авити за убийство? И еще не обычное, а виртуозное убийство, без пролития крови, без таких средств, как яд, револьвер и т.д?

Он одкашлявся. Трапс, с сигарой во рту, не сводил с него глаз.

Как специалист, он должен исходить из тезиса, говорил прокурор далее, что преступление может крыться в каждом событии, в каждом человеке. Первым намеком на то, что господин Трапс - это человек, над которым зласкавилася судьба и отметила его преступлением, стало то обстоятельство, что текстильный вояжер еще год назад ездил на старом "сітроєні", а теперь гордо разъезжает на "студебекере".

- Я, правда, знаю: мы живем во времени высокой конъюнктуры,- сказал прокурор,- поэтому первый догадка был еще неясный, скорее похож на предчувствие, что мы стоим перед каким-то приятным событием, а именно - раскрытием убийства. То, что наш дорогой друг занял пост своего шефа, что он выжил шефа, что шеф наконец умер,- все эти события еще не доказательства, они только усилили то предчувствие, оправдали его. Логически обоснованное подозрение возникла только тогда, как мы узнали, с чего умер тот мифический шеф: с инфаркта. Здесь пришлось сочетать, комбинировать со всей остротой ума и интуиции, осторожно подвигаться вперед, крадучись приближаться к истине, в обычном отгадывать чрезвычайное, в определенном - неопределенное, видеть фигуры, словно в тумане, и поверить в убийство именно потому, что убийство казалось бессмыслицей. Посмотрим на весь имеющийся материал. Намалюймо портрет покойника. Мы мало знаем о нем, да и то только со слов нашего симпатичного гостя. Господин Гігакс был главный представитель фирмы "Гефестон", искусственной ткани, что в ее приятные свойства, описанные нам любым Альфредо, мы охотно верим. То был мужчина,- позволю себе сказать,что шел на все, беспощадно визискував подчиненных и знал толк в своем деле, хотя средства, к которым прибегал, часто бывали более чем сомнительны.

- Правда! - возбужденно воскликнул Трапс.- Мошенник был точно такой!

- Дальше мы можем сделать вывод - продолжал прокурор,- что он любил изображать сильную, крепкую человека, дельца, которому всегда везет, который может дать себе совет является любой беде и прошел сквозь сито и решето. Поэтому Гігакс якнайпильніше скрывал, что у него тяжело больное сердце, как свидетельствует Альфредо, воспринимал свою болезнь, можем гадать, с какой-то упрямой яростью, потому что она, мол, підважувала его престиж.

Невероятно, удивился главный представитель, это какое-то колдовство, он готов держать пари, что Курт был знаком с покойником.

Пусть бы он лучше помолчал, прошипел защитник.

- Когда мы хотим дорисовать портрет господина Гігакса,- засвидетельствовал прокурор,- надо еще добавить, что покойник пренебрегал свою жену, которую мы представляем себе как аппетитную, хорошего телосложения женщину,- по крайней мере наш друг высказался о ней примерно так. Для Гігакса имели значение только успех, дело, внешнюю сторону жизни, его фасад, и мы можем с уверенностью предполагать, что он был убежден в верности своей жены, потому что считал себя исключительное явление, образец мужчины, поэтому и в голове себе не предполагал, что жена ему изменяет. Для него было бы тяжелым ударом, если бы он узнал, что она предала его с нашим Казановой из "Страны чудес".

Все засмеялись, а Трапс хлопнул себя по бедру.

- Именно с ним! - сияя, подтвердил он прокуророву мнение.- А когда Гігакс узнал, это его и доконало,

- Да вы совсем охренели! - простонал защитник.

Прокурор поднялся и посмотрел счастливыми глазами на Трапса, что скреб ножом кусок сыра тет-де-муан.

- А как же узнал о том старый грешник? - спросил прокурор.- Видимо, призналась аппетитная женщина?

- Нет, она была слишком труслива, господин прокурор,- сказал Трапс,- и ужасно боялась своего гангстера.

- То Гігакс сам догадался?

- Нет, он был слишком самоуверен.

- Или, может, ты сам признался, мой дорогой друг и донжуане?

Трапс невольно покраснел.

