АНДРЕЙ ГОЛОВКО КРАСНЫЙ ПЛАТОК Рассказы Оксане - радость: мать отрезала из полотна платок, а порошком покрасила в красный цвет. Вышла красный платок. На ограде висела, когда девушка пригнала из степи на обед, - сохла. А сразу же за забором буйно цвели розы красными цветами. И то с одной будто лепесток сорвалась - упала на плетень. Такая платок. Девушка даже улыбнулась, как увидела. Быстренько загнали скот в загон и к платки поскорей. Лап, - вогкенька еще. Ну, да ничего, и на голове высохнет. Вот она скачает ее. Рада, она сняла платок с плетня: праздник же сегодня. А дедушка погонит пасты после обед, а она с девушками до барского ставка пойдет купаться. - Ой, красная же какая! Аж не зглянути... Подпрыгивая, побежала в дом. А в доме-тоже праздник. Убрано. Возле печи иметь выдвинула горшок и насыпала в миску борща. Дед у порога допалював трубку, а отец на скамье сидел. Тишина. И слышать в тишине той, как сквозь маленькие окошки солнце прядями лучи снувало:... жж... А может, то мухи по стеклах? Ик, который ткач - и пару из борща, и сизый дым из дедушкиной люльки - все в основу свою вплетает. Причудливо как! Дед выбил из трубки изгарью о порог, а потом поднял глаза к внучке: - О, сидеть в девках уже! Где там пасьба в голове будет. Видимо, гречку как есть витовкла? - Чего бы я в гречку пускала - глупая разве? - ответила Оксана. - И на стерне паши становится. - И вот погоню после обед, посмотрю. Вот он, собственно, и хотел сказать. Погоню, мол, а ты погуляй с подругами. А то в шутку постучал. Такая уж у него нрав. - А ты же копы смотрела? - отозвался отец. Оксана сникла: вспомнила, как на прошлой неделе разбросала их корова у соседки Галущихи полукіпки и крик снял был тогда дядя Мусий. - Обеими смотри. Чтобы не пришлось снова... Дед перебил: - Ты, сын, за копы. Это же, наверное, Деникин издал повеление, чтобы и господину что-то там бросать. - Хорошее "что-то там". Две трети господину, - сказал отец. - Что? - вплоть горзнувся на стуле дед. - Да бей же его нечистая сила! Не сеял. Не жал. Проваландався год по загряницях, а это приходит, и на тебе - две трети. - И ничего не поделаешь, тату. их сила сейчас. Тогда мать от печи: - А вон Мусий, вишь, все копы себе заберет. Говорила Галущиха, что выпросил у господина, пообещал тот ничего не участвовать в них. - Ну, не всякий же, как Мусий, будет поклоны господину бить, - сказал на это дед. А отец добавил: - Да нет, тут дело, как видно, не в самих поклонах. Потому что не такой щедрый господин ли глуп, чтобы за преклонение кого-то там копами одаривать. Сели обедать в сенях круг столика. Молча потягивали из ложек и думали - каждый о своем. Отец о копы, и дед тоже, и мать - может. Оксана же - хоть бы обед быстрее, и улицу, и с девушками на луга. В распахнутую двері видно - в огороде желтые подсолнухи на плетень склонились, и воробьи порхают между них, цвірінчать. Дальше - участок мака, а дальше зеленая завеса сада. И она знает - левада там, за той завесой. Между осин белых по траве тропинки накрест переплутались. Пойти другой - просто до барского ставка, где ивы склонились и лозы кудрями нависли с берегов над водой. По улице залопотіло что-то вдруг и с гиком пронеслось. Только пыль поднялась, видно, как по двору розляглась. - Казаки, пожалуй, - сказала мать. А дед: - И куда они ездят все? Отец нахмурил брови. А на лбу залегла глубокая морщина: - Доїздяться и они. Не одни уже здесь ездили - и немцы, и гайдамаки. И рачки.