- И чего вы, дед? Яблок и на ярмарке было мало.
- Так вот я и говорю... люди Нищают. Ш нам подать не имеют, ни самим съесть.
- Возьмите гірочок соленый. Вы же любите, - предложил парень.
- Не о том я, голубчик. Забіліють скоро снега, завихрить в поле, а у тебя нет лейбика, ни шапчини.
Поводырь, не переставая жевать, равнодушно оглядел свое убогое одеяние и, будто речь шла о совершенно постороннего человека, сказал:
- Как-то будет... розживемося.
- Конечно, как и сорока на лозе. Охо-хо, жизнь наша... Хоть сядь и плач, хоть стоя кричи. - Кобзарь потер ладонями колени, встал. - Еще день пережили, слава богу. - Ощупывая палкой дорогу, он побрел к башне. Вскоре, захватив сумки и бандуру, там и парень исчез.
Леся, будто зачарованная, стояла, не сводя взгляда с проема, который только что поглотил людей и снова чернел хищно, зловеще, словно пасть гигантского зверя. Казалось - в этих развалинах и подвалах шевелятся десятки обездоленных, изуродованных жизнью калек. Сейчас они дрожат от холода и проклинают тех, кто лишил их дома и заставил скитаться по миру. Пройдет ночь, с восходом солнца снова они выползут из своих нор и бродить по улицам, с грустной надеждой поглядывая на прохожих.
Леси вдруг стало страшно, хотелось позвать кого-нибудь на помощь, и страх сковывал и движения, и язык. Невидимые в сумерках летучие мыши шурхали над головой, от Стыри тянуло холодом.
- Леся, Леся! - загукав кто-то поодаль. - Где ты, Лесенько?..
Михацлик? Видно, ждал-ждал и пошел искать.
Братова присутствие, хоть она и не видела его в темноте, успокоила Лесю. Осторожно, чтобы не споткнуться, направилась к выходу, то и дело вздрагивая от прикосновений к холодной стене.
...Как-то Ольга Петровна обнаружила, что с вешалки, которая стояла в коридоре, исчез старый пиджак. Петр Антонович не надевал его уже давно, однако интересно было, куда же делась вещь. Стала расспрашивать - никто никому не отдавал. Чудо, да и только. Ведь никого из чужих в квартире не было. Что бы это значило? Перешукала еще раз - впустую.
- Действительно загадка, - сказал за ужином Петр Антонович и вопросительно взглянул на детей. Леся, что сидела напротив, не выдержала того взгляда, опустила глаза, покраснела и вдруг, сорвавшись с места, бросилась в свою комнату.
Все пожали плечами. Только Лиля, думая, что сестра с ней играет, бросила куклу, встала с пола и задріботіла вслед. И сразу же вернулась расстроенная.
- Єся... тям, - жебоніла, показывая на комнату, и терла кулачками глазки.
Петр Антонович поспешил к дочери. Она лежала на кровати ничком и всхлипывала. На ласковый прикосновение отцовской руки обернулась.
- Даруй мне, папочка, - сказала умоляюще. - Скоро зима, а они... Они могут замерзнуть! - припала к груди, обвила тонкими ручонками отцовскую шею. - Папочка, родненький...
- Погоди, доченька. О ком ты, кто может замерзнуть?
Подошли крайне удивлена Ольга Петровна и Мы хайлик.
- Они... божьи люди... старцы, - выдавливала слово за словом Леся. - Я видела их... там... в руинах замка. И я взяла. - Она затихла, вздохнула с облегчением, будто ски миновала с плеч тяжелую ношу, вопросительно взглянула на присутствующих сверкающими от слез глазами.
Родители молчали. Петр Антонович гладил розгарячі лу доньчину головку и думал, думал... Где-то совсем близко отозвался филин. От неожиданного "пу-гу", "пу-гу" Леся вздрогнула и снова умоляюще взглянула на отца.
- Не надо так волноваться, - успокоил тот, нежа дочь. - Ты поступила правильно. - Петр Антонович пристально посмотрел на жену и еще раз подтвердил: - Справедливо.
Леся снова заплакала, благодарно обціловуючи отцовскую руку, но это уже были слезы радости, сознания первой, пусть незначительного, все же помощи обиженным. Затем она подбежала к матери, которая сидела на краешке кровати, держала Лилю, поцеловала ее.
- Вот и ладно, дорогая моя, - сказала Ольга Петровна, прижимая дочь. - Только ты больше так не делай. Когда что пожелаешь, скажи мне или отцу.
- Да, спитайся, попроси, - поддержал Петр Антонович. - Зачем же тайно?
- Такая у нас обетование.
- Обет? И перед кем?
Леся поняла, что сказала лишнее, пробовала відма гатися, но было уже поздно: родители уловили в ее намека значительно больше, чем она надеялась. Пришлось вешать сти об обществе, о месте, где по вечерам собираются.
      
VI
Долгая, затяжная волынская осень. С сентября до начала декабря идут дожди. Над болотами и озерами, в долинах рек стоят туманы, тяжелые облака плывут над селами и хутірцями. Изредка выглянет солнце, пробежит холодными бледными лучами по пустым полям и вновь скроется, словно ужаснувшись увиденному.
Розмоклими путями, по бездорожью, чвалають гастарбайтеры. Одни до города, на фабрики несут свои молодые, еще не сработанные руки, другие уныло бредут обратно, потеряв и силы, и надежды на лучшее. У них только одно желание: доплентатись как-нибудь до дома, чтобы хоть не умереть на дороге.
В такие дни Леся почти не выходила из дома - читала, писала бабушке письма и через день посещала уроки музыки. Занятие ей очень нравились. Она уже понималась на нотах, выполняла простенькие музыкальные этюды.
- У вашей дочери - необыкновенный талант, - делился с Косачем своими впечатлениями учитель.
Родители и сами заметили, как Леся быстро и безупречно запоминает услышанное где-то мотив, не раз любовались тоненьким доччиним голоском, что звучал то беззаботно, весело, то задумчиво, тоскливо. Часто сестренке подтягивал Миша - детский пение звучал на удивление слаженно, нередко захватывал взрослых.
Однажды отец вернулся со службы в хорошем настроении:
- Ну, Лесенько, наконец нашел тебе фортепиано. Не новый, правда, но хорошее.
Лесиним радости не было границ. Она сразу же начала составлять программу своего первого концерта, разыскивала ноты, обещала Мише научить его играть. А когда на следующий день инструмент привезли, не отходила от него ни на шаг: советовала, где лучше поставить, вытирала пыль, даже нашла и повесила на стене пучок сухих бархатцев.
- Шуму будет, хоть из дома беги, - сказала Ольга Петровна.
