Николай Зеров МАРКО ВОВЧОК. ТВОРЧЕСТВО
«Народные рассказы» Марка Вовчка из хронологического точки зрения могут быть распределены на несколько групп. Самые ранние из них, числом 11, вошли в первый Кулішевого издание 1853 г. Это- «Выкуп», «Отец Андрей», «Дарья», «Казачка», «Агриппина» («Господская воля»)- пять рассказов, посвященных «произвола и немилосердю помещиков»; трое рассказов, так же бытовых, но о жизни свободных людей - «Сестра», «Чумак», «Сон»; и трое, навеянных народным преданиям-легендами: «Максим Держатель», «Даниил Гурч», «Свекровь»; к этой же группе относится рассказ «Чары», в основе которого лежит народное поверье о вращения человека на другие существа - мотив метаморфозы.
Вторую группу составляют рассказы, что их писала Марко Вовчок по прибытии в Петербург и выезде за границу. В. Бойко в книге «Марко Вовчок. Историко-литературный очерк» (Киев, изд-во: «Печатник», 1918) называет их вторым и третьим томом «Народных рассказов». Снискав себе славу рассказами о крепостничество, Марко Вовчок сознательно берется теперь за тему «господа и крепостные». Первыми рассказами, которые она прислала из заграницы, были «Ледащиця» и «Институтка», «бесспорно лучшая из всех повестей и рассказов Марка Вовчка», как считал Петров. Сюда же относится рассказ «Два сына». Центр тяжести в этих рассказах лежит «в алчном соревновании крепостных на волю» - пишет В. Бойко. «Но мотивом служит здесь не любовь, как в «Выкупе», а ясное сознание бесправия и несправедливости своего положения». В «Ледащиці» на волю рвется крепостная из свободного рода, в «Інститутці» воли стремятся крепостные из происхождения. Прокоп меняет крепостничество на тяжелую военную службу. Назар убегает. Общий тон рассказов становится все темнее. В «Выкупе» образ дамы, в которой викупляється герой рассказа Яков Харченко, представлено сравнительно легкими чертами; рассказчик держится тона добродушной иронии. Уже в «Дашей» и «Казачке» на издевательстве над владельцев дворовыми людьми кладется полный упор, автор заступается за «униженных и оскорбленных». Что же до «Институтки», то о ней вполне справедливо сказано, что «вся повесть может быть названа в некотором роде словом о злых женах XIX столетия». Рассказ «Три судьбы», «Не пара», «Павел Чернокрыл» насыщенные психологическим материалом; сказки, построенные из материала народных преданий и песен («Невольницы», «Кармелюк», «Девять братьев и десятая сестрица Галя»), заканчивают второй круг Волчковых рассказов.
Наконец, третий круг составляют «Посмертные рассказы», найденные в бумагах писательницы по ее смерти, неполные, невикінчені. Из них двое, «Дьяк» и «Проходимец», написано в годах 59-61, а двое - «Как Хапко солода отрекся» и «Гайдамаки», - в 90-х. Над «Гайдамаками» Марко Вовчок работала в последние дни своей жизни. Впервые опубликовано названы рассказы в ЛНВ (Литературно-научный вестник) за 1908 г., отдельной книгой выпущено два года позже.
С точки зрения материал, взятый к обработке, рассказы Волчков можно разбить на три группы: а) рассказ бытовые с определенной публицистической [...] тенденцией, б) рассказы бытовые с ударением на психологии действующих лиц; в) рассказы на народнопоетичній основе.