потім назад полезли. Оксана смотрела в дверь. Вон, из-за плетня, видно - в Мусіїв из дома вийщла Маша и побежала на леваду. Оксана одхилилася из сеней и крикнула вслед: - Марийка! Вот я сейчас! Она підвелась и платком красной запнулась. - Ну, я пойду, мама. Затем крутнулася и пошла огородами на леваду. Среди осин дорожкой, что ниже огородов, шли - Марийка спереди, а сзади еще несколько девушек. Оксана позвала на них, и они остановились, подождали. А как прибежала, обступили и любовались из платка. - Ой, хороша же! Это порошками? - Да. - Очень хорошая. Чтобы не полиняла только. Ну, а идут они к пруду. Пойдет и она же? Еще вон и Федорка на огороде огурцы собирает, гукнуть и ее. Как проходили мимо Федорчин огород, действительно остановились и закричали на подругу: - Сюда-ы! Федорка підвелась и молча стояла. Потом высыпала огурцы из пелены на землю, и осторожно ступая по вгудині, подошла к девушкам. - Купаться пойдем, - Оксана ей. Федорка покачала головой: - Не хочу. - Чего? - Да. Девушка грустными глазами задумано смотрела куда-то. Решила, может, об отце, что где из дома исчез, ед казаков скрывается... Может, о господах, что видела - вчера из города приехали. Не говорила ничего. А девушки звали, Оксана, и аж за руку тянула: - Пойдем-потому. Федорка бледно улыбнулась одними устами и пошла с ними. До пруда было недалеко. Немножко левадой прошли, а тогда через ров - забора давно уже не было - и оказались у пруда под высокими ивами. Вверх сразу же начинался сад, и в пробелы краснели цеглові здания поместья. Марийка первая розляглась и прыгнула в воду. Другие тоже начали раздеваться, как вдруг из сада маленькое кривоноге щенка выбежало и, лементуючи, устремилось к ним. А со временем две дамы вышли из-под деревьев, и за ними бежал длинноногий в куценьких, до колен, штанишках парень - панич. Девушки опешили. Около было. Всего несколько шагов. Поэтому им и видно было, как желтое лицо старой дамы вдруг искривилось, И сквозь губы тонко выскочило у нее: - Это просто ужас! Нет и здесь от них спасения. Вон отсюда, дрянные девчонки! И так весь стал испачкали. Ступайте! Щенок визжало и терлось у дамы под ногами. А девочки - за одежды, и - как ветром сдуло их, только кусты затрещали. За рвом остановились запыхавшиеся в подсолнухах, и Федорка только здесь надела юбку. Тогда вистромила голову из подсолнухов и, поморщившись, перекривляючи госпожа, запищала: - Ах, ах! Какой ужас! Нет и здесь одних спасения! У-У! Господа - на трех одни штаны! - добавила затем грубо, как могла. Девушки подхватили: вистромивши из бурьяна головы, пищали, - дразнили госпожа. А и дратувалась и угрожающе махала голубой зонтиком. И панич ругался, а потом схватил палюгу и швырнул на девушек. Не добросил. - Отца в лоб! - крикнула какая-то и, схватив комок, хлынула в ответ на него. Остальные тоже принимали труддя и швыряли смеясь. Маша перестала. - Чур им! Пойдемте, девушки, ибо теперь их право, еще нагорить. Пойдем. Сорняками, а дальше огородами, мимо подсолнухи, побежали вверх по улице. Уже были у забора, как вдруг Оксана, бежала впереди, остановилась и большими глазами оглянулась на девушек: - Гляньте, казаки вон ведут кого-то. Гляди!.. К тыну поприхилялися и разком испуганных глаз смотрели на улицу. Пробег всадник. Из-под копыт поднялся пыль, грязным дымкой улицу завернул. И видно было: толпа сунулась ней. По бокам на лошадях казаки с обнаженными саблями, а в кругу их душ пятеро крестьян. Были без шапок, шли понуро, тяжело волоча ноги. Молчаливые. Слышно было еще, как лошади стучали копытами. Девушки затаили дух. Вздохнула какая-то. А Федорка вдруг перегнулся головой за плетень и глазами зорко присматривалась. Вдруг всхлипнула в себя, словно воздух ей не хватило, и прутик плетня хрустнул под рукой. - Папу увели! Побледнела сразу. Смотрела вслед