сь с главными силами вандалов...
Мецілій улыбнулся. Эций мог и не подчеркивать этого. Но это была сущая правда. На берегу великолепного озера в него прекрасная вилла, и цветущие поля, и ни с чем не сравнима теплица. Когда гуннам не перетяти путь, они обязательно, идя в Испании, натолкнутся на его имение и полностью разрушат его. Да и самого Мецілія вряд ли пожалеют - известного царедвірця и сенатора, который немало вреда нанес гуннам в не так давно прошедшие времена. Но Мецілій был опытный оратор и политик, он не мог просто так взять и согласиться, не вытащив из того малейшей пользы. Притворно беспомощно разведя руки, он склонил долу глаза.
- Когда такой высокий между молит меня о помощи, я не попаду відрікти ему.
И хоть хитрость вышла не очень глубокая, и Эций как можно крепче пожал сенатору его белую руку, что, кажется, никогда не знала ни меча, ни копья.
На следующее утро старый сенатор, морщась от боли в суставах, потому что на улице шел мелкий и почти осенний холодный дождь, женился верхом на запад искать лагерь невловного Теодоріка. Эций же, уверен в успешном завершении его миссии, приказал своим и Ромуловим легионам продвигаться в том же направлении - навстречу готам.
Конунг Теодорик и действительно не смог отказать своему давнему другу Мецілієві. Сенатор сказал ему главное:
- Если гунны одержат верх в рати сей, они сметут и тебя, и твой народ. И придется готам снова искать себе убежища на островах или в пустынях Африки. Се речу тебе я. Ты же знаешь, я издавна имею любовь к готам. Не достаточно им слоняться по миру? Рим отвел им Ланды - лучшую землю между Пиренеями и Гаронной. Когда станешь под знамя великого Рима, император даст тебе и земли за Гаронной - до самой Луары... Когда же нет - сам знаешь Аттилу. Да и Гейзерика с вандалами - также.
Конунг Теодорик Рыжебородый размышлял и взвешивал два дня, третьего же утром приказал своим герцогам, графам и баронам сворачивать полотки. Готская рать пошла вверх более левым берегом Луары. Преодолев ее притоки В'єнну, Эндр и Шер, они углубились в лабиринты ста озер, которые имели название, данное им галлами, Солонь. Вода в озерах была и вправду мало пригодна для питья, зато сюда вряд ли решился бы ступить конная рать Аттилы.
Здесь с Теодоріком и встретились легионы Еція и Ромула. Вскоре привел свое ополчение и Літорій.
В середине пятого месяца пищеварительного соединенные силы римлян и готов, имея в себе многочисленные славянские полки, подвластные Риму, были на месте. Пришли и полки жупана Сватоплука и уже раз битого русинами жупана Міровоя, которому посчастливилось избежать плена, хотя при этом потерял и жену и маленького сына своего, и множество можів ратных.
В сие время полки старого конюшего Вешать Огнянича держали в осаде могучую римскую крепость Генабум23[23] Вышата делал это по собственному усмотрению. Оставив в Стреберній, то есть в Аргентіарії, крепкий гарнизон во главе с опытным воеводой витичівським Стоїменом, он решил продвинуться дальше на запад, чтобы, когда наступит день решительной рати, а тот день быстро близився, русское воинство мало прочный правый бок.
Вышата копием вынул две крепости: Скалон на берегу реки Марны и Молотый над полноводной рекой Сеной. Спустя обратил почти на полдень и схватил прочной подковой Генабум, что поднимался черными каменными стенами над необъятной равниной высокого правого берега Луары.
О том, чтобы взять копием и сю твердь, не могло быть и речи. Побившись об стены полтора дня, Вышата оттащил воинов на сотню сажень и приказал обложить Генабум по всем правилам осады. Из обозов было підкочено к стенам громохкі тараны и другие стенобитные башни, розкарячені кидуни металлы через стены камни и тяжелые стрелы, похожие на исполинские копья с конопляными хвостами: крепкий лук кидуна натягало пятеро и шестеро можів, на лук ставили стрелу, поджигали пеньку и пускали. Стрела с ревом неслась через городские стены, волоча по себе длинный и черный хвост пламени и дыма, и вызвала в огороде шум и пожара.
Круг трех ворот огорода стояли защищены плотным панцирем из волячих скор тараны с тяжелыми бараньими головами на концах бревен. Они звонко били в дубовые, кованные медью ворота и постепенно расшатывали их, даром что по ту сторону защитники все время подпирали ворота сохами и каменными глыбами.
Среди визубнів заборола городской стены стреляли из луков простыми и тяжелыми стрелами, и хотя это не донимавшее тем, что стояли подковой круж огорода, но мешало воям круг таранов и башен.
С ними боролись теми же стрелами: умышленные башни, которые могли визжать и нижчати, поднимались на уровень стенного зубья, и из отверстий на латинских воинов сыпался град стрел. Но такие башни часто занимались. Латинці обливали их смолой и поджигали. Тогда палахка чудовище со скрипом одкочувалася назад и на ее место становилась новая ли улажено и укрыта свіжозмоченими волячими скорами.
Вдоль всей стены, кроме той, что висла над крутым берегом Луары, то здесь, то там русичи ставили высоченные лестницы и начинали переться вверх. Тогда в сих местах собиралось много латинян. Другие же участки ослаблювались, и там можно было ударить лучше. Везде лилась кипячу смола, летало камни, свистели стрелы на тот и на ту сторону. И в лагере, и особенно в мес те горели пожары, валил дым, разъедая глаза защитникам и нападающим, и стоял такой шум, что на сто саженей вокруг нельзя было ничего услышать.
Так продолжалось сідмицю. Утром месяца червеца в четырнадцатый день солнце взошло из-за облака. Вышата Огнянич, убачивши в том добрый знак, сам повел свои полки на приступ. Все тараны, приведены ночью к строя, стали дружно бить лбами в каменную твердь. И когда солнце подобралось на добрых два копья вверх, он вдруг одкотив тараны от стены всхідньої и поставил их все под западную стену.
- Это было бы зупершу... - сказал он боляринові Оресту, и тот в шуме не услышал слова вельможа.
Вышата приказал тащить все лестницы, сколько их было в лагере, к свободной стены со стороны всхіднього и крикнул так, что передужив клекот ожесточенного боя:
- Сла-ва-al
Можі дружно побежали вперед, и каждая десятка несла свою лестницу. Со стен сыпались камни, хлюпал вар и шкварчала смола, тут и там падали и неистово кричали раненые и обожженные, и лестницы уже прочно вп'ялись между визубнями каменного барьера стены, и можі, ютясь под щитами, лезли и лезли на пятнадцати-саженну высоту. Латиняне дружно защищались и тоже кричали до хрипу. Несколько лестниц полетело вниз, турнуті длинными баграми со стен, и можі падали вместе с лестницами, похожими на причудливо вылепленные живые гроздья. И на их место приходили другие и другие, и кое-где завязывался бой уже и между визубнями стен и даже по ту сторону барьера. Однако осажденные защищались міжно, и русичам не везло пройти дальше от заборол.