Однако опасения ее были напрасны. Как и прежде, дети вели себя вежливо: днем учились, развлекались, а по вечерам, когда сходилась вся семья, Леся садилась за фортепиано. Это были для нее самые лучшие минуты. В музыке она выливала свою детскую радость, свои мысли, веселые и грустные.
Перед рождественскими праздниками ударили морозы. Замело, завихрило улице. Несколько дней узеньким улицам Луцка гулял ветер, сметая с брусчатки снежную порошу. Он врывался в город из более стирських невысоких холмов, кружил на необитаемом площадке возле кафедрального собора, сердито стучал оторванной ржавой жестью.
А когда буря утихла и в затишье отчетливее стали пискливі голосочки снегирей и синиц, повалил густой пушистый снег. Он сыпанул врасплох, вблизи, будто собирался давно, и все ждал случая.
- Зима!.. Пришла-таки, - радостно потирал ладони и хукав у них Кароль. Когда он заходил в кухню, следом врывался мороз и бессильно извивался по углам клубками холодного пара.
- Почему же вы радуетесь?
- Э-э-э, голубка... подрастешь - не питатимеш. Мужицкая примета верная: зима без снега - лето без хлеба. Вон как!
Он быстро кончал свои дела, набрасывал на голову потертого желтовато-зеленого башлыка и исчезал за дверью, где начинался манящий, пропахший снегом пространство. Леси тоже хотелось выбежать, поиграть с детишками, с которой из-за плохой погоды давно не стрічалася, или просто стать и смотреть, смотреть, как кружатся в воздухе и неслышно падают на землю, на крыши домов, на луг и реку легкие звездчатые снежинки. Девочка то подбегала к окну, вглядывалась в белый снег, то что-то нашептывала Мишке, и так настойчиво, что тот в конце концов не выдержал, вздохнул сокрушенно и, глянув исподлобья на мать, закрыл учебника.
- Что-то голова разболелась, - притворился усталого. - Мамочка, мы пойдем с Лесей погуляем немного. - И пока Ольга Петровна приказывала, как вести себя на морозе, оба быстро облачившихся и через мгновение были на дворе.
Зима! Кого не очаровывала ее сказочная красота, кому не памятен тот шум, когда качают снежную бабу, где - и радость первого снега, и зашпори в руках, и недовольство тем, что кому, а не тебе, удалось первом прицепить той бабе голову. А катание на санчатках! Летишь, прищурив глаза, только ветер свистит в ушах. А сзади еще и еще детвора... Одни уезжают, другие только садятся. Крик, смех, плач - все сливается. И так с утра до позднего вечера. И ни усталости, ни боли никакой, когда перекинешся и вдруг на тебя навалятся "кучей небольшой" несколько товарищей. Только дома оказывается, что на твоем лейбику не все пуговицы, а руки аж дрожат от усталости, розхлюпують на скатерть удивительно вкусный, правда, уже холодный борщ.
Но разве только этим богата зима! Манят заснеженные дальше, поля. Смотри на них хоть до боли в глазах, ни границы не заметишь, ни жиденькой, скупо посеянных озимых - все замело, сравняло до следующей весны...
Пока Мишка достал с чердака санки, Леся забавлялась с Джальмою. Собака скулила, тянулась к лицу, кружила вокруг, сбивая снег. От радости она чуть не свалила Лесю с ног, за что и пригрозила ей, пообещала закрыть в будку. Тогда Джальма метнулась по двору, разогнала кур греблися у порога, заскочила в хлев и вскоре вылетела оттуда впереди Мышка. За минуту все были за воротами, спешили к горки, откуда слышались детские голоса.
На углу улицы Их встретил отец. Рядом с ним шла незнакомая, тепло одетая женщина, а за ними на санях везли небогатые пожитки, среди которых, по-дорожному закутанная, сидела девочка.
- Вот, Анна Ивановна, и мои птенцы: Михаил и Леся, - сказал отец и добавил: - Придется, Михай-лика, вам обратно возвращать - гости к нам.
Анна Ивановна ласково обняла и прижала к себе малых, сняла с саней девочку.
- Познакомься, доченька. Это Мишка и Леся Косачеві. Я тебе рассказывала о них, помнишь?
Девочка слегка кивнула головой, медленно вытащила из большой, видимо маминой, потертой муфты худенькую ручку и робко произнесла:
- Меня зовут Шура... Александра.
- Садись, мы тебя подвезем, - предложила Леся и помогла девочке сесть на сани.
- Уже и подружились... Что то дети, - с едва заметной грустью в голосе проговорила Анна Ивановна. - А от меня все отреклись, забыли...
Анна Ивановна дружила с Косачами давно. С Ольгой Петровной вместе училась в пансионе, а через нее познакомилась с Петром Антоновичем.
По окончании учебы, их пути разошлись. Косача и его молодую жену направили в Новоград-Волынского под секретный надзор начальства, а Анне Ивановне выпала трудніша дорога. Вскоре после свадьбы ее мужа, Евгения Судовщикова, за "распространение бунтарских идей" были арестованы и высланы в Костромской губернии. Вслед за ним уехала и Анна Ивановна, чтобы хоть немного облегчить его страдания* Вместе терпели они размолвки, поддерживали, как могли, друг друга. Там и обнаружилась в них дочь Шура. Росла она слаба, в холоде, а нередко и в голоде. Супруги жили надеждами на возвращение в родные края. И эти мечты не сбылись. Этапы, ссылки подорвали и до того слабое здоровье Евгения Васильевича. Он умер, не дождавшись свободы. А Анна Ивановна, похоронив мужа и наплакавшись вволю на его могиле, поехала с ребенком обратно. Родителей у нее уже не было, а у мужей жить не захотела: отреклись от сына, а следовательно и ее. И убежище искать надо было. Тогда и вспомнилась радушие и гостеприимство Косачей. Долго не решалась она входить в чужую семью, но ничего не поделаешь. А еще когда пусто в кармане... На ее письмо Косачи ответили сразу. Они как раз собирались в Париж, на Всемирную выставку, и предлагали побыть это время на хозяйстве, отдохнуть, пока найдется где работа и жилье.
По приезде гостей в Косачей потіснішало. Для Анны Ивановны и Шуры в гостиной поставили еще одну кровать, возле которого вечерами велись бесконечные разговоры. Рассказывала в основном приезжий. Когда доходило до ссылки, глаза туманили слезы. Вытирала их, не стесняясь, гладила белокурые головки детей, присмирело жались друг к другу, и вела дальше. Из ее рассказа Леся впервые услышала слова, смысл которых только раскрывался перед ней, глубоко трогал детское сердце. Как-то, не в состоянии заглушить жгучей тоски, покинула общество, заплакала и выбежала в соседнюю комнату.
- Что тебе, моя пташка? - спросила тревожно мать. - Болит что-нибудь?