по улице. Не видно уже, пылью накрыло. Слышать - заскрипела ворота в имение - проглотили толпу и вновь заскрипела. А по улице пыль побежал испуганный и далеко за селом шмыгнул. В сорняки. Федорка, плача, побежала домой. И все девушки посмутились. Начали расходиться. Марийка с Оксаной "тоже пошли по той же тропинке среди осин, что ниже огородов. Шли и молчали. Спереди - Марийка, Оксана за ней. И спросила Оксана вдруг: - А правда, Маша, что господин говорил, будто у твоего отца кип не будет? - Не знаю, - ответила та. А сама вспомнила, что действительно слышала дома об этом разговор, и сказала: - Может, и не будет. Так чего же? Не знаю. Здесь Оксане было обращать. Маша пошла дальше, а она по картофеля обратила к дому. Шла медленно, и почему-то невольно помнилось: то сердитая дама с голубой зонтиком, то толпа по улице в пыли. Еще Федорка вспомнилась - побледнела вся, а глаза такие испуганные-напуганы. Было больно. Дед погнал уже пасты на степь: калитка в загоне стояла одчиненою. А в сенях на пороге против солнца - мать с соседкой. Оксана подбежала и прежде всего рассказала, что видела арестованных - погнали по улице. Видели и они. То кацаївські все, один только Семен, отец Федорчин, здешний, а в Кацаївці ховавсь. Ну и поймали. Оксане грустно так. И платок, на коленях лежала, словно даже полиняла сразу. Вспомнилось (еще не было тогда казаков), дед как-то после сходки на дубках тут за двором при всех сказал Семену: - Молодца, Семен! Бедняк, за бедняков и заботишься. Молодца, синашу! - И по плечи ударил. А дед же в нее седой - умный. То же знает, что случилось? И было грустно. И еще было больно. Побежала девушка в сад, петушки свои полила. Нет, муторное. А соседка пошла домой, и мать спать положилась. Такая скука! Тогда снялась и - со двора. А дальше стернями напрямик отправилась к деду, что пасет за могилой возле гречки. Там и была до вечера. А как солнце садилось, вернулась^ с дедом вместе. Немножко розважена. И спать легла надежная: ведь дедушка говорит, - может, еще и выпустят. На второй день Оксана встала рано, как и всегда - еще до восхода солнца, и сразу же по дедовом лицу догадалась, что случилось нечто необыкновенное: он так забавно подмигнул ей И улыбнулся весело. - Ну, брат, ищи ветра в поле. Ушли наши. - Кто? И моментально сама догадалась. Блеснула глазами. - И Федорчин? - Да. Все убежали. Подкопались из конюшни. А часовые услышали, да поздно, как бежали уже. Стрельбу сняли там такую были. Ну, ночь - мать. Поймай его! Он радостно смеялся глазами, что так повезло беглецам. Смотрел на внучку, на ее блестящие глаза и улыбался. Рада и Оксана, погнала на степь. В обед пасла с другими девушками вместе. Играли в крем'яшки, вышивали. Затем примкнули ребята к ним и начали шутить: то крем'ях забросят далее. А один платок красную одняв у Оксаны и начал в "революцию" играть. Девушка сердилась, ибо разве платок порвать долго? А ребята не потакали ей. И таки одняла как-то - спасибо, Маша помогла. И сразу же одлучились от них. Погнали - аж за могилу. Там сели под копами и начали уставки вышивать, а коровы на пшеничищі паслись. И вокруг тишина такая. Только где-то вдали звенела коса - кто-то опоздал с жатвой. Девушки склонились над шитьем и в два голоса замугичили какой-то песенки. А из-за кип солнечный луч и себе взглянул на полотно. Блеснул на игле и крестики красные позолотил. - Ой, хорошо же! Что, если бы и в самом деле, Маша, нитки такие - золотые! Оксана одхилилася и зачарованно смотрела на уставку. Вплоть взглянула набок - теля в гречке. И хотя бы с краю, а то ведь на самую середину забрело. - И, гадкая! Вот я тебе дам! Вскочила