Орест, сам того не замечая, все время горланил, а Вышата стоял и лишь п'ястуки ему збіліли от напряжения, так же обеими руками сжимал красные, поцяцьковані золотом влагалище меча своего.
- Вишато! - крикнул него болярин Орест. - Ворота-а!..
Старый конюший побежал туда, где самый большой баран бил железным лбом в кованые ворота. Русичам наконец посчастливилось сорвать ее с петель, но она не падала. Оказалось, латинці ночью или еще раньше подсыпали ворота камнями и землей.
Вышата крикнул можів, что мерно раскачивали бревно тарана:
- Коты всп'ять!
Его не сразу поняли, наконец огромная башня начала со скрипом катиться назад, потому что такова была воля міжного Вешать, в битве же слово военачальником есть закон и покон, и Божье повеление.
- Под западную!
Таран, развернувшись, пополз в ту сторону, куда показывал старый конюший и по какому времени протиснулся себе и к другим таранов, стояли плотно друг возле друга и таращили мур.
Теперь здесь было легче. За все время не вспыхнул ни один таран, ибо защитников круг сей стены осталось мало, все защищали ту, всхідню, куда без умолку карабкались и карабкались русские можі.
- Пойди гопкай! - сказал конюший Оресту, и болярин сразу понял его. Он проскочил под крышу одного тарана, хоть докруж свистели и упиналися в землю жалами десятки и сотни стрел, и начал изо всех сил кричать:
- Гоп-ки!.. Гоп-ки!.. Гоп-ки!..
И высоко размахивал руками вверх и вниз. Понемногу тараны подчинились его приказу и начали бить, все вместе:
- Гоп-ки!..
Можі и себе принялись подтягивать Оресту, и за каждым таким дружным ударом західня стена аж гудела. Се Вышата знал еще с тех лет, когда приходилось вынимать твердыни для греческого императора, и теперь все его внимание было приковано к той стены. Утомленные можі отходили на передышку, и их место занимали возле бревен другие, усопшие, и тараны стучали и стучали, сверху на них лилась смола, падали камни, и не так обильно, как вчера и все предыдущие дни.
Вышата словно благоговел одійти от сего места возле угловой башни. Даже когда подбежал нарочитець и сказал, что со стороны всхіднього ничего не выходит, старый конюший, держа над головой щит, не сдвинулся и только крикнул можеві:
- Лезьте, и все!
Так продолжалось целый день, и даже обедали вой под крышами таранов. Продолжалось буханье и после обеда, и только на закате дня Вышата добился своего. Західня стена между угловой башней и воротами вдруг дала трещину. За час и трещина начала викришуватись, и хоть сюда сбежалось множество латинян, но сделать они уже ничего не могли. Втворилась большая пробоина, куда Вышата немедленно бросил несколько свежих сотен киевских и галицких. И когда наконец первым можам посчастливилось проникнуть в дыру и схватка завязалась внутри огорода Генабума, над заборолами снялся странный сигнал. Два гудці, держа длинные трубы, не давали сигнал к отступлению, а клич к бою, торжественный и звонкий клич.
Вишату как кипятком ошпарило. Он оглянулся назад и в косых лучах солнца, далеко на западе увидел густые ряды римлян, которые то и дело сверкали крицею шлемов и золотом боевых орлов, а также узкие хоругви на длинных копьях, что в вечернем мареве казались кровавыми. То были готы, и старый конюший хорошо это видел.
На мгновение шум боя ворвался, и впоследствии разразился с новой силой. Римская залога словно приобрела новую силу и яростно выталкивала из пробоины тех можів, которые уже были внутри. Предстояло бросить туда свежие сотни воинов, чтобы до прихода римлян и готов получить крепость. И Вышата зорив и зорив на запад, откуда медленно приближалась подспорье неприятелеві.
Махнув к молодого можа, который стоял поодаль и смотрел на своего предводителя, он крикнул:
- Гуды!
Отрок сразу понял, чего от него требует Вышата, и воздух рассек медный бы звук трубы. Отовсюду прибежали сотники и тысяцкие, и Вышата приказал:
- В сп'ять!
Можі начали отрываться от латинян, которые наседали, возбужденные появлением своих легионов, и вскоре прозвучала воля Вешать, повторенная многими устами:
- Пали!
Загорелся сначала один, а потом все тараны и башни, русская рать отходила за всхідню стену Генабума. И пока наступила темнота и к городу подошли первые центурии римлян и готские комонники, русичи были уже добрых пятьдесят гонь ед так и не взятой твердые. Можі мрачно молчали, молчал и Вышата, уезжая позади на мохнатом жеребцы, и думал о том, что скажет Гатилові и что ответит ему тот.
Так неудачно закончилась осада Генабума месяца червеца в четырнадцатое.
      
Месяца того же
За два дня Вышата, отшатнувшись от римлян и готов, которые преследовали его, был в ранее захваченной крепости Молотые, и здесь его ждал нарочитий от Гатило, и старый конюший, разрушив стены огорода, пошел дальше на полунічний всхід в направлении Скалонума на реке Марне. Великий князь киевский был уже там, и, когда по двух днях прибыл со своим воинством молодой князь Данко Богданич, а также Годечан и Божівой со своими, Гатило приказал идти в том направлении, откуда вернется давеча конюший Вышата Огнянич.
Вишаті он тогда не сказал и слова, и тот облегченно відітхнув - надеялся на худшее.
Огорода Скалона Богдан Гатило трогать не велел.
- Потрощимо заборола - а как пригодятся и нам?
Вышата долгим взглядом посмотрел на своего обладателя, спрашивать ничего не стал. По сие время, с тех пор не виделись, Гатило словно засох с лица и почернел. Но то было не от ветра и солнца, потому Вышата хорошо знал Богдана - с детских лет, когда вместе играли на дне Крещатого Яра в гилки и гупаря.
Гатило спешил. Ополчение должно было переправиться через Марну и стать на горах между ее двумя притоками. Оказывается, князь уже успел побывать и там и выбрать удобное место для встречи с врагом.