Дочь отрицательно покачала головой, вытерла слезы.
- Не знаю... будто что-То давит, не дает мне дышать. Ольга Петровна успокоила дочь, повкладала детей спать и тогда обратилась к гостье:
- Я забыла сказать тебе, Анна: Леся слишком чувствительна ко всему... Каждая мелочь ее поражает. То ты рассказала немного - и довольно, о чем-то другом начни. А то, вишь, не знать что с ребенком творится.
После этого больше говорили о зверей, природу, что Лесю тоже очень интересовало. Кое-что из своих впечатлений она пробовала даже положить на музыку и часто дольше, чем обычно, сидела долго возле фортепиано. Оно то гремело от прикосновений ее тонких пальцев, то обзивалося чуть слышно приглушенно, будто где-то далеко-далеко шумела бескрайняя тайга, хлюпотів по камням поток.
- А это, - объясняла Леся, начиная что-то маршове, - беглец возвращается домой.
- Эва! - смеялась Ольга Петровна. - И он как из похода возвращается... на самом Деле, Лесенько, так не бывает.
- А как, как?!
- Они там прячутся по лесам, чтобы не наткнуться на охрану. Бывает, что и погибают без куска хлеба...
Девочка задумывалась, из веселого переходила на жалобный тон, пока Миша или кто-то из взрослых не останавливал ее. Часто дети изображали героев любимых книг - русалок, средневековых рыцарей или персонажей народных сказок. В основном это бывало, когда родители уходили из дома на спектакли Луцкого драматического общества или на собрание.
      
VII
В конце февраля морозы спали, и Косачи начали готовиться к отъезду на выставку. Петр Антонович заканчивал начатые накануне служебные дела, распоряжался по хозяйству, а Ольга Петровна переписывала из черновиков свои стихи, которые должна была завезти к редакций львовских журналов, принимала знакомых, которые приходили с просьбой передать кому-то из близких за рубежом письма или просто поклон.
Леся заметно изменилась. Попытка упросить родителей взять ее с собой оказалась напрасной, и девочка загрустила. Мовчазнішим стал и Миша.
Чтобы хоть немного развеять Их подавленное настроение, родители решили отвезти их к Дубна. Оттуда Косачи должны были поехать во Львов, который лежал по ту сторону границы России с Австро-Венгрией, а малые - вернуться с Каролем домой.
Известие о поездке к древнего города развеселила детей. Все же это было принаднішим, чем просто сидеть дома, ждать, пока тебя поцелуют на прощание, скажут слушаться старших, наобещают кучу гостинцев и, в конце концов, оставят возле открытых ворот. Путешествие должно было быть интересным хотя бы потому, что всю дорогу старшие рассказывать разные приключения и были, да и что можно придумать лучше, чем прогулка погожего зимнего дня до мест, о которых столько слыхано и читано!
- Папа, а Шура тоже с нами поедет? - допытывается Леся.
- Уж как тебе так хочется, то чего же. Езжайте все... Вот позастуджуєтеся дорогой.
- Ничего нам не произойдет. В шубах и валенках, пусть хоть какой морозюка, - не страшно.
- Ну-ну, посмотрим, какие из вас герои, - шутит Петр Антонович. - Хвалиться будете потом.
В воскресенье все встали рано, и пока собрались, позавтракали, солнце высоко высоко. Выехали, когда на базаре уже стояло десятка два саней, а отовсюду, пешком и на подводах, сходился народ. Широкие, вымощенные душистым сеном санки промчались заснеженной главной улице, потом Лубенским и вскоре - за город.
Какая кругом странная неописуемая красота! Искрится под солнцем стужавілий снег, аж смотреть больно, ровно вьются и тают в морозном пространстве редкие дымки над редкими домиками более путем, темно-коричневыми клочьями стелются на горизонте гайки, хуторке...
Много разговаривать на холоде мама не разрешает - еще, чего доброго, что-нибудь простужаются. Поэтому приходится больше молчать, хотя так же хочется выразить свое восхищение. Леся всячески пытается заговорить с матерью, но и отвечает одним-двумя словами и тут же предостерегает:
- Ладно, ладно, Лесенько, ты лучше помолчи. Закутайся хорошенько и сиди.
Только взрослые не обращают внимания на стужу. Кароль от нечего делать погукує на лошадей, когда те замедляют ход, и рассказывает какую-то малоинтересное приключение с своего бывшего солдатской жизни.
Сухими брызгами разлетается из-под копыт, монотон-ка подпевает, нагоняя дремоту, встречный ветер, а впереди, за невысоким холмом, уже видны сторожевые башни и церкви Дубна...
Небольшие одноэтажные домики с высокими черепичными и гонтовими крышами тесно обступают просторный квадратный площадь в центре города. Посередине его тянутся ряды длинных деревянных столиков, ларьки, где в базарные дни продается разный товар.
Майдан необитаемый, заваленный снегом. В его дальнем углу, возле стен каменных домов, стоят ящики с отбросами, копается, добывая пищу, стая галок.
Недалеко от центра, возвышается над городом крепость. С севера и востока и надежно преграждает болотистая иква, от города отделяет глубокий, наполненный водой ров. Зашли в крепость через подъемный мостик.
Детей интересует, когда и кто построил крепость, которые велись под ее стенами битвы, что в ней теперь... Ольга Петровна едва успевает понять все, о чем ее спрашивают. А когда сказала, что когда-то здесь был Тарас Григорьевич, малые вплоть остановились от неожиданности.
- А я уже хотел вас разыскивать, - встретил их Петр Антонович. - Билеты купили, вскоре ехать, а вас нет.
Взрослые забрали чемоданчика и пошли на перрон. Вслед Кароль нос большого дорожного чемодана.
- Смотрите, Каролю, чтобы не поморозили детенышей, - приказывает Ольга Петровна. - А вы не розкутувалися дорогой, - малым.
- Нам впервой? - сказал Кароль. - Звікували в дороге.
- А однако будьте внимательны, умоляю вас.
- Оно конечно... Береженого и бог бережет. Всяко случается.
Кто-то крикнул, что идет поезд. И хотя на пути еще ничего не видно, кроме маленького клубка дыма на горизонте, - толпа волнуется. Начали переставлять ящики, зазвенели ведра, мужчины спешно докуривайте и выбивают черные от копоти люльки.
А когда из-за поворота вихопивсь и неистово, во всю мощь своих стальных груди, заревел паровоз, беспокойство охватило и Косачей. Малые стоят, отчаянно смотрят, не зная, плакать им или радоваться. Тогда, как родители поцеловали их на прощание, девочки не выдержали. Первая всхлипнула Шура, а потом зазвенели слезы и на глазах у Леси.
...С Дубна возвращались под вечер.