- Такое придумал, Куртэ! - сказал он.- Старому мошеннику все растрепал один из его порядочных деловых друзей.

- А зачем?

- Хотел мне навредить. Он всегда ко мне враждебно относился.

- Бывают же на свете такие люди,- удивился прокурор.- А как же узнал тот порядочный господин о твоих отношениях с ней?

- Я сам ему рассказал.

- Сам рассказал?

- Эге, за рюмкой. Чего только тогда не расскажешь.

- Конечно,- кивнул прокурор.- Но ты только что сказал, будто тот деловой друг господина Гігакса враждебно относился к тебе. Разве ты не знал наперед, что старый мошенник обо всем узнает?

Здесь к разговору энергично вмешался защитник, даже поднялся, умываясь потом, вплоть промокший воротник его сюртука. Он хочет предупредить Трапса, пояснил защитник, что на этот вопрос не нужно отвечать. Но Трапс был другого мнения:

- А чего же не отвечать? Вопрос совсем невинное. Мне было безразлично, узнает Гігакс или нет. Старый гангстер так пренебрежительно относился ко мне, что я и не думал проявлять к нему уважения.

На мгновение в комнате снова наступила тишина, мертвая тишина, а тогда поднялась шумиха, гомерический хохот, радость, ураган восторга. Молчаливый лысый старик обнял Трапса, расцеловал, защитник так хохотал, что потерял пенсне - разве на такого подсудимого можно гневаться,- а судья и прокурор тем временем плясали по комнате, гупаючись о стены, жали друг другу руки, взбирались на стулья, били бутылки, не помня себя от радости.

- Обжалован снова признался,- зарипів прокурор на всю комнату, всівшися на спинке кресла,- то как же не восхвалять любого гостя, когда он так превосходно выполняет свою роль! Случай понятный, получено последнее подтверждение,- говорил он дальше, сидя на шатающемся кресле, словно какой-то облупленный монумент со времен барокко.- Взглянем на нашего уважаемого любого Альфредо! Следовательно, его высказали шефу-гангстеру, пока он ездил на своем "сітроєні" по всей стране. Еще год назад! Он мог бы гордиться тем, что наш друг, этот отец четырех детей, этот сын заводского рабочего. И справедливо! Еще во время войны он был странствующий торговец, даже хуже, лавочник без патента, пришелец с контрабандным товаром, мелкий спекулянт, который доставался от села до села поездом или пешком полевыми дорогами, время проходил много километров темными лесами, в дальних хуторов, с грязной кожаной сумкой черезпліч, или с обычным корзиной, драной чемоданчиком в руках. Впоследствии ему повелось уже лучше, он вошел в фирмы и стал членом либеральной партии, в противоположность своему отцу - марксистові. И, с трудом вскарабкавшись на дерево, кто же будет покоиться на нижней ветке, когда наверху, на самом верху, выражаясь поэтически, видно другие ветви с еще лучшими плодами? Правда, зарабатывал коммивояжер неплохо, гонял на своем "сітроєні" от одного текстильного предприятия к другому, на машину не жаловался, но наш милый Альфредо видел, как слева и справа мелькали автомобили новых образцов, опережали его или мчались навстречу. В страны шло богатство, а кто же не хотел бы себе разбогатеть?

- Все именно так, Куртэ,- сиял Трапс.- Именно так.

Прокурор чувствовал себя в своей стихии, он был доволен, счастлив, как ребенок, ущедрена подарками.

- То было легче подумать, чем осуществить,- произнес он, и до сих пор сидя на спинке кресла.- Шеф не давал комівояжерові взбираться вверх; злой, упрямый, он визискував Трапса, подбивал его на новые связи, а на самом деле все жестче заневолював его.


- Истинная правда! - возмущенно воскликнул главный представитель.- Вы не имеете представления, господа, в которых узде держал меня старый гангстер!

- Ты вынужден был пойти на все,- сказал прокурор.

- Конечно! - потакнув Трапс.

Реплики подсудимого разожгли прокурора, он стоял теперь на стуле, размахивая, словно флагом, салфеткой, заляпаною вином, на жилете - салат, томатный соус, кусочки мяса.

