чима.
- А этого узнаешь? - спросил он, пиная сапогом старого, бег с Марийкой до меня.
- Нет,- сказал я.
Родзісад пренебрежительно осмотрел труп и процедил:
- Писатель-бандит Загряда. Не слышали про такого?
- Нет.- Я попробовал нагнуться над головой Загряди, но меня рванули в сторону.
- А эту барышню знаете?
Маша упала на тротуар, отбросив на брук улице левую руку. На ее лице змертвів следует ужаса. Я отвел взгляд и увидел посреди улицы растоптан труп в солом'янках, которые я сплел для Сильвестра Окільнюка. Мне не дали подумать, как мог Окільнюк сюда попасть.
- Кто она? - закричал Родзісад.
Мой взгляд, как магнитом, вернуло к Марииной руки. В пригоршни червоніло еще дымящеся озерцо крови. Только в горсти. А так крови вокруг тела не было видно. К пригоршни кровь собиралась, стекая по руке, которая лежала ниже, на улице улице. Глаза мне застелили слезы. Я хотел стать на колени, и меня за шиворот, поставили на ноги.
- Ну?
Я не имел силы говорить.
- Кто?
Я ничего не видел, лишь дымящеся озерцо крови в горсти. В моем мозгу что-то одвалилось, и я вдруг вспомнил отдельные Машины фразы. От тоски разрывалось сердце.
- Ну? - рявкнул над головой Родзісад.
- Это мой ребенок, полковник.- 3 глаз хлынули слезы, хотя я пытался сдержаться.- Это мой ребенок,- сказал я, показывая на кровь.- Она родилась от пули. Берегитесь...- Меня повалили на снег. - Берегитесь, полковник,- шептал я,- потому что она родилась от пули. Я не знаю, кем она станет, когда вырастет...
    
Черновцы, 1965