Сани то и дело на что-то натыкались, проваливались. В детском воображении рисовались страшные фигуры, которые, казалось, только и ждали момента, чтобы внезапно наброситься на людей. А метель не утихала - сыпала и сыпала снегом.
Малыши сидели, съежившись, слушали завывания хуги и незлобивы Кароле проклятия, которые тот посылал не видь-кому Вдруг Миша толкнул Лесю и таинственно шепнул:
- Огонек! Смотри... вон мигает...
Девочки зашевелились, словно пробудились от сна, напрягли зрение, вглядываясь в ночную темноту, но ничего не видели.
- Село впереди! - обрадованно отозвался и сильнее загукав на лошадей Кароль.
- И где же оно? - Леся аж привстала. - Ючого не видно...
- Вон, - тыкал рукой перед себя Миша.
- А я уже вижу, - сказала Шура, - вот глянь. - Она обняла Лесину головку, притянула ближе к себе: - Смотри прямо туда...
Только теперь Леся заметила одинокий мерцающий огонек, на который они направлялись. На сердце вдруг одляг-ло, а когда из темноты проступили смутные очертания села и, почуяв дом, живее пошли лошади, - все повеселели, заговорили.
Сани остановились.
- Как вы здесь? - подошел Кароль к детям и, заслышав бодрую ответ, похвалил: - Вот молодцы... Теперь чтобы ночлег добрый найти. Пребудем до утра и отправимся дальше.
- А это деревня далеко от города? - поинтересовался Миша.
- Кто его знает. Вот спросим... Ну, поехали, потому что уже таки поздновато. - Кароль кое-как примостился краю саней, взял в руки вожжи.
Въехали в деревню. Низенькие, полузасыпанные снегом домики стояли поодаль друг от друга, словно их разметал снежной. Кароль пристально присматривался, куда бы его лучше попроситься на ночь, и, видимо, ничего путного не находил, потому что все время то придерживал, то погонял лошадей и недовольно бормотал. Наконец он остановился возле каких-то покосившихся набок ворот, слез и, приказав Мише следить, исчез во дворе. За несколько минут там снялся сердитый лай, который скоро перешел в жалобное скавучання; скрипнула дверь, послышались голоса.
Кароль вернулся веселый.
- Ну, будем ночевать в тепле. Не очень, правда, роскошно, да и то ладно. - Он провел лошадей во двор, под старушку сарай. - Слезайте... приехали.
Малые неохотно вылезли из гнездышко и побрели к дому.
В сенях, откуда ударило острым запахом навоза, горбился, держась обеими руками за дверь, какая-то фигура.
- Заходите, заходите, - прошамкотіла она, когда дети нерешительно остановились на пороге.
Пол, несколько небольших, напрочь основанных морозом окошек и печь, которая занимает почти половину хаты; потрескивает заноза. Она то угасает, то ярко вспыхивает, выхватывая лучиками домашние вещи. Вдоль стен тянутся длинные тесаные ряды, сходящиеся в углу под божницей; там же стоит ничем не накрытый, с массивными ножками стол; на полу под лохмотьями спит девчушка; возле лежанки висит люлька. Младенец, лежащий в ней, все время шевелится, всхлипывает во сне.
Когда дети зашли, слезла с печи и поздоровалась с ним молодая женщина. Привычным движением она одкинула назад волос, выбившуюся из-под очипка, и принялась возле гостей.
- Раздевайтесь, детки, скорее нагрієтесь, - припрошувала. - До Луцка ли оттуда едете?
- До города, - сказал Миша и первый начал сбрасывать кожуха.
- Вот молодчина! - похвалила его женщина. - Давай его только сюда. А вы, барышни, почему стоите? - Она подошла к девочкам и стала помогать им раздеваться.
Зашла старушка, переваливаясь, как утка, с ноги на ногу, внесла с сеней и поставила ведро с водой, зажгла новую занозу и, тяжело дыша, прошкандибала к полу, села.
- Чьи же вы будете? - спросила, глядя сразу на всех. - Косачеві? А ужинать уже похотіли?
Малые не решались ответить. В дороге об этом забылось, - да и до еды было там! - а теперь, конечно, не вадило бы. Однако как его здесь есть? Шч, полумрак, жаркие воздуха.
- Вот я сейчас налью молочка... и с хлебом... - подалась к старая мысника.
- Они его съедят? - вмешалась женщина. - Чтобы вот только мучиться.
- А чем плохо блюдо? Одними лакомством сыт не будешь... Садитесь, детки. - Старушка поставила несколько глиняных кружек с молоком, положила кусочек хлеба. - Не стесняйтесь... Голод не свой брат.
Миша начал было отказываться, но старая и слушать не хотела.
- Садитесь, не уничижайте, - припрошувала, а потом взяла девочек за руки и подвела к столу. Малые, исподлобья поглядывая друг на друга, полезли на скамью.
- Вы уже и гостите! - молвил, нагодившись, Кароль. - Быстрые! А я вот тоже кое-что прихватил. - Он достал из сумки и положил на стол ветчину, краюха промерзшего и поэтому хрупкого хлеба, надрізане кольцо колбасы. Был в хорошем настроении, словно хозяин, что кончил какую-то срочную работу. - Коб это еще рюмочку, то и горя бы забылось, - потер набухшие от холода руки.
- Горе - море, рюмкой, сын, не зальешь, - сказала на то бабушка. - Ты лучше садись, угощайся, чем бог послал, и детей накорми, а то какие-то они у вас весьма просьбе.
- Устали... Ну, не теряйте времени, - обратился Кароль до малых, - берите, кто что видит. Первое съешьте колбаски, а молочком зап'єте... Садитесь и вы с нами, - пригласил женщин.
- Ужинайте на здоровье, - ответила старуха, - и извините, что дом имеет, тем и принимает. Но здесь уже встряли в разговор дети.
- Бабуля, да идите же, - упрашивал Миша. - И вы, тетя.
- Садитесь, садитесь, - просили девочки, - вот здесь, у нас. - И отодвинулись, давая место.
- Малых не послушать - грех, - резонно заметил Кароль.
- Да, - согласилась старуха. - Пойдем, Килино. Женщины пристроились край стола, взяли по кусочку ветчины.
- Хорошая еда, и не на мои зубы, - сокрушенно молвила бабушка.
- В огороде он господам новые вставляют, - сказал Кароль.
- Господам все можно... Они богаты. А у нас богатства того - как у лягушки перья. Коровка їдна на хозяйстве, да и ту, видно, за налоги потянут. Долгами так обросли, что дальше уже некуда. Зборщик то первое каждого божьего дня сікався, а это уже и не наведывается. Поговаривают, скоро все придут описывать.