Когда последние сотни Божівоєвих полков еще только выходили из ворот огорода Скалона, Гатило во главе передовых комонних сотен уже стоял на длинном пагорі, под которым в'юнилася милка приток Марны. Впереди виднелся еще один пагир, меньший и круглястий, и Гатило приказал распять полотку именно здесь. Можі и слуги принялись круг войлочного шатра, Великий же князь, окликнув боляр, тысяцких и сотские, сошел к реке.
- А дай-ка брода, - сказал он своего старшего сына, косатого князя Данка, и тот, приостроживши гнедого коня, забрел в реку.
Вода достигла коню брюхо, дальше же было міліш и міліш. Данко вернулся и спішивсь. Гнедой форкав и топал передними ногами, взбивая воду, щекотала ему брюхо. Где-то там, на залуччі притоки и второй речушки, что осталась позади за холмами, садилось солнце, большое и кровавое. Гатило долго смотрел, пока оно село за невидимой отсюда Бесполезной, спустя приказал выслать вперед стежів и дозірців комонних.
Вышата метнулся выполнить княжескую волю. Гатило же поезд коня за левый повод и принялся подниматься на холм, где уже стояла его большая войлочная полотка, крытая сверху червленым шелком.
Молодой жеребец, что его Богдан объездил не так давно сам, тоже был серый и яблукатий, как и все лошади Великого князя киевского. Поднявшись на холм, не очень быстрый, но довольно высокий, сажен сорок или пятьдесят увишки, Гатило отдал коня отроку и вошел в полотки. Посередине на огромном персидском ковре стоял неизменный князей деревянный стул. Гатило устало сел. Спустя снял островерхую шапку с черного ягнячого смушку, провел рукой по уже колючем, с позавчера небритом темени и, накрутив темно-седых сельди на кулак, утупився взглядом в белый цветок ковра и застыл.
Все, кто вошел в княжеской полотки, боялись двинуться, потому Гатило думал нелегкую думу. Тишину нарушил первый между земли Русской Вышата Огнянич.
- Вивідники, - сказал он, и Гатило словно проснулся.
- Кстати, пусть идут сюда.
Вышата привел двух можів, в грязных зеленоватых корзнах.
- Кстати, - кивнул в старейшего из них Великий князь.
Между, которого звали Лоськом, ступил шаг вперед и коснулся рукой мягкого ковра:
- Римляне идут сюда, княже. Завтра будут вечером или после обеда.
- Сколько их?
- Рать Еція, рать Литория и рать Ромула, княже.
- Значит, все укупилися, - молвил Гатило равнодушным голосом, ибо в том не было ничего удивительного и нового. И вдруг аж вскочил. Между Лосько сказал:
- С ними готы Теодорікові.
- Кто?!
Лосько невозмутимо повторил:
- Западные готы, княже.
- Лжа То есть! - крикнул князь. Тогда глянул на Вишату и остервенело кивнул ему в глаза: - Кого послал еси на вивіди? Теодорик мне клялся, что внизує меч в влагалище.
Вышата растерянно сказал одно слово:
- Готы.
Он, будучи отдельно от Гатило, не знал о его переговоры с Теодоріком и не сказал князю, вернувшись из осады Генабума, что вместе с римлянами видел там готов. А это оказалось неожиданностью для князя.
Гатило страшно разозлился. Он выгнал на улицу всех вельмож своих и ходил по полотці, словно у него заболели зубы. Вельможи стояли, стирлувавшись вдали Гатилового палатки, и шепотом обсуждали новость. Все исподлобья позинали на Велимира, Тодомира и Видимира и на обладателя многочисленной дружины гепідів Ардаріка. Хоть они были восточными готами и до сих пор верно служили Гатилові, и готы в уси времена оставались готами, и Теодорікова измена была ярким свидетельством того. Еще не известно, как поведут себя они, вынуждены воевать против своих кровных родственников візіготів.
Остроготські князья тоже переживали, особенно же Велимир и Ардарік, Гатилові любимцы, к которым русские князья и боляри ревновали своего обладателя. Велимира Гатило любил за его верность, Ардаріка же за преданность и живой ум...
Целую ночь прибывало на гору ополчения русского князя, и только на рассвете к Гатилової полотки вошел Божівой.
- Все смо, Великий княже, - сказал чернегівський князь.
Богдан Гатило, который целую ночь не спал и только на рассвете сомкнул веки, устало потер лицо и ничего не ответил.
С восходом солнца Вышата приказал укреплять лагерь. Все телеги и мажары обоза было розіставлено огромным кругом на горе и позчіплювано цепями за колеса. Внизу же, в подошве вокруг горы, можі принялись рыть сплошной глубокий окоп. Работа продолжалась целый день, и когда к вечеру прибыли дозірці и сообщили, что римляне и візіготи приближаются, лагерь ополчения русского был похож на неприступную твердь.
Гатило стоял у своей полотки с треугольным голубым флажком и медведем на нем, сиял и трепетал в отблесках большого костра сбоку, и смотрел на ту сторону речушки. Он уже знал, что римляне зовут ее Мауріакум. Горб на той стороне занимался тысячами костров. Ецієві, вероятно, доложили вивідці, что гунны стоят напротив через реку, да он и не ховавсь. Видимо, решил, что предлагаемые ему гуннами позиции вполне благоприятные для него. Неширокая мелкая речка, вдоль два досущ одинаковые холмы гонь по пятнадцать в сечении, и даже расстояние до реки между ними одинакова - по пять гонь. Единственная разница заключалась в том, что за холмом, на котором расположился лагерем Гатило, поднимался еще один, длинный и изогнутый подковой к реке, окружая меньший холм с трех сторон. Но его вряд ли можно было расценивать как преимущество, и Гатило умышленно выбрал это место, чтобы Ецієві не пришло в голову отвергать предлагаемое поле бороне. И хоть на запад от долгой горы возвышалась еще одна, маленькая, такая же, как и холм, где стоял Гатило, и между ними на излучине речушки Мауріакуму пролегла топь, откуда льющимся громкое кваканье лягушек и кряканье ночного птиц, - зато же и у римлян было на случай затруднений еще два холма: на всхід от первого вытягивался над рекой один, а дальше, уже ребром к Мауріакуму, второй, вдвое больше. И по римским состоянию, как и за лагерем Гатило, тоже протекала река - заслон на случай отступления.
Эций должен был оценить такое великодушие со стороны гуннов.
Гатило смотрел на их озаренный огнями лагерь и намагавсь представить своего противника, которого знал еще молодым отроком. Тогда, сорок лет назад, Эций был талем при дворе деда его Великого князя Данка в старой стольниці Витичеве. Неужели и он теперь постарел и поседел? Тогда это был хитрый и вьющийся іллірієць, а теперь стал римлянином и римским патрицием, которому сам император Валентинівн змовчував. И то должна быть правда, так же Ецієва слава непобедимого водителя легионов бучала еще тогда, когда Богдан Гатило был молод и даже совсем юный.