с места и побежала заворачивать, путаясь в высокой и густой гречке. Вдруг остановилась и как будто остолбенела. Прямо под ногами у нее лежал человек. Весь в белом и председатель халате, а глаза темными пятнами смотрели на нее. Молчали оба. Потом пятна глаз ворухнулись, и мужчина спросил: - Испугалась? Не бойся, детка, я не страшный. И как-то улыбнулся, словно болело ему. Оксана аж тряслась вся, но стояла. И спросил мужчина еще: - Около никого нет? Девушка осмотрелась: степь... копы... Сказала: - Нет никого. - Ну и хорошо. Замолчал он, а глазами пристально обглянув девчонка с ног до головы. Снова сказал: - Смотрю я, а распашонка на тебе полатана. бедные, наверное? - Бедные, дядя! Он вновь помолчал. А тогда поднялся на локоть, сказал шепотом: - Ну, так слушай же: я прячусь от казаков. Только никому не говори, а то меня убьют. Поняла? Оксана покачала головой. Он потом спросил, воды в ней нет. Нет, есть, вот в бутылке, в котомке. Она осмотрелась: никого не видно. Тогда, как перепеличка, упала, села в гречку. Подала бутылку мужчине. Тот жадно припал к ней и выпил всю. Потом положил бутылку на землю, а к девушке усмехнулся и вновь болезненно так: - Такая расти, дочка, - сказал, - и будь счастлива. Ишь, сразу же полегчало. А то ведь с самой ночи - ну, горит внутри, и край. Да еще и ночь безросяна. Думал - сгорю. Оксана осмелилась и спросила: - А где же вы, дядя, вот здесь? Мужчина помолчал. Далее ответил: - Убежали ночью. Вчера нас поймали и привели в эту слободу, в барскую конюшню забросили. Были бы ночью и расстреляли всех. Ну, а мы подкопались. О! Он показал свои руки в землюці и в крови. - Ишь, чем підкопувалися! Аж пот из всех лил: ночь какая же теперь: и минуточку згаєш - не нагонишь. А надо же до мира хоть в степи вырваться. Ну, и вырвались. И часовые услышали - стрелять начали. А ночь темная, разбежались во все стороны - лови нас! Он уже стерне бег, как вдруг в ногу дало, так и спіткнувсь. На четвереньках лиз, а оно светает, светает. Кровью сток - нет силы. Тогда в гречку залез и прищулився... - Не слышала - все убежали? Не убили никого? - Нет, никого не убили. - Значит, все. А не слышала, ищут? - Э, ищут. В обед как была дома, то рассказывали - что и в Кацаївку ездили. Ну, не нашли никого. Дед же говорит: ищи теперь ветра в поле. - Да, если бы не нога. А то и пошевелиться никак. А хранилища - уже это в гречке, которая в степи голом заплаткой маячит. Ну, и как-то будет! Эту ночь здесь полежит и день, а тогда уже хоть на четвереньках будет подаваться в лес, далеко-далеко на горизонте. полоской темнеет. - Может, все-таки не найдут. - Это Оксана услаждает. А как будет гнать завтра, есть и принесет воды полную бутылку. Мужчина улыбнулся и рукой в землюці, что на ней кровь запеклась, провел по белокурой головке. - Моя деточка дорогая! Принесешь - буду есть. А только на слободе - ни словечка никому. - Нет, разве я дура? И підвелась, ибо уже вечерело, и луч последний кривавив белую гречку. Ступила шаг, а потом остановилась и еще шепотом бросила: - Не бойтесь, дядя. Я не скажу. Только теперь Оксана выгнала теленок с гречки и нарочно не спешила к кипу где сидела Маша, чтобы дать себе хоть немного успокоиться. Вплоть должна была Марийка позвать ее. - Что ты делала там, в стороне? - спросила она, когда Оксана потом подошла к ней. - Ничего я там не делала, - растерянно ответила Оксана. - Вот дуры! - пристально глядя на подругу, Сказала Марийка. - Что ты нашла? Оксане дыхание перехватило. Едва сдерживая волнение, она пожала плечами. - А что я могла там найти? Иглу впустила и пока нашла, - надумалась вдруг девушка. - Еще хорошо, что с ниткой была. - Иголку? - прищурила глаза Маша. - А что же ты покраснела так? - Ничего я не покраснела! И что ты пристала ко мне? Как репейник! И всегда ты так... Маша вспыхнула: - Вон как! То это уже не подруга тебе, - а репейник! - .