- Наш дорогой друг начал продвигаться по службе, хоть и не совсем честно, как он сам признает. Можно примерно представить, как оно было. Он тайно связался с поставщиками своего шефа, разведывал, обещал лучшие условия, вызывал потасовки, договаривался с другими текстильными коммивояжерами, приставал к одной союза и одновременно к другой, что враждовала с ней. И в конце концов он вздумал встать на другой путь.

- На другой путь? - удивился Трапс.

Прокурор кивнул:

- Тот путь, господа, вел к дивану в Гігаксовому квартире, а дальше просто к его супружеской кровати.

Все захохотали, а больше всего Трапс.

- Действительно,- подтвердил он,- злую шутку утяв я со старым гангстером. Слишком уж была забавная ситуация, как я теперь припоминаю. Собственно, я и до сих пор немного стеснялся оглядываться назад, кому приятно исповедоваться, совсем чистого белья ни у кого нет, но перед такими доброжелательными друзьями стесняться смешно и ненужно. Странность! Я чувствую, что меня понимают, и сам начинаю понимать себя, словно я знакомлюсь с каким-то человеком, что ее до сих пор знал только приблизительно, будто какого-то главного представителя из "студебекером", женщиной и детьми.

- Нам приятно отметить,- тепло и искренне молвил на то прокурор,- что нашему милому другу наконец в темноте забрезжил свет. Сделаем же так, чтобы ему стало видно, как днем. Когда мы тщательно, как заядлые археологи, проследим мотивы его поступков, то наткнемся на россыпь похороненных преступлений. Трапс подружился с госпожой Гігакс. Как же оно постоянства? Он увидел аппетитную дамочку, это мы легко себе представляем. Возможно, это было как-то поздно вечером, возможно, зимой, где-то в шесть (Трапс: "В семь, Куртику, в семь!"), когда в городе уже поночіло и везде засияли золотом уличные фонари, засветились витрины, кинотеатры, вспыхнули зеленые и желтые рекламы, стало уютно, соблазнительно и маняще. Он отправился на своем "сітроєні" ковзкими улицам к району вилл, где жил его шеф (Трапс в восторге: "Так, так, к района вилл!"); под мышкой папка, доклады, образцы тканей, надо крайне решить насущный вопрос; и хоть Гігаксового лимузина на привычном месте край прохода не было, Трапс направился темным парком, позвонил, госпожа Гігакс открыла, ее муж не вернется сегодня домой, а служанка куда-то ушла, госпожа было вечернее платье, нет, лучше - купальный халат, может, Трапс выпил бы аперитива, она искренне приглашает, значит, они оказались в гостиной вдвоем.

Трапс пораженно воскликнул:

- Откуда ты все это знаешь, Куртику? Просто какое-то колдовство!

- Опыт,- пояснил прокурор.- Все человеческие судьбы подражают друг друга. Это не было возведение ни со стороны Трапса, ни со стороны женщины, это просто была возможность, которой он воспользовался. Госпожа сидела сама и нудилася, ничего особенного не думала и рада была с кем-то поговорить, в комнате приятно и тепло, а под купальным халатом с красочными цветами на ней только ночная рубашка, поэтому когда Трапс, сидя рядом, увидел ее белую шею вплоть до груди,- а она тараторила, бедствия на своего мужа, совершенно разочарована, наш друг почувствовал это,- только тогда он понял, что именно здесь надо действовать, хотя на самом деле он уже действовал. Вскоре он уже все знал о Гігакса: что он плохо себя чувствует, что большое волнение может его убить, узнал, сколько ему лет, какой он неучтивый и недобрый к своей жене и как твердо убежден в ее верности,- ведь от женщины, что хочет отомстить своему мужу, можно узнать все чисто. Поэтому он пошел на связь с шефовою женой, это входило, собственно, в его замысел - в любой способ избавиться от шефа, а там или пан, или пропал. И вот настал миг, когда в его руках оказалось все: деловые контакты, поставщики, белая, пухлая, голая женщина ночью, тогда он и затянул петлю - вызвал скандал. Нарочно. Это мы тоже можем себе представить: снова вечер, уютные сумерки, мы находим нашего друга в ресторане, скажем, в каком-то кабачке старого города, где уж слишком накурено, все хорошенько, патриотическое, солидное, цены тоже, круглые окошки, дородный хозяин (Трапс: "В погребке ратуши")... тогда дородная хозяйка, должны уточнить, а кругом по стенам - портреты усопших завсегдатаев. Залом слоняется газетчик, опять получается, тогда вваливается Армия спасения, распевая "Пусть нам светит ясное солнце", несколько студентов, некий профессор, на столе две рюмки и большая бутылка, кто-то угощается. И ген в углу, бледный, толстый, потный, растрепанный, апоплексический, словно жертва перед казнью, то порядочный деловой друг, удивлен, что оно должно означать, зачем Трапс пригласил его. Он внимательно выслушивает из уст самого Трапса рассказ о прелюбодеянии и уже через час, как и должно быть и как предполагал наш Альфредо, спешит к шефу из чувства долга, дружбы и внутренней порядочности и рассказывает все бедняге, достойном сострадания.