- Курят, - сказал, подойдя к Великого князя киевского, Вышата и бросил в ту сторону, где мерцал костром римский лагерь.
Гатило только кивнул, и старому конюшому было достаточно и того скупого шевеления. Итак, князь уже не злостився на него, а это главное. Вышата побежал проверить, как несут службу воины русские на берегу Мауріакуму и на всех караулах вокруг лагеря. Гатило же вошел к своей полотки, опустил занавес и дунул на поставець, подвешенный к средней сохи. Он заснул сразу, как только лег и укрылся легким полотном своего корзна, хоть голова кололась от боли - сказалась вчерашняя бессонная ночь и ежедневная беготня.
Утром, еще Дажьбог и на свет не благословлял, русское ополчение было готово к бою. Гатило кивнул своему гудочникові, и тот заиграл сигнал готовности. Во всем огромном лагере, окруженном телегами и глубоким рвом под горой, заиграли трубы и рога. 3-от римского состояния им ответили боевыми кличами, но они не звали вперед. И когда на всході ударило копьями первое солнечные лучи, из-за реки прибыло трое латинян в скоряних панцирях, оббитых медными бляшками, но без мечей и сулиц. Латиняне попросились к царя гуннов Аттилы.
Богдан сказал упустить их.
- Патриций Эций, вождь всего римского и готского ополчения, желает здоровья тебе и твоим воеводам, царь! - сказал младший чернявый латинець, вероятно, высокого звания.
- Пусть возвратятся его зичення на него же, - ответил Гатило через толкователя Костана. - И о чем молит патриций?
- Сказал драться завтра, царь, - молвил тот самый чорнявець.
- Зачем?
- Потому что римские и готские воины целую ночь не спали, и будет нечестно, когда царь гуннов Аттила использует себе их муку.
Гатило долго думал, потом сказал Костанові:
- Кстати, пусть переведут своему вождю: русы никогда не избивают безоружного!
И отпустил нарочитих от римского полководца. Он предвидел это. Застав русов в уже готовом и прочном лагере, латыни обязательно постараются отложить день великой рати, чтобы и себе хорошо зготуватися. И предсказания оправдались.
Можам русским и всем их з'юзникам было разрешено свободно ходить, но быть приоружно и лошадей не розсідлувати. Вишаті Гатило сказал:
- По маленькой горкой по ту сторону болота поставь заслон. Конюший немедленно передал приказ Великого князя, и в густых камышах более болотом притаилось четыре сотни пішців и стрелков. Гатило еще раз проверил укрепления - имел последний раз увидеть все собственными глазами - и долго стоял возле своего красного шатра с голубым флажком. Лагерь бурлил. Более окопом жарили вяленое мясо пишци из всех земель. Они скинули с себя лишнюю одежду, но мечи держали на ремнях через плечо, их было так много, что с горы Гатилові казалось, будто бы одно живое и ворухке тело, которое заняло всю полосу между окопом и телегами. За кольцом повозок была конница, и там было еще теснее, хотя круг имел по меньшей мере пять гонь поперек. Над лагерем стоял сизый дым от огней, все клокотало и бурлило так, что людям приходилось кричать, чтобы их услышали даже ближайшие товарищи. Между конов'язами ходили можі, одетые и полуголые, в самых ногавицях и смушевих шапках, то здесь, то там пестрели красочные корзна воевод и боляр, и прозірними башнями стояли позв'язувані десятками длинные копья.
Перед обедом к великокняжеской полотки пришел Ардарік. Вождь многочисленных полков остроготської Гепиды был мрачен, его светлые, почти белые брови свелись на переносице.
- Иду не только от себя, Великий князь, но и от Велимира, Тодомира и Видимира...
- Ведаю, о чем изрекать-чрезвычайным трудом, - перебил его Богдан Гатило, и коренастый острогот не обрадовался его словам.
- Ты знаешь, и все знают, а твои князья, и боляри, и большие воеводы здрять на нас волком. Мы смо готы...
- Я-м сполчився не против всех готов, а сопротивления Теодорікових. Теодорик сломал свое слово. Он является ускоком из-под волости огорода Києвого, и я накажу своего роба неверного. В восточные же готы верные своему слову, и ты, Ардаріку, речи друзьям своим и моим приятелям Видимирові, Велімирові и Тодомирові, что Великий князь киевский одинаково любит все языки, которые уважают в нем вождя.
Ардарік молча, не перебивая, слушал Стучала и сказал что-то только тогда, когда тот закончил:
- Так речеш ты... А вельможи твои мыслят другояко...
- Все ведают, что ты ты был и остаешься міжним вождем под моей рукой.
Готский князь, однако, не собирался уходить, и видать было, что должна говорить Гатилові не только это. Богдан терпеливо ждал, и наконец Ардарік проговорил:
- Там наши единокровные. Западные готы, но таки готы, и я. Великий князь...
Гатило понял, что беспокоит остроготського князя.
Он сказал:
- Я поставлю твоих, и Видимирових, и Велімирових, и Тодомирових готов там, где стоять-не верят западные готы, а римляне. Я уже-м думал о сем.
Ардарікове лицо просветлело, и до сих пор сведены воедино брови разошлись. Он сдержанно, но почтительно поклонился Гатилові и ушел. А Богдан остался снова один на один со своими мыслями. Больше всего беспокоило его то, что великий жупан испанский и маврітанський Гейзо и до сих пор не пришел со своим войском. Не прислал даже можа нарочитого сказать, где он есть и что себе думает. Да и Гатилові нарочитці, которых Вышата посылал одного за другим на полдень, как в воде тонули.
Когда солнце, очертив дутую над состоянием, склонилось за невидимую отсюда реку Марну, к полотки робко заглянул Вышата. После своей неудачной осады Генабума он до сих пор чувствовал, что виноват перед Богданом. Гатило, словно только и ждал старого конюшего, спросил:
- Где он, твой... калмак?
- Шаман?
- Шаман.
Вышата махнул рукой в полунічний сторону.
- Приведи.
Первый вельміж земли Русской вышел и через полчаса повернулся с калмаком. Шаман радостно улыбался до Стучала на все свои зубы, довольный, что тот прислал по нему.
- Гадай! - приказал Гатило.
- Кого гадай? - переспросил шаман и наклонил голову к Великому князю.
- Кого, кого! Гадай, который день дадут нам завтра кумиры.
- Русские кумиры? Калмацькі кумиры?
- Гадай, к кому умеешь.