и замолчала обижена. Снова взялась за шитье. Пыталась вышивать и Оксана, но не ладилось: - Давай уже гнать, Маша, - по длинной тяжелом молчании отозвалась Оксана примирительно. - Гони себе, - холодно ответила Маша. Э, нет. Не такая она дура. "Ты только и ждешь, пожалуй, - подумала Оксана, - чтобы я погнала. А тогда моим следом - в гречку". От самой этой мысли девушку пробрал страх. И она терпеливо ждала, пока Маша не свелась первая с места. Так и гнали затем - и вместе, и врозь: за всю дорогу словом не отозвались. Оксану уже начинало угнетать молчание это. И жаль подругу: так обиде ла ее ни за что. И вся эта неприятность сразу же исчезала, как только девушка вспоминала о муже в гречке. И зато сердце виповнювало чувство довольства собой за додержане слово - обещание никому не говорить. Уже были около села, как вдруг Маша спросила: - То вот такая ты, Оксана, подруга мне! - Какая"такая"? - обрадованно бросилась Оксана. Обрадовалась, что заговорила Маша. - А никакая! Потому что настоящие подруги ни с чем никогда не кроются друг от друга. - И я от тебя не криюсь. - Не ври. Ты думаешь, что я - глупая. А я все чисто видела. - Что ты видела? - даже остановилась Оксана. - Все. Видела, как ты огляделась, а потом вынула из сумки бутылку и присела в гречку. Кого ты поила? Оксана так и обмерла. Как молния, ударила мысль - "пропало все!" Что одмовлятися теперь - вещь бесполезная, понимала она. Но что же делать - не знала. С ужасом в глазах смотрела на Машу и вдруг в отчаянии закрыла лицо ладонями и забылась в плаче. В таком горе Оксану Маша еще не видела никогда. Даже растерялась. Стала, как только могла, успокаивать ее. И зря. Оксана в плаче ничего не слышала. И только, когда Марийка надумалась конце: - "цыц, вон люди!" - Оксана сразу притихла. Пока обгонили их косари, девушки помолчали. Потом Маша осторожненько упрекнула Оксане: - Глупышка! Ну, чего ты? Разве я кому скажу! А кто же он такой? Крыться далі'Оксані не было уже нечего. Она рассказала Маше о мужчине в гречке. Пересказала весь разговор с ним. - Только, Маша! - предостерегла под конец. - Ни слова никому. А то его убьют. - Я не понимаю! - горячо сказала Марийка. Затем они договорились вместе изгонять завтра. Кое-что из еды для беглеца и Марийка возьмет. И на том расстались. Пригнала домой Оксана - на лице такая секретность! А дед на завалинке - курил трубку, глянул с прищуром: - О, уже, наверное, натворил что-то? -Нет, - взволнованно ответила девушка. И глаза опустила. Молчала. А дальше подумала: дедушка же - свои. Разве скажут кому? И, повагавшися немного, рассказала все про мужа, что в гречке их прячется. Дед задумался. Велел больше никому - ни гу-гу. О, нет! Разве она не понимает? Его же убьют. И не сказала даже родителям. И дед сам, видимо, рассказал им. Ибо, как сели ужинать, отец вдруг спросил: - Так что ты там видела в гречке? Оксана вплоть похолонула. А дед: - Говори, дочь. Разве здесь чужие? Девушка рассказала. Все. И как наткнулась на него, и о чем говорили, и какой он есть. - В ногу ранен: холоша до колена оборванная и нога завязана и в крови. Никак и пошевелиться ему. А говорил, что эту ночь полежит еще, а тогда к лесу будет лезть. Отец задумался, а потом сказал: - Ну, и молчите же. А поужинав, сразу же вышел из дома. Уже и в темноте, уже и спать легли, а он где-то на улице. Оксане не спалось. Смотрела в темноту дома и тревожно