- Вот лицемер! - воскликнул Трапс.

Вытаращив круглые глаза, он напряженно слушал прокурора, рад слышать правду, свою гордую, смелую, одинокую правду.

Тогда:

- И вот наступила роковая минута, и заранее рассчитана миг, когда Гігакс обо всем узнал. Мы представляем себе, что старый гангстер мог еще податься домой, охваченный яростью, а в машине - внезапный пот, боль в сердце, руки дрожат, пропущены знаки уличного движения, гневные посвистывания полицейских, трудный путь от гаража до дверей дома, и вот он упал, может, просто в коридоре, куда вышла ему навстречу темноволосая аппетитная женщина. Это продолжалось недолго, врач только успел дать морфий, шеф едва слышно захрипел - и все, навсегда; жена всхлипывает, а Трапс, дома, в семейном кругу снимает телефонную трубку, смущение, скрытый триумф, все достигнуто, отличное настроение, а через три месяца - "студебекер".

Снова хохот. Добрый Трапс, что в не себя от изумления, хохотал со всеми, хоть немного и смущенно чесал затылок, одобрительно кивал прокурору и отнюдь не чувствовал себя несчастным. Наоборот, он был в хорошем настроении, вечер-потому что, по его мнению, удался как нельзя лучше; правда, немного смущало то, что его обвиняют в убийстве, и он не раз задумывался. Но такое положение ему было приятно, ведь возникало ощущение других понятий: правосудие, вины и искупления,- и наполняло его удивлением. Он не мог забыть страха, что понял его в саду и впоследствии за столом, когда все взрывались хохотом, но теперь тот страх прибегал ему безосновательным и только веселил его. Все же делается так по-человечески. Интересно, что дальше.

Господа, шатаясь,- защитник вплоть заточувався,- перебрались в гостиную, сплошь уставленной вазами и всевозможными безделушками. На стенах - огромные гравюры, виды города, исторические картины, присяга на Рютлі, баталия при Лаупене, гибель швейцарской гвардии, флажок семеро смельчаков, лепной потолок, карнизы, в углу - рояль, удобные кресла, невысокие, широкие, на них - вышивание, святобожі высказывания: "Блажен, кто идет праведной дорогой", "самая мягкая подушка - это чистая совесть". Сквозь раскрытые окна едва виднелась деревенская улица, сказочная, почти вгадувана в темноте с мерцающим миром фонарей и автомобилей, которые в это время проезжали уже изредка - было около двух ночи.

Он отродясь не слышал ничего интереснее Куртикову речь, засвидетельствовал Трапс. В общем и добавлять ничего, можно разве что сделать какие-то мелкие замечания. К примеру, порядочный деловой друг был невысокий, худощавый, с твердым воротником и совсем не потел, а госпожа Гігакс принимала его не в купальном халате, а в кимоно, с таким большим вырезом, что ее ласковое приглашение можно было воспринять иносказательно,- это был Трапсів шутка, образец его скромного юмора,- и инфаркт у гангстера произошел не дома, а в одном из его складов, именно тогда был страшный фен, старого привезли в больницу, там - паралич сердца и конец, и все это несущественно, а в целом все происходило именно так, как рассказал его чрезвычайный друг сердца и прокурор: он действительно несколько позволил себе с госпожой Гігакс, чтобы насолить старому мошеннику, правда, теперь он хорошо помнит, как, лежа в постели шефа рядом с его женой, он смотрел на фотографию, на то неприятное, гладкое лицо с пучеглазыми глазами за роговыми очками, и как ему дикой радостью сверкнула догадка: именно тем, что он вот так весело и старательно делает, он, собственно, убивает своего шефа, спокойно готовит ему гибель.