Леся жадно ловила каждое бабушкино слово, забыв недавние дорожные страхи и усталость. А старушка лила-изливала свой сожалению, языков опорожняла от него наболевшее сердце.
- ...Тут - то было-сами того счастья не видели, то, может, хоть детям придется... А оно где-то уже на роду так написано: не выйти бедному из беды, как камня из воды.
- Без хозяина жиєте или уехал куда? - спросил у женщины Кароль. И зашарілась, будто провинилась чем, взглянула на свекровь.
- Уехал, - сказала как-то неуверенно.
- Ага, - тяжело вздохнула бабушка, - на заработки подался и погубил свою душу. - Она смахнула слезу, что никогда, пожалуй, не высыхала в старческих глазах, втерлась землистого цвета платком и сказала: - Закрыли сынка моего, в тюрьму посадили.
- Вот как! - от удивления даже перестал жевать Кароль.
- Завіщо же его в тюрьму? - не втримавсь, чтобы не спросить, Миша. А девочки вплоть обе притихли.
- Вот и я спрашиваю: за что? А поди добейся правды. В волости говорят: разбойник твой сын, против власти пошел... Кто его ведает, языков и сказал что невгодне, сердце не камень, - развела отчаянно руками, как подбитая чайка крыльями, наклонила седую голову к столу.
- Ничего, как снять жилье на первое время... Вернется он, - рассудительно сказал Кароль.
- Пока солнце взойдет... Малых вон двое, я уже нездужаю, хорую часто. Что она с ними сделает? - Взглянула на невестку.
- И чего вы, мама?.. - утешала женщина. - Живем, слава богу, не хуже людей.
Старая на том только покачивала головой. Поздний ужин кончился. Акулина начала готовить постель, ладнаючи ее с ряденець и свиток, а бабушка убирала со стола. Мали все еще были под впечатлением разговора и с интересом молча следили за женщинами.
- Где же вас положить? - обратилась к Кароля Акулина.
- Про меня. Я где приткнусь, там и буду спать. Лягу отутечки на скамье, потому что придется к лошадей вставать, то чтобы не будить никого.
- Замерзнете...
- А ты кожуха підстели, теплее будет, - посоветовала старуха.
- Действительно! - обрадовалась невестка. - Я и не решила. - Она приставила к ряды скамейки, чтобы шире было, сняла с жерди и расстелила напівоблізлого кожуха, положила подушку. - Ложитесь... Или, может, еще что положить?
- Да ладно, хватит... Спасибо, не клопочіться. Мне не привыкать... Как там малые? Миша, как вам? - Кароль подошел к полатям, где вповалку уже лежали дети. - Мама и не догадывается, как мы сегодня ночуем.
- А они уже далеко, пожалуй, - засыпая, сказала Леся.
- Далеко... Небось, до Львова добираются. Ну, спите себе, спите. Я еще до лошадей выйду.
Скрипнула домашние двери, тихо мукнула в сенях корова... Где-то кто-то разговаривал... Все это быстро расплывалось и наконец пропало совсем в сладком мраке.
...Девочки проснулись от чьих-то легких прикосновений. Мишу уже не было. Рядом сидела растрепанная девочка и играла их кісничками.
- Лена, вот я тебе... Беги-ка оттуда, - ссорилась мать. Имела на минутку смирніла, а потом, когда мать куда-то одверталася выходила, снова бралась за свое. Улучивши удобный момент, Леся схватила девочку за РУку.
- А что, пустухо, попалась? Имела вдруг помрачнела, сіпнула руку, стараясь вырваться.
- Пусти, я больше не буду.
- Ладно... Только садись ближе.
- Мать ругать... Лучше я здесь...
- Мы ей скажем, - успокоила Шура, - садись. Лена недоверчиво смотрела то на девочек, то на мать, которая хлопотала возле печи.
- Да иди уже, иди, - отозвалась Акулина, которая, видимо, слышала детскую разговор, и добавила: - Оно же такое чумазый, хотя бы вмилося.
Последних ее слов никто не слушал, потому что Аленка, заслышав доброжелательный мамин тон, шмыгнула и уселась между Лесей и Шурой.
- Давай хоть нос вытру, - пришкутильгала бабушка. - Может, барышни еще бы поспали...
- Нет, бабушка, мы уже выспались.
- Ну, то играйте себе.
Пока длился этот разговор, Аленка успела получить в подарок от Шуры маленькую голубую ленточку и теперь озабоченно вплутувала ее в свои разлохмачены после сна непідрізані косички.
- Расчесаться надо, - посоветовала ей Леся. -Есть у тебя гребинчик?
Девочка отрицательно помотала головкой.
- Да бросьте вы с ней возиться, - отозвалась Акулина. - А то возьмите вот, - она подала широкую надщерблену гребенку, и девочки принялись принарядить малую.
За этим и застали их, войдя со двора, Кароль и Миша.
- Встали? Доброго утра! - оба поздоровались.
- А мы уже выспались, - похвастались девочки. Были веселые после упокоения, румянощекие.
- Теперь быстренько одевайтесь, поедем, ведь нас ждут дома.
- И позавтракайте! Сколько там ехать осталось?.. Садитесь к столу, я сейчас, - засуетилась Акулина.
- Заким поедите, пробьют дорогу... Такое понамітало, что из дома не вылезти, - добавила старуха.
В колыбели запхинькала ребенок, и Аленка бросилась трепать малое. Это, видно, был ее долг.
- За ласку - спасибо, а однако снідать мы будем дома, - отказал Кароль.
- Воля ваша, насиловать не можем.
Миша тем временем помог девочкам обуться, и теперь все трое были готовы в дорогу. Беспокойными глазками Леся обдивилась хижину, будто только в нее вступила. Бледное лучей, которое едва пробивался сквозь матовые от мороза стекла, открывало новые, не замеченные вечером вещи: две прялки, деревянную ступку под скамьей, пар пару лаптей, небольшой бочонок на кирпичах круг мысника и еще немало мелких домашних пожитков.
- То зоставайтеся здоровы! - начал прощаться Кароль. - Спасибо вам за ночлег.
- Бога благодарите.
- Заходите, когда будете в огороде. С порога Леся еще раз взглянула на Аленку. Та сидела, поджав ножки, и грустно смотрела вслед гостям.
      
VIII
Еще в Новоград-Волынском Леся искренне подружилась с меньшей отцовской сестрой Еленой Антоновной. Невысокая, стройная, с волевым лицом и хорошей темной косой, девушка привлекала веселым нравом. Как будто и не было у нее ни горя, ни печали. Приезжала нежданно и сразу, даже в самом большом обществе, обращала на себя внимание.
Елена Антоновна прибыла в Луцк через несколько дней по отъезде Косачей.