Рассказы последнего сорта мало чем отличаются от Стороженкових. Автор в них около держится историко-этнографического материала, добачаючи свою задачу в закруглюванні народного перевода и психологическом мотивировке его подробностей. Шевченко считал эти рассказы найвластивішими художественной манере Волчка. По мнению историков украинского писательства, они «принадлежат к лучшим с художественной точки зрения» (Дорошкевич). Одни из них насыщенные фантастикой («Чары»), вторые касаются недавнего прошлого («Кармелюк»), - но даже последние, имеющие героями таких борцов против закрепощения, как Кармелюк, находятся в плену народных представлений. Вместо показать обстоятельства, в которых рождаются такие формы социального протеста, как опришківство или разбой, вроде Кармелюкового, автор дает лишь портрет романтического героя, систематизируя данные песен и легенд, не пробуя уловить сквозь них характеристические черты социального процесса. Так же бледно набросано социальный фон и в повестях вроде «Институтки». В то время как, скажем, в «Пошехонской старине» Щедрина автор все время заявляет, что он намерен «восстановить характеристические черты так называемого доброго старого времени», показать, как «старая злоба дня отравила своим ядом новую злобу дня»; Марко Вовчок таких познавательных задач не ставит. Своей «Інституткою» она не столько хочет подать типичные явления прошлого в их исторической обусловленности и генезе, сколько вызвать сочувствие к споневірених. Когда реалистическая повесть имеет перед собой в далекой перспективе эффект социологической студии, насыщенная сентиментализмом «Институтка» Марка Вовчка, ставя ударение на моментах моральных (жестокое сердце барышни и т. п.), производит скорее впечатление проповеди «слова о злых женах».
С формальной стороны писания Марка Вовчка представляют собой на первых порах что-то вроде этнографического записи из народных уст. Как такие записи, с ссылками на действительные факты, и их было подано в свое время Кулишу. Кулиш (а впоследствии и другие критики, как, например, О. Котляревский) отметил в них недостаток художественной типизации, отсутствие характеристики, портретов, пейзажа - вообще элементов сложного художественного созидания: «Автор ограничивается описанием единичных явленный, не представляет изображения народного быта в постоянных условиях настоящего вопроса». Позже Марко Вовчок дает сложнее художественное плетение, но повествование ведет по-прежнему от первого лица, сохраняет, как и раньше, форму устного рассказа; ее портреты сделаны условно, средствами народнопоетичного высказывания. Все герои и героини, как это подчеркнул в своей статье 1907 г. С Ефремов, лишены индивидуальных черт, все на одно лицо.
Использование народнопоэтических материалов, занятия этнографа (отголоски народных сказок в «Гале», народных песен в «Кармелюком», думы про Марусю Богуславку в «Невольницы») положили свою печать и на стиль Марка Вовчка. Она словно коллекционирует в своих писаниях поэтические образы, народные поговорки, редкие слова и грамматические формы, а Отсюда пряности, поэтическая напряженность, возвышенность ее стиля. Возьмем несколько первых строк из рассказа «Дьяк» как иллюстрацию к сказанному.
«Звался он Тимофей Иванович и был дьяком в нашей церкви. К нам тогда он предоставлен, как в Макухах спразнили церковь, то оттуда он переведен. Не знаю вот, как вам приходилось - либо видеть дьяков по селам, а мне то все случалось, что как дьяк, то и приземок, и сухобразий, и посліпни: сперву загнате в той семинарии, а там лишения верят, и еще как какой поп попадется или попадья, что от его из церкви, а от нее из дома гуляй, - то ни с чего дьяку підцвітать. А сей Тимофей Иванович не такой, - и чуть их не походил: это был человек с роста и силы ставен, и на красоту не згірший, и на удачу. Смотрю я на его, то вот как будто с межи гуси серые орел сизокрилий вивівсь».
Эти стилистические особенности Марка Вовчка имел в виду и Кулиш, когда в статье от редакции «Основы» (1861, IV) писал: «Наш Марко Вовчок, как пчела Божья, выпил лучшую росу из цветков нашего языка...» И далее подчеркивал ту же мысль другим образом - доброго косаря: такой косарь «под корешок берет: тут и выгоды ждать - все выберет при земли, ни половничнику, ни тимьяна пахучего не оставит».
Николай Зеров. Теории в двух томах. -К.: Днепр, 1990-С 229-232.