Все сидели в мягких креслах с святобожими высказываниями и слушали Трапса. Тот взял чашку горячего кофе, поколотив ложечкой, а тогда еще и выпил из большой пузатой бутылки рюмку коньяка "Рофіньяк" 1893 года.

Итак, он подошел к обжалования, объявил прокурор, что сидел боком в огромном кресле, положив на спинку ноги в неодинаковых носках (серо-черная и зеленая кратчаста). Друг Альфредо действовал не dolo indirecto3, когда бы смерть была только случайным совпадением, нет, он действовал dolo malo - с дурным намерением, о чем свидетельствуют факты: во-первых, он сам спровоцировал скандал, во-вторых, после смерти гангстера уже не посещал его аппетитной женщины; с того неизбежно получается, что через бабенку он совершал свой кровожадный план, она была, так сказать, только галантным орудием убийства. Итак, перед нами - убийство, совершенное, так сказать, через психологическое воздействие. И хотя, кроме прелюбодеяния, здесь не произошло ничего противозаконного, то есть явно ничего, эта очевидность исчезла сразу, как любой подсудимый по-дружески признался во всем сам. Он, прокурор, имеет удовольствие - и этим он заканчивает свое обжалования - требовать у высокого суда для Альфредо Трапса смертного приговора как награды за преступление, что вызывает удивление, восторг, уважение и по праву может считаться чрезвычайным преступлением века.

Все засмеялись, захлопали в ладоши, а тогда дорвались до торта, что его именно внесла Симона, чтобы, по ее словам, увенчать вечер. На небе, словно в каком-то аттракционе, сходил узенький серп позднего месяца. Тишина, только тихий шелест деревьев, изредка - шум автомобилей или шествие какого-нибудь позднего прохожего, медленно, чуть кривуляючи, плентає домой.

Главный представитель чувствовал себя в безопасности, сидя рядом Пиле на мягком диване, что святобожо приговаривала: "Бывай чаще в кругу любимых"; он обнял молчаливого старика, только изредка удивленно восклицал: "Превосходно!"- и при этом громко шипел на "ч". Трапс пригорнувся к его напомадженої элегантности, нежно, ласково, щека к щеке. Из вина он обважнів, успокоился и чувствовал наслаждение быть самим собой в обществе, где тебя понимают; как хорошо не иметь от этого общества никаких тайн, потому что они уже не нужны, как хорошо чувствовать, что тебя уважают, ценят и любят. Сознание, что он доконал убийство, все больше перенимала Трапса, розчулювала, делала его жизнь сложной, героическим, ценным. Она просто-таки зажигала Трапса. Он замыслил убить и убил,- так он представлял себе это событие теперь,- чтобы выдвинуться, но не с служебных или финансовых соображений, не из-за желания иметь "студебеккера", а чтобы стать более значимой,- вот то слово! - глубже человеком, как ему мечталось - дальше его мысль не годна была достичь,- стражей уважения и любви этих ученых, опытных людей. Дідугани, даже Пиле, казались Трапсові какими-то древними магами, о которых он читал когда-то в "Рідерс Дайджест": они разбирались не только в тайнах звезд, а даже на тайнах юстиции (он пьянел от этого слова), которую он в своей жизни текстильщика воспринимал только как нечто абстрактное и которая сошла теперь огромным, необъятным солнцем над его ограниченным горизонтом, словно какая-то не очень понятна идея, тем больше пугала и смущала его. Так, прихлебывая золотисто-коричневый коньяк, он слушал, сначала глубоко удивлен, а тогда все сильнее возмущаясь, речью грузного защитника, который упорно пытался обернуть его поступок на что-то привычное, мещанское, обыденное.