- Здравствуйте, я ваша тетя! - поздоровалась с детьми. Потом познакомилась с Анной Ивановной. - К вам теперь пока доберешься... И поездом, и почтовыми, и чем только не ехали.
- Провинция, - пояснила Анна Ивановна.
- Недаром говорят: в том Луцке все не по-человечески: кругом вода, а внутри беда... Это я по дороге услышала, - шутила гостя.
- Воды здесь хватает. Да и беды, кажется, немало.
- А где ее не хватает? - вдруг посерьезнела Елена Антоновна. - Киев вон какое город! Со всего мира к нему съезжаются, а сколько там голодных и босых. На каждом шагу руку к тебе протягивают.
- Одна беда толчется что здесь, что там... Ой, и чего же мы стоим? Заговорили вы меня. Проходите, вещи кладите сюда.
Леся и Шура, терпеливо ждали конца разговора, бросились помогать приезжему раздеваться, приглашали в комнаты, хвастали своим детским богатством. Лиля не отставала от них. Только получив от тетушки большую, фабричного изделия куклу с густыми рум'янцями на щеках и короткими рыжими косичками, она, ни на кого не смотря, внимательно начала рассматривать гостинец.
Старших девочек Елена Антоновна обделила ленточками, а Мише, который спокойно наблюдал всю эту картину, подарила книжечку стихов Некрасова.
С приездом тетушки Елены жизнь пошла веселее. Она почти целыми днями ходила по городу, рассказывала малым интересные истории.
Однажды они остановились у низенькой кирпичного домика, что стоял в стороне от главной улицы, на холме. Среди других он выделялся небольшой верандой с лестницами на обе стороны и двумя маленькими колоннами.
- Тут когда-то бывал Петр Первый, - пояснила Елена Антоновна. - Знаете, видимо, кто он?
- Царь! - не замедлила ответить Шура.
- Вот и не царь - император, - поправила Леся. Она слышала это имя от отца, когда тот упоминал Петербург, Петровская коллегию. - Правда же, тетя Лена?
- Разница в том незначительна. Что царь, император.
Леся внимательно осматривала домик, ее интересовали не только причины, заставившие его величество посетить этот далекий глухой закоулок, но и то, когда и кем поставлена строение, кто в ней живет и откуда тіточці все известно.
Они ходили долго, пока не повалил густой мокрый снег.
Вернулись промокшие, забрьоханые, за что Анна Ивановна пригрозила:
- Вот не пущу больше, будете сидеть дома.
По вечерам Елена Антоновна куда-то исчезала, а вернувшись, допоздна шепталася с Анной Ивановной в соседней комнате. Леся прислушалась - и слышались ей имена неизвестных людей, отрывки рассказов, будто под Владимиром выстрелом через окно убит барского приказчика, а в небольшом селе Іваньє, что у Дубна, неизвестные разбили господскую комнату и забрали хлеб...
Однажды тетушка с возмущением рассказывала о каких - Леся хорошо не учуяла - людей, которые прожигают свои силы на банкеты и не нужны никому распри.
Почти каждый раз девочка засыпала, не дождавшись конца тех разговоров.
В непогоду Елена Антоновна замыкалась в кабинете и долго что-то писала. Выходила усталая, бледная.
- Вот послушайте, что я тут натворила, - обращалась. Читала взволнованно о бедную крестьянскую девушку - служанку Анну, обдурену и обесчещенную панычом"
Бывало, сходились на квартиру к Косачей незнакомые Леси юноши и девушки.
- Попадет нам от Ольги Петровны, как приедет и узнает, - предостерегала Анна Ивановна.
Елена Антоновна на это не обращала внимания. Каждое воскресенье в одной из комнат собирался группа молодежи. Гости делились новостями, читали стихи, а потом играли на фортепиано, пели. Особенно часто звучали здесь "Варшавянка" и "Смело, товарищи, в ногу".
- Сейчас е новая хорошая песня, - сказала как-то Елена Антоновна и тихо пропела: -"Замучен тяжелой неволей..."
Никто из присутствующих не знал песни. Попросили выполнить ее до конца.
Тетушка села за пианино, взяла несколько аккордов, словно пробуя голос, а затем ударила по клавишам. Комнату наполнила величественная мелодия, в которую вплітався голос Елены Антоновны.
Когда она закончила, все некоторое время сидели молча, пленные трагическим смыслом песни.
- А знаете, кто написал ее? Наш земляк, житель луцка, - с гордостью сказала Елена Антоновна.
- Вон как! Кто же он, где теперь?
- Сын мирового судьи - Григорий Александрович Мачтет...
Все были поражены, слушали, затаив дыхание.
Слушала и Леся. В ее воображении вырисовывался каземат - он почему-то был подобный подземелья Луцкого замка, и худой, измученный студент Чернышев, которого убили за то, что подал голос в защиту правды... Страшным сном проходила перед Лесей похоронная процессия, впереди которой рабочие и студенты несли гроб с телом замученного товарища. Они твердо ступали бруком, со сжатыми кулаками и гневом в очах. им приказывали разойтись, угрожали, а они шли и шли...
И тогда впервые, сначала робко, а все дружнее, зазвучала песня:
Замучен тяжелой неволей,
Ты славною смертью почил...
В борьбе за народное дело
Ты голову честно сложил...
Ее пел кареглазый, в форменном костюме студент, который шел в первых рядах. Сотни людей подхватывали песню, несли ее, как знамя. А она - медленная, не очень громкая - ужасала жандармов, качала старые стены, звала к борьбе. Из переулков выходили еще и еще люди, присоединялись к процессии.
С тобой одна нам дорога:
Как ты, мы в острогах сгнием,
Как ты, для народного дела
Мы головы наши снесем...
Свирепствовали блюстители порядка. Словно псы бросались жандармы на людей, пытались остановить толпу. Вот они перегородили улицу, сделали несколько залпов в воздух. Демонстранты закончили песню, обратили в о вулок и пошли грозной молчаливой лавиной.
На кладбище, когда гроб опустили в могилу, в морозной тишине четко, надрывно звучал голос Мачтета - друзья клялись отплатить врагам...
- А через несколько дней того студента было арестовано, - закончила рассказ Елена Антоновна.
Леся чуть не плачет, но держится, ведь тетушка заметила, что плакать не к лицу, да еще при чужих.
Гости попрощались, Елена Антоновна пошла провожать их, а Леся сидит и сидит за фортепиано, выискивая пальчиками услышанную мелодию.
Ночью ей снился сон: она идет широкими улицами в рабочих рядах. Против них жандармы с острыми штыками, солдаты, а рабочие - несокрушимые, грозные - идут стремительно, уверенно навстречу солнцу. Рядом с ней кареглазый студент, а дальше - дядя Михаил с пышной бородой и усами - словно сошел с фотографии, что недавно прислал им из Софии. Он немного похудевший, усталый, но гордый, несгибаемый... Леся поет. Слабовато звучит ее голосок, но, вплетаясь в тысячеголосый хор демонстрантов, он тоже становится могущественным, сильным.