Вышата сказал:
- Ардарік имеет иудея.
- Волхва?
Вельміж кивнул.
- Пусть калмак гадает.
Шаман скинул наземь двугорбый мешок, который висел ему через плечо, и принялся раскладывать на ковре свое причиндалы: большую клетчатую платок, темную медный шар, в котором что-то тарахтело, коротенькую дудку с расширенным краем, какое-то корни и зелья, трое маленьких глиняных кружек, затканих и завязанных грязной тряпкой, и сказал:
- Надо огонь.
Вышата окликнул кого-то улицу, и вскоре челядник внес и поставил среди полотки большую медную жарівницю на высокой треноге. В полотці, где было и так задушно, пахло раскаленным воздухом.
- Надо садись в уголок, - сказал шаман Гатилові и Вишаті, и они выполнили его волю. Шаман дунул на красный жар и бросил туда несколько бадилинок. Полотка исполнилась едким дымом. Тогда волхв взял свою медную шар и принялся тупцяти вокруг жарівниці и тарахтеть пулей. Он бегал, теленькав и что-то непонятное распевал, а Гатило с Вишатою пристально следили за каждым его движением.
По какому времени шаман сел круг жарівниці, поджав обе ноги, взял в руки дудку, бросил на угли несколько корінчиків, плеснул туда с каждого горшочка по несколько капель какой-то жидкости - вплоть засичало, и принялся выигрывать на писклявой дудке, одновременно следя жарівницю. Оттуда поднимались вверх тонкие розовые дасма дыма, и клубились, и развеивались под войлочным шатром палатки. И звуки тоже как то приходились до самого ковра, то подымались вверх, где уже стояла густая вонючая облачко.
Тогда шаман сорвал тот писк и упал ничком на ковер, вплоть его белая войлочная шапка, заторочена черными полосками, упала под жарівницю.
- Что есть? - озабоченно схватился Гатило. Шаман, не решаясь поднять голову, промямлил плаксивым голосом:
- Плохая-плохая, автомобиль...
Богдан сдавленным горлом приказал:
- Кстати!
- Убивай будет шаман автомобиль...
- Кстати! - повторил так же Гатило.
- Плохая речи...
- Зачем?
- Дым идет вверх, а тогда падай... Плохо речи дым... Заплутай дым и зав'язай дым... Нет победа Гатило.
- Лжа! - рявкнул Богдан и с трудом удержался, чтобы не пнуть шамана носаком. Шаман, пристально следя за его сапогами, медленно пятился к выходу и приговаривал:
- Калмак не лжа, дым не лжа... Дым правда речи... Когда он вскочил на ноги и нырнул в ночь, раздираемую огнями. Гатило разметал все ворожбитове принадлежности, выбросил его из полотки прочь, а тогда буркнул к Вешать:
- Давай сюда твоего иудея.
Вскоре иудея привели, неся за ним большую и тяжелую мраморную плиту. На плите было нарисовано круг, разделенный через середину, и в нескольких местах пестрели какие-то ризы, окрашенные в синий и красный. Иудей положил плиту на ковер и сел, скрестив ноги.
- Говоришь по-русски? - спросил Гатило.
- И по-русски, и по-готському, и по-латыни, и по-гречески, и по... '
- Изрекать-чрезвычайным трудом по-русски, - перебил его князь. - Чтобы-м слышал все сам.
- Хорошо, хорошо, как оздоровление Великий князь! - покачал длинным носом иудей. - Но пусть князь сядет напротив. Это так надо, чтобы князь сидел напротив, Великий князь.
Гатило сел на ковре. Иудей перекрутил плиту:
- Князева обозначение является "Г"? или "Б"?
- "Г", сиречь Гатило.
- Тогда перекрутим камень так.
Ворожбит настроил плиту різою "Г" к Богдану, всыпал в кружку горсть разноцветных камешков, поторохтів ними, как давеча и калмацький шаман, и вывернул на плиту. Камешки покатились, некоторые упали на ковер, другие легли возле круга и его знаков. Иудей посмотрел, вайкнув и сказал:
- Переброшу завдруге.
- Зачем? - поднял брови князь.
- Нехорошо стали знаки, Великий князь. Но можно до трех раз...
Иудей снова сипонув цветными камушками и, посмотрев, во второй раз, сгреб их в кружки:
- Еще раз...
По третий же попытке он испуганно моргнул на Стучала и взялся за голову:
- Ва-ай!.. Зачем перебрасывал есмь! Зачем-м перебрасывал? Было бы с первого раза, было бы с первого. Вай-вай... Пусть Великий князь лучше выгонит меня, чем я прорікати-могу ему такую судьбу...
- Я велю повесить тебя, если не поведаешь мне правды, - тихо сказал Гатило.
- Вай, бедная голова моя...
- Кстати! - рявкнул Гатило.
- Вай... Круг твоего знака... Осе является "Г" по-иудейски... Круг него зліворуч лежит синий шол, а справоруч - зеленый... Если бы было супротивно, о, если бы было супротивно!..
- Что ждет меня завтра? - тихо спросил князь.
- Весьма нехорошо, весьма. Но если ты хочешь повесить бедного иудея, то я лучше тебе все... Не сердись, светлый... Если бы здесь лежал красный шол, если бы красный... Римляне завтра мать-верят гору... Вай-вай... Бедная моя голова после сего... Лучше было бы за первым разом вещать, вай-вай...
Но что сделано, того не переделаешь. Богдан вышел из полотки и посмотрел на вражеский стан за рекой. Может, иудей и имел правду, потому что на холме с противоположной стороны Мауріакуму горело столько огней, сколько Богдану еще не приходилось видеть во всех враждебных лагерях вместе.
Когда Гатило зашел к полотки, ни иудея, ни Вешать там уже не было, только парком в воздухе и до сих пор пахло едким чадом калмакового зелье, вызывая в Гатиловій голове неприятные мысли. Что же случилось с Гейзом и где его рать? Ведь по сути это ради них, своих западных єдинокревців, пришли сюда руси, не ради Юсти-Играть Гонорії... Но ни Гейза, ни даже вестей от него не было. Гатило не боялся за свою голову - ею он никогда не дорожил. И что будет, когда римляне и действительно возьмут над ним верх? Как посмотрит на его поражение Русь?..
Он позвал слуг и послал собрать всех ведьмаков, которые только есть среди рати.
- Русинских! - напомнил он. - И Вишаті речи, пусть придет.