Он удовлетворенно выслушал изобретательную речь господина прокурора, говорил господин Кумер, снимая пенсне из набухшего, красного, словно сырое мясо, лицо и подчеркивая свои слова легкими, аккуратными, геометрическими движениями. Конечно, старый гангстер Гігакс умер; подсудимый тяжело страдал от него, все сильнее злостивився на своего шефа и старался от него избавиться, кто же будет возражать, это жизненная вещь, но трактовать смерть больного на сердце дельца как убийство - чистая фантастика! ("Но ведь я убил!" - возразил Трапс, горько разочарован). В противовес прокурору он считает, что оспоренный не виноват, да, он не способен на преступление. (Трапс, теперь уже гневно: "Но ведь я виноват!") Главный представитель фирмы искусственной ткани "Гефестон" может быть образцом для многих людей. Хоть он и считает Трапса неспособен на преступление, это не означает, что тот совершенно невинный, наоборот. Он запутан в самые разные преступления: доконує супружескую измену, шахрує, тем злорадно, но нельзя сказать, что вся его жизнь состоит из предательств и мошенничества, нет-нет, он имеет и положительные черты, даже добродетели. Альфредо - старательный, упорный человек, преданный друг своих друзей, он стремится улучшить будущее своих детей; с политической точки зрения он вполне приличный человек, это как брать в целом; но что-то в нем есть непорядочное, он немного испорчен, как испорченные почти все рядовые люди, но именно поэтому он не способен на большую, чистую, гордое вину, на решительное действие, на недвусмысленный преступление (Трапс: "Клевета, чистейший клевета!"). Он не преступник, а жертва эпохи, западной цивилизации, которая все больше и больше теряет веру (что становится все туманнішою) в христианство, в универсализм, приобретает хаотичности, и человеку уже не светит ни одна ведущую звезда, а в последствии - смущение, одичание, кулачное право и отсутствие истинной морали. А что же произошло здесь? Этот обычный, неподготовленный человек неожиданно попал в руки опытного прокурора. Его инстинктивное стремление властвовать в текстильной деле, его частную жизнь со всеми приключениями, состоявшее из деловых путешествий, борьбы за кусок хлеба и с более-менее скромных развлечений,- все это вдруг озарилось ярким светом, исследовали, препарировали, отдельные факты, не связаны друг с другом, объединили, хитро соединили все вместе логичным планом, случайное положили в основу поступков, которые могли быть совсем другими, случай превратили в намерении, легкомыслие - в замысел, поэтому в конце следствия неизбежно выскочил убийца, словно кролик из шляпы фокусника. (Трапс: "Ложь!") Если рассматривать Гігаксову дело трезво и объективно, несмотря на прокурору мистификации, то можно сделать вывод, что за свою смерть старый гангстер должен благодарить прежде всего сам себе, своем беспорядочном жизни, своей комплекции. Хорошо известно, от чего болеют такие дельцы: беспокойство, шум, разлаженный брак, нервы, но тут до инфаркта послужил сильный фен, что о нем упоминал Трапс, ведь фен очень опасен для больных на сердце (Трапс: "Смех, да и только!"), итак, здесь, несомненно, произошел просто несчастный случай.

Конечно, его клиент решительно продвигался вперед, и он действовал по законам делового жизнь, что он и сам не раз подчеркивал; конечно, он с удовольствием убил бы своего шефа, чего только мысленно не представишь, чего только мысленно не сделаешь, но только мысленно, никакого действия не было, и говорить о ней нельзя,

Это же абсурд, а еще больший абсурд - это то, что его клиент теперь сам поверил, будто совершил убийство; кроме автомобильной аварии, он претерпел, так сказать, еще и аварии духовной, и поэтому он, защитник, предлагает оправдать Альфредо Трапса и т. д. и т. д.