      
IX
Тихим ропотом ручейков, отовсюду журчали к реке, прощалась зима. Каждый день приносил лагідніші вздохи ветер и зеленела на холмиках земля. Відкурли-калы в синем небе журавли, відгелготіли гуси, и забродило воздуха весенними ароматами. Они пробиваются сквозь набухшие почки, стебельки травы, что устилает широкие надстирські берега, сквозь заросли ландышей. Весна рождает в сердце неведомые силы.
Не сидится Леси. То на луг неймется, то ходила бы под замком, собором или узкими, полными весеннего хлопот улочками. Да и что другое делать, когда в комнате тошнота? Книжки, что их родители привезли из Франции, уже прочитала, а по учебникам целый день не усидишь. Была бы Шура, с ней лучше, - так уехала. Где в Киеве нанимают с матерью комнатку, приглашают в гости.
Отъехала и тетушка Елена. Она теперь в Петербурге. Как-то там, безопасно ли ей? Скоро и они куда-то отправятся из Луцка. Мама не раз уже жаловалась на здешние условия, намекала на собственный постоянный уголок. Куда только? Может, на Полтавщину, где бабушка? В каждом письме она беспокоится о здоровье внуков.
Там и хорошо было бы, только как распрощаться с Волынью? ее, Лесю, привлекать сюда услышанные песни и легенды, будут звать нимфы. Даже во сне будут шуметь Ей темные волынские боры, ласково хлюпотітимуть ясноводі озера. Где услышал он такой искренний пение соловья?
Нет, не бросит ли она этих краев! Если и уедет, то вернется.
Неизвестно беспокоило девочку. Леся чаще стала вспоминать Звягельщину, просила снова повезти ее на село послушать веснушек.
А скоро и возможность представилась. И не обычная. Пришел как-то отец обедать и еще с порога сказал:
- Танцуй, Оленько.
- Отчего? - равнодушно спросила та, накрывая стол. - Письмо который поступил?
- Не угадала, - радовался отец. - Куда интереснее.
- То что же? Говори скорее.
- Землю нам дают на выкуп.
- А где, в каком месте?
- Можно и здесь, возле Луцка, а то есть еще под Ковелем... И ты давай обедать, я же голоднісінький, - просил Петр Антонович, видя, что жена перестала подавать, увлекшись разговором.
- Ой прости, Петр. Сам же виноват - то танцевать заставляешь, а то... Ну, садись, я сейчас, быстренько.
За обедом договорились, что в следующее воскресенье поедут на смотрины к Ковеля, потому что здесь, мол, неудобно - далеко от железной дороги.
И вот они снова в пути. Позади остался Луцк, что провожал их размеренной звоном соборов и церквей, а вдоль пути потянулись близкие и дальние деревеньки и хуторки...
Хорошее ехать так - без забот, и думать, и думать про все, что попадало на глаза. Рядом ведут деловой разговор родители, еле слышно мурлычет Кароль на облучке, щебечет Лиля, а навстречу тянутся на базар запряженные волами повозки. На них - хлеб и всякую домашнюю утварь, а сверху, в косматых бараньих шапках и с неизменной трубкой в зубах, - степенные хозяева. Кое-где за телегой нехотя бредет корівчина.
Крестьяне приветствуются, сбрасывают важно шапки, Петр Антонович отвечал им так же. Вид у него нездоровый: поглибшали морщины на широком лбу, отяжелели веки. И хоть он веселый, разговорчивый, а глянет на него Леся, и сожаление вплоть сжимал грудь. "Нелегко ему, - думал. - Скорей бы вырасти, буду помогать, как смогу. Шчого, что я слабая, вот подрасту, наберусь сил, и увидит тогда..."
- Ты почему невеселая, Лесенько? - запитув мать. - Болит что-нибудь?
- Нет, мамочка, это я так... задумалась.
- О чем же ты думаешь?
- Все. И о вас. Вот когда вырасту, помагатиму всем... а прежде всего бедным. Они же не виноваты, что бедные.
- Конечно. Только ты меньше об этом беспокойся, еще хватит на твою голову.
- А как оно само думавться, что же я сделаю?
- Так-так, Лесенько, думай... что думавться, то и думай... - втручавться отец. - От этого не убережешь, - тихо добавил он жене.
Нараспев стучат по брукові подковами лошади; склонились над путем развесистые клены, как будто хотят подслушивать человеческую разговор, угадать Лесины думы... Переспа... Голобы... Какие странные названия имеют здесь деревни!
- Папа, а как называется то село, куда мы едем? - запитув Леся.
- А папа еще дома говорил, надо было слушать, - втручавться Миша.
- Вот какой! Как, папа?
- Колодяжное...
- А почему оно - Колодяжное?
- Говорят, когда-то там был большой общественный колодец. Село как раз над дорогой, кто ехал - круг колодца той останавливался... От того и название пошло.
"Видимо, большой был тот колодец, когда из него всю воду брали, - думал Леся. - Какие-то там должны быть мощные источники! Ведь дорогой вон сколько людей проезжал и проходит?.. Интересно посмотреть бы на него..."
А солнышко уже далеко-далеко, высоко, ласкает теплом. Папаша вплоть задремал. Забавный такой: глаза то заплющаться, то раскроются. Председатель языков неживая - хита-вться на все стороны и часто падал на грудь... Тогда папа устало протирал глаза, виновато смотрит на маму, и обязательно смеются.
- Скоро приедем, - говорит Кароль и показа в кнутовищем: - Вон уже Ковель.
Действительно, за верховьями придорожных деревьев, за кустарником, подступающие к дороге с обеих сторон, замаячили какие-то башни, кресты.
Все оживились.
- Где-то здесь и Бревен яжне, - поднялся отец. - Он, кажется, уже видно.
- Не ведаю, - говорит Кароль, - не бывал в здешних местах.
Проехали еще полкилометра, и между жиденьких садов выглянули первые домики. Низкие, приземистые, они походили на груды почерневшей от непогоды прошлогодней соломы. Стен почти не видно за кустами, сами дымоходы повыставляли к небу широкие закопченные пасти, словно умоляют чего-то.
Шякого колодца поблизости не было. Десятка два домов жались вдоль неширокой улочки, пересекала дорогу и обоими концами упиралась в лес. Он подступал к села почти вплотную. Только неширокие полоски еще не ораних огородов разделяли его и село. С противоположной стороны, от Ковеля, протянулся широкий луг. На нем паслись несколько коровок и с десяток овец.