прислушалась. Поступала гроза. Сначала глухо и далеко-далеко где-то загремело и притихло. А под окном осины листочками зашептались тревожно. По улице парни шли - песни пели. Тосковали молодые голоса и тихо где-то за домом гасли. То тишина. Вдруг блеснуло в доме, словно кто креснув, а на лугу, как будто из пушек, пальнуло. Аж стекла забрязкотіли. Блеснуло еще и грякнуло из степи. Гроза. Вне дома буря метнулась. В саду между деревьев запуталась на мгновение, вырвалась и пошла дальше. Зашумел дождь, и грякало, и молнии в дом. Иметь божкала и крестилась. А Оксана закрыла руками лицо и притихла. А в голове мысли кистями рисунок рисовали. Ночь в степи... Гром... В гречке в одной рубашке он лежит. А вокруг - степь, голый, немой... Рисунок красками. А потом блекнути стал ли дождем затуманило. Серо... тусклые точки кип... Заснула. А бросилась - дверью рипнув кто-то. А, это же отец. В доме темноте и тишина. Где-то далеко-далеко загремело и стихло. А под окном осины шептали устало. Отец разделся и лег на полу с краю. Тишина. А Оксана не спит. И слышит - мать вдруг спросила: - Что это ты так быстро возвратился? - Ничего не вышло, - утомно сказал отец. Немного помолчал, а дальше стал шепотом рассказывать. Уже были с Григорием за слободу уехали, а тут, как на зло, - войско навстречу. "Кто такой? Куда среди ночи?" И завернули. Еще хорошо - выкрутились. "Хотели, мол, к дождю снопов привезти". Ну, и отпустили. - И как же оно теперь будет? - Завтра поедем. Днем. - Что-потому что ты "днем"! - забила тревогу мать. - Днем еще безпечніш, как в такую ночь. Полная слобода солдатни. Может, утром отправятся. Поедем за рожью и в снопах и перевезем. Оксана насторожилась, вплоть голову подвела и ухо к родителям наставила. Отец услышал. - Что ты, Оксана? - О ком это вы, папа? Кого перевезете? - Да уж не кого, - и добавил ласкавенько: - Спи уже, спи, дочка. Некоторое время в комнате царила тишина. Можно было подумать - все спят. Да нет. Вот отец вдруг поднялся на локоть и тихо: - Оксана, ты еще не спишь? - Нет, папа. А что такое? - Кроме дома вот, ты никому не проговорилась? - Нет, нет, - похопилась девушка и почувствовала, что покраснела очень. "Хорошо, что хоть ночью в доме", - подумала и спросила: - А что такое? - И... ничего. Спи уже. Оксана одвернулась лицом к стене, но чутко прислушалась. Может, еще отец что-то будет говорить о мужчине в гречке. - Мусий к господину в имение зашагал по длинной молчании сказал отец. Мать промолчала. - А ты говоришь-"выпросил копы". Одробляти ушел. -Одробляти? - не поняла мать. - Что же он ночью? - Наслушается за день между народом и ночью и несет вот господину-вечерний рапорт! - И что-так ты говоришь! - даже возмутилась матии. - То, что ты слышишь! Утром, только что вскочила с кровати Оксана, - скорей к матери: - А что, папа уехали уже? - Нет, не уехал, дочка, - вздохнула мать. - Выгнали в подводы Гриши. Да и разве только Гриши? - Ну, а что же теперь будет? - девушка забила тревогу. Мать успокоила ее. Уже когда отец взялся, то не оставит его на произвол судьбы. Пошел в Кацаївку, к родственникам. В них примет подводу. - А ты, доченька, тем временем вигонь поскорей. Вот я злагодила продовольствия ему. Именно в дом зашел дедушка. От себя еще дал Оксане кисет с табаком, может - курящий. - И осторожненько! - Ну, а то как же?! Оксана выпустила корову со двора. Как мимо Галущин двор гнала, позвала Машу, чтобы вместе, как условились вчера. Но оказалось, что Маша не будет гнать сейчас. - Мать не пускают, - словно оправдывалась она. - Велели на огороде до обед пасты. Мокро и холодно, говорят. -И холодно, - сказала Оксана и добавила