Главного представителя все сильнее злостив этот дымка доброжелательности к, которым защитник окутывал его хороший преступление, и преступление расплывался, искажался, становился нереальным, призрачным, каким-то продуктом атмосферного давления. Трапс чувствовал, что его недооценивают, и, как только защитник кончил говорить, потребовал слова. Встав с еще одним куском торта в правой руке и с рюмкой "Рофіньяку" в левой, он возмущенно объяснил, что хочет, как прежде дійдеться до приговора, еще раз всех заверить: он согласен с прокуроровим словом - тут на глаза ему навернулись слезы,- это было убийство, сознательное убийство, теперь он это понял, а защитников выступление, наоборот, глубоко разочаровал, даже ужаснуло его, а он же надеялся, что именно защитник его лучше поймет, он имел право надеяться, а теперь он просит приговора, даже больше - просит казни, не из подобострастия, а просит возвышенно, ибо только этой ночью ему открылось, что значит жить настоящей жизнью (здесь наш добрый смельчак запутался), на что и нужны были высокие идеи правосудия, вины и кары, словно те химические элементы и соединения, из которых создана его искусственная ткань, если уж брать пример с его деятельности. Осознав это, он как будто второй раз родился на свет, только ему не хватает слов вне его специальности, пусть ему дарят, поэтому он вряд ли выскажет то, что лежит ему на сердце, - по крайней мере слово "родился" не в полной мере передает то счастье, которое, словно могучий ураган, пойняло его, закружило, взбудоражило.



Таким образом дошло до приговора,- объявил его маленький, тоже пьяный судья под хохот, визг, радостные возгласы и потуги на пение (господин Пиле), объявил с большим трудом, не только за то, что вылез на рояль в углу, скорее влез в рояль, потому что он перед тем открыл его,- но и язык упорно ему опиналася. Он перечіпався через слова, калечил их глотал, начинал предложение, но не мог с ними справиться, приточував их до других, значение которых он давно забыл, и в целом ход его мыслей еще можно было понять. Судья начал с вопроса, кто же прав - прокурор или защитник; Трапс совершил один из величайших преступлений века, он не виноват. Ни одного из этих двух взглядов он не может полностью поддержать. Действительно, прокуроров допрос был не в силах Трапсові, как справедливо заметил защитник, и через это он согласился на много чего такого, что, собственно, происходило совсем иначе, но опять же он убил, хоть и без дьявольского умысла, нет, он убил только за безрассудство, свойственное тому миру, в котором он живет и действует как главный представитель фирмы "Гефестон". Он убил, потому что для него самое естественное - припереть кого-то к стене, протиснуться вперед, а там или пан, или пропал. В мире, где милый Альфредо носился на своем "студебекере", с ним ничего не произошло бы, ничего не могло бы произойти, и он был так любезен, что пришел к ним, к их тихой белой виллы (на этом слове взгляд у судьи омрачилось, и он продолжал под радостное хлипання раз уриваючи себе язык, потому растроганно и невероятно громко чихал, тогда его маленькая голова исчезал в здоровенній платочке, и это вызывало все более сильный хохот слушателей), до четырех старых мужчин, озарили его жизни чистым лучом правосудия, которое, правда, имеет странные черты, он это знает, знает, знает, это насмешливо говорят четверо помережаних морщинами лиц; оно отражается в монокли старого прокурора, в пенсне грузного защитника, улыбается беззубым ртом пьяного судьи, что уже немного затыкается, вспыхивает розовым отливом на лысине отставного палача (слушатели нетерпеливо комкают это красноречие: "Приговор, приговор!"), это гротескное, капризное, пенсионное, но именно то правосудия (все влад: "Приговор, приговор!"), именем которого он присуждает их наилучшего, найлюбішого Альфредо Трапса к смертной казни (прокурор, защитник, палач и Симона: "Браво, браво!", а Трапс, растроганно всхлипывая: "Спасибо, дорогой судья, спасибо!"), хотя юридически обоснованный приговор только искренним признанием самого подсудимого. В конце концов, это самое важное. Поэтому он рад объявить приговор, безоговорочно принятый подсудимым; человеческое достоинство не нуждается в ничьей ласки, пусть же их уважаемый гость и друг радостно встретит увенчание своего убийства, что, как он надеется, произойдет за обстоятельств не менее приятных, чем само убийство. То, что в мещанина, в обычного человека обнаруживается случайно, через какую-то лиховину или неизбежность природных явлений, через болезни, через тромбофлебит или злокачественную опухоль, здесь возникает как необходимость, как моральный следствие, только здесь жизнь последовательно превращается в произведение искусства, оказывается человеческая трагедия, вспыхивает в ярком свете, приобретает безупречной формы и завершается (слушатели: "Кончай! Кончай!"); так, можно с уверенностью сказать: только в акте оглашения приговора, что превращает обжалованного на осужденного, происходит посвящение в рыцари правосудия, нет ничего выше, благороднее, выше, чем осуждения человека на казнь. И вот оно произошло. Трапс, этот, наверное, не совсем законный счастливец - потому, собственно, здесь возможна только условная смертная казнь, но он не хочет принимать этого во внимание, чтобы не вызвать разочарования в их дорогого друга,- одно слово, Альфредо стал теперь равный им и достоин быть принятым в их коллегии как отличный игрок и др. (Слушатели: "Шампанского!")