Вешать челядник не нашел, но ведунья пришло аж пятеро. Все были старые и сивобороді, языков уважаемые главы родов. И Гатилові почему-то начало казаться, что си колдуны должны порадовать его или хотя бы утешить. Один из дедов, самый молодой, держал за рога прошлогоднего барана. Гатило кивнул им до полотки, и самый старый ведун сказал:
- Поступать-ймемо требу здесь, на улице. К очагу. Двое из них повалили барана, третий перерезал ему горло широким ножом. Баран вскочил на ноги, несколько раз метнулся в разные стороны и упал.
- То есть хорошо, - сказал старейший ведун. - Лежит головой к реке. Там латыни.
Когда с барана стащили скорую, старейший расстелил ее на земле и начал внимательно изучать. Но ничего не сказал, только бородой повел в сторону. Докруж собралось немало можів, которые боялись даже громко дышать. Гатило спросил старійшого:
- Что поведала скорая?
Ведьмак обтер нож о навои лаптей:
- Не все в жизни радоваться, княже. И начал вскрывать белую тушу. Вытащив печень, он посмотрел в огонь и прикрикнул на можів:
- Не застуйте света!
Можі расступились, и старый седобородый ведьмак сказал:
- Жжение хорошо. Втішишся, княже.
- Что будет завтра? Как утішусь?
- То ведают, сливінь, Бог, и Даждьбог и Перун Громовержец. Или мало тебе того, что-м поведал? Глянем на сердце.
Он достал еще теплый круглую мышцу, и сердце тоже уселяло надежду.
- Где варила?
Слуги принесли два больших и закопченные медные котлы и налляли их водой. Колдуны начали дружно членить барана и бросать мясо большими кусками в воду. Котлы приставили к огню, и все отошли, потому что мясо варится не так быстро, как бы хотелось.
Под полночь, когда Большая Медведица напилась воды в Полунічному море и легла набок, старейший ведун приказал сливать уху. Она приятно пахла домашним вареньем, и кому от того чесалось в горле, и никто и не подумал осквернить святую требу. Все, кто снова посходився к княжеской полотки, сидели на охололій земли и пристально следили за движениями ведьмаков.
Дав мясу остыть, старейший составил его в одно варило, тогда все пятеро уселись вокруг него и начали отделять мясо от костей. Разомлевшая баранина была податлива, и самый старый ведун принялся гадать по костям. Богдан стоял над варилами и жадно ловил каждое слово и каждое движение дедовых усов и бровей. Старейший ведун говорил, и Гатило то хмурнів из вида, то облегченно вздыхал, то скрежетал зубами, то снова вздыхал, ибо наслышан много лестных, и печальных, и радостных, и печальных слов.
      
Месяца тому же в следующий день
На рассвете весь русский лагерь уже был на ногах и, когда из-за леса на длинном холме взошло солнце. Великий князь киевский Богдан Гатило оказывал требу перед раттю. Ему подали трех белых петухов, и он одтяв им головы: двум с первого раза, третьем же только со второго. Это было знамение, и Гатило поднял вверх окровавленный меч:
- Боже, и ты, Дажбоже, и ты, Дан, и ты, Перуне Громовержец, и ты, Юре Побіднику, вам урікаю сю кровь, и пусть будет так, как захотите вы, кому требили и отцы, и деды, и прадеды наши в земле Русской. Да будет воля ваша!
Его слова были слышны далеко, и можі стояли, слушали князевих слов и ждали зову. Наконец загудела длинная медная труба Великого князя, по ней отозвались трубы других князей и боляр. Гатило сел на своего серого яблукатого и поправував вниз. Сей момент послышались трубы и рога в римско-готському состоянии. Враг принимал вызов. Гатило прошел ряд повозок, дошел до рва, мгновение постоял, вглядываясь туда, где возвышался наїжачений копьями вражеский лагерь, и протянул руку назад.
Вышата подал ему куцую и тонкую сулицю с блестящим стальным площиком на конце, Гатило поднялся на стремена и далеко метнул ее в сторону врага.
- Князь уже начал! - изо всех сил крикнул к ратников старый конюший Вышата. - Потягнім, жена, по князья!
Воздух снова разрезали ляскітливі медные згуки, перерастая в мощную боевую песню, от которой в можів сжимались челюсти и сводились на переносице широкие густые брови. Медленным шагом сходили они тропами, которые оставались между окопами глубокого и широкого рва. Сначала шли пишци и становились каждый под бунчук своего предводителя или князя. И когда ров миновали последние можі, за ним густой тучей двинулись комонники. Возбужденные общим шумом и подсознательным чутьем, лошади заливисто ржали и становились на дыбы. Передние косували більмами на глубокий ров, но шли и шли, покорные воле всадников.
На той стороне происходило то же самое. Римляне и готы также оставили лагерь на горе и сходили вниз. И оттуда неслись тонкие волны медных труб и рогов, а можі русские настороженно всматривались в ту чехарду и ждали момента, когда второй раз загудят их трубы.
Послав вивідців до самой реки, Гатило уже знал, каким строем сразится враг.
- По левую руку латыни, по праву готы, а посередине все инчі, - сказал десяцький.
Гатило розіставив свои полки так: по правую руку, напротив римских легионов, - восточные готы Видимира, Велимира, Тодомира и Ардаріка; все они подчинялись князю Ардарікові. Посередине стал с русскими полками сам. Против русов были те, что вивідця их назвал "все инчі", то есть подвластны римлянам славянские жены. На левом крае Гатило поставил сіврів, и древлян, и лугарей, и полки неславянских языков под бунчук князя Годоя.
- Ты-с боялся стать сопротивления кровных своих, - сказал он вождю готов Ардарікові. - Я же иду и не страхаюся.
Ардарік склонил глаза долу. И он не чувствовал себя виноватым. Гатило имел свои планы относительно потусторонних славян, а то уже совсем разные вещи.
Великий князь киевский приказал опять гудеть, но римляне почему-то не ответили на вызов. Вскоре из-ед их ряды прискакали к самому берегу на лошадях двое нарочитців. Богдан узнал вчерашнего молодого сла. Второй был новый - еще моложе сего.
- Патриций Эций зовет Аттилу перейти на нашу сторону. Если мы стоять-ймемо так, то не сможем встретиться. Между нами река, светлый царь.
Богдан ответил через толкователя Костана:
- Речи велеміжному Ецієві, что Аттила просит его на свою сторону. Вчера мы смо уже вволилы мольбу Еція, пусть же он уволит нашу.
Нарочитці вернули обратно, а Гатило подумал, что мог бы и уволити волю Еція. Вышата сказал:
- Мелко есть. Он не ведает.
То была истина, Эций и вправду не успел измерить глубину реке и теперь боится: пустит свои легионы на ту сторону, и гунны перебьют их еще в воде.