Во дворе, который прилегал к пути, старый полищук в лаптях и подпоясанной широким поясом свитке возился возле телеги. Увидев незнакомых, по-городскому одетых людей, он оторвался от работы, склонился на полудрабок и наблюдал.
- Эй, дед! - крикнул ему Кароль, спиняючи лошадей. - Какое это село Колодяжное?
Старик не изменил позы, медленно кивнул головой, не проронив и слова.
- Оно, - сказал отец. - Бери влево.
Кароль круто повернул лошадей, и повозка сразу заплигав, закачался на ухабах. Из дворов, захламленных хворостом, выглядели крестьяне. Внимательными взглядами они провожали приезжих, о чем-то между собой переговаривались. Детвора в длинных полотняных рубашках, босиком хлопала вслед, пока грозным окликом родители не заворачивали ее.
Леся пристально присматривалась ко всему. Шчого в селе особенного. Такое же грязный, обшарпанный, как и на Звягель-щине или Луччині. Маме, видно, не нравится, потому что то с укором смотрит на папу.
Окраина села, а за ним - берег, а дальше - мрачный пралес.
- Тут и остановимся, - говорит отец и первый соскакивает с телеги.
Кароль порозгнуздував лошадей, только Ольга Петровна сидит с Лилей, колеблясь, его слезать, и не стоит.
Петр Антонович отошел несколько шагов, взял комок земли и в задумчивости растирает ее на ладони.
"Ничего, родит... И еще возьмем берега", - рассуждает он.
Пока родители советуются, где ставить здания, дети разбрелись между кустами, собирают цветы. И много же их тут! И хохлатка, и мелкие душистые фиалки, и темно-зеленый барвинок.
- Лесю, где ты там? - услышала братиков голос, но промолчала. Пусть покричит. А она тем временем посидит в одиночестве возле родничка. Интересно же! Бьет прямо из-под пенька.
Леся выбралась на пенек, села, поджав ножки, и смотрит вокруг. Вон куст калины, увитый хмелем. Хмель будто сухой, и Леся знает: пройдет немного времени, и зазеленеет он, укроет калиноньку своими одеждами.
А дальше - ольхи, ивы и ивняки. Между ними блестит на солнышке вода... Чистая, прозрачная, как хрусталь. "Попробую", - думает девочка и наклоняется над родничком. Из глубины глянули на нее задумчивые глаза, улыбнулась личико. Леся поправила кудряшки, выбившиеся из-под платка, пригрозила пальцем той, второй, пустунці, а когда та не послушалась, збовтала рукой воду. Видение расплылось и стало еще смешнее. Леся громко засмеялась и еще раз ткнула пальцем в воду... На дне проплывали белые облачка, сверкал диск солнца.
- Вот ты где, - раздался над самой головой голос, и рядом с ней - там, в воде - стал Миша... - ее ищут, а она забавляется.
- А я тебя вижу, - несмотря на братьев упрек, молвила Леся.
- И конечно - видишь. Пойдем.
- Ш-нет, одну минутку. Вот посмотри, какой ты... как здесь. - Она схватила брата за руку, нагнула, и оба залюбовались своим отражением в воде.
Когда возвращались, Леся заметила, что мама немного повеселела. Она не только одобряла отцу планы, но и предлагала свое, соглашалась, что строиться надо немедленно. "Потому что пока все то сделается..."
В Петербурге шли повальные аресты. Вскоре они перекинулись на Киев, Москву, Екатеринослав. Царская охранка с ног сбивалась, выискивая участников покушения на генерал-адъютанта Дрентельна.
И не прошло и полмесяца, как брошенная смельчаком бомба вновь пошатнулась трухлявый императорский трон. Его величество Александр II чудом избежал смерти, и, говорили, с перепугу аж заболел. Сатрапы разозлились еще больше.
- Ну и времена настали, - ужасалась Ольга Петровна.
- Еще будет не то, - загадочно добавлял Петр Антонович.
Леся заметила, что каждый раз, когда там, в столице, что-то было неладно, отец веселішав и будто молодел.
- А что будет, папочка? - выбрав удобную минуту, допытывалась она.
Петр Антонович гладил дочь по головке и, пристально глядя в ее мрійні глазки, говорил:
- Будет большая работа.
- Ты боишься ее, она тяжелая? Отец задумчиво качал головой:
- Нет, не боюсь... Не мне она выпадет, доченька, а, скорее, тебе.
Девочка думала: какая же такая работа? Видно, необычная, раз отец так о ней говорит. Не тот ли это путь он имеет в виду, о котором пела тетушка Елена?.. "Грудью прокладывайте себе путь в страны ясны", - вспоминала. Интересно, где те страны? Видимо, далеко-далеко... Люди там, несомненно, живут счастливо, нет бедных... как здесь. Только почему папа говорит, что строить тот путь выпадет ей? Разве это так долго продолжаться, пока она подрастет?..
Мысли настойчиво осаждали, не давали покоя. Леся стала зосередженіша, все чаще не по-детски задумывалась, а по вечерам долго переворачивалась с боку на бок в постели.
- Спи уже, Лесю, потому что поздно, все дети спят, - успокаивала ее мать.
Дочь вздыхала и одверталася к стене. Как-то утром, когда Петр Антонович был уже на службе, пришло письмо. Ольга Петровна прочитала его и побледнела, в глазах ее заискрились слезы. Наскоро одевшись, она поспешила к мужу.
- Чего то мама вдруг заплакала? - допытывалась Леся в Мишу.
- Письмо какого-то получила. Я только и успел увидеть, что из Петербурга.
- Из Петербурга?.. Что бы там могло быть? Неужели... - Леся боялась даже предположить, что с тетушкой случилась какая-то беда.
Однако именно такой была весть. Об этом дети узнали во время обеда, когда вернулся отец. На этот раз он был расстроен, неразговорчивый, какой-то рассеянный. Только сели за стол, сказал языков не своим голосом:
- Тетушку Елену... арестовали... Она теперь в тюрьме. И Шимановский - тоже... Антон и Павлик скоро к нам приедут.
- Сами? - заинтересовался Миша.
Леся только делала вид, что ест, - ничто ей не шло на душу. Едва дождалась конца обеда и пошла, одиноко засела в спальне. На глаза наворачивались слезы, но держалась, не плакала: ведь стыдно раскисать в часы затруднения, ей, пожалуй, еще труднее, а все равно не плачет", - думала про тетушку. Снова всплыли в памяти недавние вечера, собрания и песнопения... Все это єдналося по рассказам Анны Ивановны о жизни ссыльных и больно сжимало сердце, клубком підкочувалося и душило в горле. Нечем становилось дышать, и Леся открыла окно. Весенняя свежесть успокоила ее. Стояла, опершись на подоконник, и смотрела, ничего не видя, в блаки