Вечер достиг апогея. Шампанское пінилося, ничто не омрачало все более громких веселья игроков, что чувствовали себя как братья, даже защитника втянули в сити приязни. Свечи догорали, какие-то уже погасли, за окном - первый дыхание утра, потускневшие звезды, прохлада, роса и предчувствие далекого солнечного восхода.

Трапс, восторженный и в то же время уставший, потребовал, чтобы его провели в комнату наверху, и падал с одной груди на другие. Все еле варнякали, пьяные-п'янісінькі, тяжелый дух, наполняя гостиную, бессмысленная речь, сами монологи, потому что никто уже никого не слушал. От всех пахло красным вином и сыром, все гладили Трапса по голове, ласкали, целовали его, счастливого, усталого, словно малого ребенка ласковые дедушки и дяди. Лысый, молчаливый Пиле повел главного представителя вверх. Они на четвереньках трудом лезли по лестнице, посередине застряли, запутались друг в друге, дальше не смогли лезть и стали на ступеньках.

Сверху, из окна, сеялся серый, как камни, утренний сумрак, таял на чистых белых стенах, снаружи слышались первые шорохи нового дня, с далекой небольшой станции - посвистывания и другие звуки железной дороги, как невнятный намек о несбывшемся возвращения домой. Трапс был счастлив, он ничего не просил - такого еще никогда не случалось в его жизни, жизни мелкого мещанина. Перед ним возникали какие-то смутные картины, мальчишеское лицо, это его мизинчик, его любимец, далее, в сумерках - небольшой поселок, куда он попал через ту аварию, понятное лента улице, что спиналася на невысокое возвышение, холм с церковью, могучий шелесткий дуб с железным обруччям и подпорками, лесистые взгорья и безграничное яркое небо вверху, позади, впереди, везде, без края.

Вот лысый совсем отощал, промямлил: "Хочу спать, хочу спать, устал, устал",- и действительно уснул, слышал только, как Трапс мимо вверх, тогда упал стул. Лысый на мгновение проснулся на лестнице, еще весь в снах и воспоминаниях о пропавшем страх и минуты, полные ужаса. Потом снова заснул. Вокруг него - путаница ног, это остальные старых брались лестнице. Внизу они разложили на столе пергамент и, повизгивая и кряхтя, надряпали на нем смертный приговор, составленный чрезвычайно высокопарно, с забавными оборотами, учеными словами, латынью и старогерманском, и все вместе отправились наверх положить свое творение главному представителю на кровать, чтобы, проснувшись утром, он вспомнил их грандиозное выпивки.

На улице - рассвет, прохлада, первый пение, острый, нетерпеливый. А они поднимались по лестнице, перелезли через зіскуленого лысого Пиле. Держались друг за друга, опирались друг на друга, шатались, еле передвигались вверх, хуже всего на излучинах лестницы - там они останавливались, отступали, вдруг передвигались вперед и снова назад.

Наконец все трое оказались перед дверью комнаты для гостей. Судья открыл их, и вся торжественная группа - прокурор еще с салфеткой вокруг шеи - застыла на пороге: в оконной раме висел Трапс, неподвижный темный силуэт в тусклом серебре неба, среди тяжелого духа роз, так укінчено, без возврата, что прокурор, в монокли которого отражался уже могучий утро, сначала глотнул воздух, а тогда, беспомощно тоскуя по своим потерянным другом, болезненно воскликнул:

- Альфредо, мой добрый Альфредо! И что же ты, на милость Божью, придумал? Ты же испортил нам лучшую ужин!




Художник В.С.Мітченко


1 Хитрость, обман (лат.).

2 Плохой, нечестный (лат.).

3 Косвенный, побочный (лат.).