Из сего можно было бы воспользоваться. И когда римские нарочитці появились на противоположном берегу во второй раз, Богдан ответил, что согласен переправиться через реку, пусть только римляне и готы отойдут вплоть до своего состояния. Вскоре латыни прискакали и сообщили волю начальствующих:
- Патриций Эций соглашается!
Во вражеском лагере заиграла труба. Гатило созвал своих князей и боляр и велел пропустить стрелков вперед. Все делалось быстро: копейщики и мечники расступились, в проходы хлынула конница и работай переправилась на ту сторону Мауріакуму, за ней бегом направились пишци. И пока римляне и готы перестроились, комонники полетели на них. Такого молниеносного броска никто в римском лагере не надеялся. Русская конница вдруг ударила в середину, в ту самую середину, которой Эций наименее доверял и которую и поставил туда, чтобы иметь ее под бдительным оком левого и правого крыла.
Здесь мало кто оказывал сопротивление. Гатило заблаговременно посылал к вождя галльских аланов, бана Санка, ябеду, и Санко ответил очень благосклонно. Так же было совершено и с жупаном Сватоплуком, который дважды попытался остроты русского меча и не хотел в третий раз, и с вождями поморских вендів-славян. Теперь вся середина вражеских полков мешается и забурлила, и пока левый римский и правый готский края пришли в себя и вернули свои копья туда, поступили пешки русской рати. Они не давали римлянам и готам зімкнутись водно. Подвластны Гатилові готы Ардаріка скліщилися с первыми рядами римских легионов, готы должны были драться отдельно против многочисленной рати древлян, сіврів, лугарей и всех других, кого вел вперед пятидесятишестилетний князь Годой.
Комонники Стучала оттеснили назад, аж под самую гору, где теперь стоял пустой римский лагерь, воинов бана Санка, Сватоплука и остальных славянских князей и кафтанов и медленно гнали их вне готскими рядами конунга Теодоріка к берегу. Одни хватали их оружие, другие сбрасывали всадников с лошадей, и вой, что давеча составляли середину вражеской скамьи, теперь уже мало напоминали войско. Только молодой жупан Міровой, что так коварно поступил с родным братом Хладівоєм, кричал в своих воевод и сотников не поддаваться проклятым русам и стоять насмерть. Но одна удачно кинена трость выбила его из седла, строщивши руку.
Міровой, ухватив меч здоровой левой, попытался ударить в спину бана Санка, что подвернулся под удар, однако Санко еще мог справиться с человеком без десницы. Міровоя, накинуть ему петлю на шею, потянули к берегу.
Римляне под руководством самого Еція бились спокойно и рассудительно, как и положено прославленным легионам прославленного полководца. Ардарік с Велимиром, Видимиром и Тодомиром вовсю давили на закованные в плотную скорую и железо римские ряды, но достать середины, откуда руководил Эций и его помощники Літорій и Ромул, так и не могли.
Один за другим падали под ударами коротких римских мечей ряды білобривих остроготів. их места занимали задніші, но тесные шеренги легионеров стояли щит в щит, и хоть раненых и убитых было много и среди них, однако Ардарікові не везло пробить в плотно стулених щитах хотя бы одну продухвину. Чуть дальше в левую руку тялися длинными коп'ями его комонники море с римскими, и там кумиры не склоняли весов своих ни в одну, ни в другую сторону.
Понемногу середина опустела. Многих русины уже перегоняли на ту сторону, к своему лагерю, ярые сторонники Рима остались лежать на поле бороне или же перебежали туда, где сражались с русами готы или латинці. Некоторые же повернули копья против своих довчорашніх хозяев.
Гатило теперь носился от одного края к другому через все ратное поле. Везде раздавались мучительные стоны раненых, рать к хрипу кричала на всех языках Европы, в воздухе жужжали стрелы, пущенные не знать и чьей рукой, и Гатило продирался между них, целый и невшкоджений. Готы Теодоріка бились в металлических и плотных, как подошва, скоряних латах. Русины, как и всегда в бою, несмотря на страшную жару, были в овечьих, вивернених наизнанку, гунях. Вражеские мечи и копья скользили по длинной шерсти и отскакивали хуже, как от готских лат. Только кто не кто из русов имел на себе скоряну разницу или кольчугу из тонкой проволоки. Кто-то крикнул:
- Пильнуйся, княжеі
Богдан подсознательное нахиливсь, и над самой головой ему прошелестела в воздухе тяжелая палка, обкута железом, улучила в какого-можа-русина и выбила его из седла. Богдан лишь взглянул и зострожив коня, ибо в рати всех не пережалієш и всем не поможешь, а он крайне должен был гнать на свой правый край, где теперь рядом с остроготами Ардаріка, Велимира, Видимира и Тодомира вступили в сечу с римскими легионами и русичи.
Богдан прибыл очень вовремя. Три комонники в шлемах с конскими гривами опосіли Ардаріка, и тот еле хотел одбиватись. Великий князь отцепил от седла свою тяжеленное палку, собственно, гатило, размахнулся и посадил одного коня на зад, перебив ему позвонок круг крупа. Конь страшно закричал, спинаючись на передние ноги, и пока легионер пытался встать, Богдан положил и его круг коня. Второму всаднику Гатило перебил широколезу рогатину, лишив оружия, третьего уже доконал Ардарік.
- Ты видов, что на середине? - крикнул Великий князь, перекрикивая людской шум и хлопаний оружие.
- Слава тебе! - воскликнул Ардарік, обтирая пот со вида и собираясь устряти в новую сечу.
На витолоченій траве лежали и судомилися в предсмертных муках тысячи и тысячи можів и в латах, и в гунях, и в кольчугах. Живые топтались ногами по живых и мертвых, кони давили копытами тех, кто упал и силился встать, докруж раздавались вопли и проклятия, и две стены до зубов зоружених людей пытались попхнути друг друга назад.
Поле битвы было в разгаре, и Гатило с томлением в сердце думал, чьи же кумиры победят сегодня - римские или таки русские.
С левого края прискакал нарочитець:
- Князь Годой сказал, чтобы-с дал немного стрелков!
  
Стрелков свободных не было, и Гатило помчался сам в полков Годоя. Где-то там рубился впереди своих хохлатых косака и его сын Данко. Богдану вдруг заныло в груди, словно от жалючої стрелы. Он уп'явсь острогами в взмыленные бока жеребца. Старый Годой, утрапивши в сечи шапку, дрался с готами простоволосой. Седой чуб метлявся по голеному темени и лез в глаза. Гатило пристроївся рядом и, когда под ударом его важезної палки упало двое "латанных", крикнул косацькому князю:
- Не вижу я Данка!!! Где?!!