с ударением: - А кому-то не только холодно сейчас, а еще и голодно. Маша поняла, на кого он намекает, опустила глаза. А все же спросила: - А ты несешь ему? - Да несу. Маша очнулась уже, подвела глаза: - И я еще вчера с вечера приготовила узелок. Так как узнали... - Мать узнали? - вплоть пополотніла девушка. - Разве ты сказала? - Увидели мой узелок и как пристали! Ну и пришлось... Ой, было же мне! Даже били. - За что? - крайне удивилась Оксана. - Когда он из-под ареста бежал, говорят, то как узнают деникинцы, что ты ему еду носила, дом даже сжечь могут. Ой, Оксана, берегись! Ед Марійчиних слов Оксане аж в груди екнуло. Но страха своего Марийцы не показала. Пересмикнула плечом и сказала притворно равнодушно: - Ну! Это же как узнают. А я уже теперь не глупая. Не буду так, как вчера. В сто раз буду осторожна! Крутнулась и побежала вслед за коровой. Было голо и пусто в степи. Пляміли копы поднизью, ветром разлохмачены. Среди кип где-то бродил скот. А ген и гречка рыжеет полоской. И у нее кто-ячмень, пожалуй, докошує. Вот не везет! Это же совсем близко от гречки. Никак будет и есть ему понести. Запечалилася Оксана. Пригнали на место и стала возле кип задумчивая. Смотрела на косаря. Нет, увидит. Побредет она в гречку, а он догадается и за ней: а что здесь такое? Нет, лучше подождет. Может, или сядет почивать, или косу гостритиме. Стояла возле кип, а котомку и бутылку в руке держала наготове. "Если, - думала, - шмыг в гречку, словно за перепелкой. Отдаст и обратно тогда. Вот-вот только он ручки дойдет и отвернется". Вдруг скосила глаза - да так и похолонула вся. От могилы - гин двое всего - неслись три всадника. И сюда просто. - Неужели сюда? Подъехали к косаря, покрутились - о чем-то спрашивали, пожалуй. Потом один крикнул что-то, и скачки - ой, горенько же!-в гречку влетел. Пробег одним краем, серединой. Ой, стал вдруг! Крикнул и махнул рукой. Те два бросились к нему. В тот же миг Оксане на голову словно гора свалилась - она тихо опустилась на землю и закрыла лицо руками, а голову, как перепеленятко сполохане, - под сноп. Дрожала вся. Тишина. Так было мгновение, а может, минуту, может, больше. Вдруг бахнуло, словно кнутом хлопнул кто. Тишина. И снова - бах! А мимо копы впоследствии, как вихрь, пронеслись, пролетели казаки. Оксана тряслась вся и боялась взглянуть. И, наконец, осмелилась-таки и пугливо покосилась из-за полукіпка. Степь омрачилась. А может, показалось ей так? Тени от облаков неслышное, отчаянно блуждали по стернях. О, побежали, побежали... А наперерез им казаки, как три вороны, низко-низко над землей полетели. Обок - гречка, и сбитая-взбитая копытами. Девушка вдруг затаила дыхание и словно прислушивалась: "Мусий к господину в имение зашагал. За копы одробляти", - сказал отец. Мать не поняла: "Как одробляти?" - "Наслушается за день между народом и ночью и несет вот господину... вечерний рапорт". - Ой, мамочка! - аж вскрикнула в отчаянии. - Ей-ибо это - Мусий. Он, он. От Маши дізнавсь... Ой, что же я наделала! Руками держалася за кромки платка красной - отчаянно сорвала. И халате, увлекая платок в руке, побрела в гречку. Стала. У ног человек навзничь лежал неподвижно. Во главе выше брови пятно чернела, а под головой - красная лужа. Перед глазами у нее туман заколихавсь. Стояла поникли. Затем склонилась к дяде холодного и красным платком лицо прикрыла. Еще стояла поникли, а тогда тихо на цыпочках побрела из гречки... Стернями, как призрак, шла - большими глазами смотрела перед собой. Дальше, дальше... Только маячит... Набежали тени - пространство. А синяя даль, солнцем гаптована, тайно смотрела в глаза и ждала. 1923
|