Старый Годой, не прекращая рубить мечом, в промежутке между двумя вдарами кивнул назад:
- Та-ам!
Гатило завернул коня и едва не столкнулся с гнідим мохнатым жеребчиком Вешать.
- Данка! - крикнул Вышата по своей привычке только одно слово. Гатилові сжалось сердце.
- Жив?!
Вышата кивнул и добавил:
- Нога!
Раненая в сечи нога - то еще и повезло Данкове, и Гатило мысленно молился Перуновы и Юрові Побіднику, чтобы это было одно из тех неприятностей, которые ему нагадали вчера вечером. Он снова вернулся к Годою и размахивал там своим гатилом добрый час. Готская, пущенная издалека стрела вп'ялась ему в грудь, прорвала двое кольцами кольчуги и застряла в мышце. Гатило хотел выдернуть, и навершие відломилося и не давало возможности махать рукой. Он одскакав саженей на пятьдесят и принялся сбрасывать с себя кольчугу. Площик стрелы впинався в грудь и вызвал боль. Гатило силой рванул кольчугу и стянул с себя, оставшись в одной рубашке. Он лапнувся - пазуха была в крови - и с трудом вытащил бронзовый жало, скользкое и неуловимое. И в этот миг на него ринулось душ с пятеро закованных в панцири латинян.
Гатило трудом прикрыл себя щитом от улучно брошенного копья. О кольчугу не было времени думать. Она упала наземь вместе со шлемом. Гатило выхватил меч и пригнулся к холке жеребца. Дымящаяся в бою животное, могучая, как и ее всадник, грудью сбила переднего коня наступавших. Князь развернулся и, избежав новой копья, ударил мечом латинця, что бросал ее. Удар оказался такой страшный, что лезвие меча, словно кусок влажной глины, перетяло латинця надвічі от шеи до пояса. Тогда слева, именно в тот момент, когда Гатило уже замахнулся, подскочил третий легионер и выбил ему из руки меч.
Все трое дали победный крик. Гатило не ведал, они узнали его или нет, но ему показалось, что собираются ловить знеоруженого русина, голого и беспомощного, в одной рубашке, даже без шлема или шапки, с длинными сивуватим прядью сельди на чисто выбритом темени. Он тоже закричал своим страшным голосом и, отцепив с луки седла огромную дубиняку на три локтя, окованный железными и медными полосами и булавицями, зострожив коня.
Упал один "бессмертный" с раздавленным панцирем, второго Богдан здогнав круг самой сечи. Стальные латы хрипло звякнули, и римлянин повис в одном стремени с перебитым позвоночником. Последнего Богдан уже и не видел, куда тот убежал.
Повернув коня к тому месту, где на него давеча напали, Великий князь, не слезая, подобрал свою кольчугу, нашел и меч, и только тогда до него прискакало трое русских боляр и трое можів.
Гатило, трудно пропалывая, напяливал металлическую кольчугу.
- Вишату сюда! - крикнул он, и все шестеро погнали лошадей на правый край сечи, где вместе со своими море рубился первый вельміж земли Русской, если не принял в грудь широкое лезвие римского меча или ядучу стрелу візігота.
Но конюший довольно быстро пригнал своего коня. Гатило не успел произнести и слова, как Вышата крикнул:
- Комонних на правый!
Князь посмотрел туда, где гримотіло железо о железо между противоположными рядами римлян и русичей, и махнул рукой в противоположную сторону:
- Всех готов Ардаріка, и Видимира, и Велимира, и Тодомира - на левый край!
- К-куда? - не понял Вышата. Он пришел просить подмоги, а Великий князь велит забрать от него и тех, кто еще держится. - Не устоим! - крикнул он в лицо Гатилові, и тот сердито махнул мечом опять-таки на левый край и сам погнал коня в ту сторону.
Візіготи рубились как безумные, и полки князя Годоя едва сдерживали их натиск. Между плоскими, похожими на тарелки, бронзовыми шлемами візіготів то здесь, то там мигтів шлем с короткими рожками. То конунг візіготів Теодорик вдохновлял своих райтеров.
- Готы! - кричал он хриплым, но сильным голосом. - Сына божьего народа! Не зганьте меча дедов своих, которые не ведали поражения!.. Готы! Нам бог послал міжніх противников! Пусть это вдохновит вас на славной торжествовать! Готы!.. Сына божьего народа! Сопротивления нас дерутся тигры! Будьте же львами, готы, сыны народа, избранного богом!24[24]
Гатило издалека видел Теодоріка и узнавал его и по рогам на круглом шлеме, и по длинной рыжей бороде, и туда невозможно было протиснуться сквозь завалы убитых и раненых, между которыми звенело железо, раздавались крики, стоны, проклятия и безудержная брань многими языками. Гатило не носился подобно готского конунга между рядами своих воинов, а вмешивался в драки там, где лава начинала вгинатися. Можі, воспаленные примером и силой своего вождя, как будто забывали о лютую усталость, хоть рубились с самого утра, а солнце уже склонилось к лесу на західньому стороне широкого поля, и мечи их поднимались выше, и из груди вырывались сильнее крики и чувствительнее Слова сопротивления двужильных візіготів.
Вскоре примчалась конница Ардаріка, Тодомира, Видимира и Велимира. Остроготи стали бок о бок с русинами, и древлянами, и сіврами, и вихрастыми косаками, и візіготи конунга Теодоріка немедленно почувствовали это на себе.
Ардарік, здибивши своего разгоряченного черного коня перед Гатилом, крикнул, махнув на запад:
- Там плохо, княже!
Но Гатило будто и не услышал его предостережения. Что нагадали вчера ведуны, то должно произойти, и нельзя стоять сложа руки, потому Юр Побідник, и Перун, Дажьбог не имеют милости к тем, кто прячет грудь свои от вражеского меча.
Гатило потрогал грудь. Ранка от проклятой стрелы еще сильнее болела. Следовало бы ее перевязать, и бракло времени, он погнал на правый конец поля боронного. Едва найдя там своего первого помощника, он почти силой оттащил его назад. В Вешать была разрубленная левая щека и кровь сбегала на кольчугу и за ковнир. Он то и дело отирал ее левой рукой и стріпував.
- Когда попрут, идти-ймете под этим лесом. Не забыл ты?
Вышата снова провел ладонью по щеке, вытер кровь об мохнатую гриву своего гнедого жеребчика и ничего не ответил.
- Чрезвычайным трудом мне веры! - сказал Гатило и с осуждением посмотрел в глаза своему собрату. - Так надо, Огняничу!
Сие обращение словно придало Вишаті сил, и он только и сказал:
- Весьма...