и дело бросала его в разные концы страны и теперь привела в Старгород без носков, без ключа, без квартиры и без денег.
Лежа в теплой к вони дворницкой, Остап Бендер одшліфовував в мыслях два возможных варианта своей карьеры.
Можно было стать многоженцем и спокойно переезжать из города в город, таская за собой новый чемодан с захваченными в очередной жены драгоценными вещами.
А можно было завтра же пойти к Стардиткомісії и предложить им взять на себя распространение не написанной, но гениально задуманной картины: "Большевики пишут письмо Чемберленові", по популярной картиной художника Репина "Запорожцы пишут письмо султану". В случае успеха этот вариант мог бы дать рублей четыреста.
Оба варианта придумал Остап во время своего последнего пребывания в Москве. Вариант с многоженством родился под влиянием вичитаного в вечерней газете судебного отчета, где ясно было сказано, что некий многоженец получил лишь два года без строгой изоляции. Вариант № 2 родился в голове Бендера, когда он на контрамарку осматривал выставку АХРР1.
Однако оба проекта имели свои недостатки. Начать карьеру многоженца без замечательного, серого в яблоках костюма была вещь невозможна. К тому же надо было иметь хоть десять рублей для шика и прелести. Можно было, конечно, жениться и в походном зеленом костюме, потому что мужская сила и красота Бендера для провинциальных Маргарит на выданье были абсолютно непобедимы, но это было бы, как говорил Остап: "Низкий сорт, нечистая работа". С картиной тоже не все было ладно: могли случиться чисто технические трудности. Удобно ли будет рисовать т. Калинина в папахе и белой бурці, а т. Чичерина - голым по пояс? На всякий случай, конечно, можно нарисовать всех персонажей в обычных костюмах, но это уже не то.
- Не будет того эффекта! - сказал Остап вслух.
Тут он заметил, что дворник уже давно о чем-то горячо говорит. Оказывается, дворник погрузился в воспоминания о прежнего владельца дома:
- Полицмейстер под козырек ему участвовал... Приходишь к нему, например, буду говорить, на Новый год с поздравлением - тройственное дает... На Пасху, к примеру, буду говорить, еще трояк. И, к примеру, в день ангела поздравляешь их... Ну, вот самих поздравительных за год пятнадцать рублей и набежит... Медаль даже обіцявсь мне выхлопотать. "Я,- говорит,- хочу, чтобы дворник у меня с медалью был". Так и говорил: "Ты, Тихоне, считай, что ты уже с медалью..."
- Ну и что, дали?
- И ты всегда... "Мне,- говорит,- дворника без медали не надо". В Санкт-Петербург поехал за медаль. Ну, за первым разом, буду говорить, не получилось. Господа чиновники не захотели. "Царь,- говорят,- за границу поехал, сейчас никак нельзя". Приказал мне господин дожидаться. "Ты,- говорит,- Тихоне, дожидай, без медали не будешь".
- А твоего господина, коцнули? - неожиданно спросил
Остап.
- Никто не коцав. Сам уехал. Чего ему здесь было с солдатнею сидеть... А теперь медали за двірницьку службу дают?
- Дают. Могу тебе выхлопотать.
Дворник с уважением посмотрел на Бендера:
- Мне без медали нельзя. У меня служба такая.
- Куда же твой господин уехал?
- А кто его знает! Люди говорили, в Париж уехал.
- А!.. Белой акации, цветы эмиграции... Он, значит, эмигрант
- Сам ты эмигрант... В Париж, люди говорят, уехал. А дом под старых баб забрали. Их хоть каждый день поздоровляй - гривеника не дадут!.. Эх! Господин был!..
В этот момент над дверью засмикавсь ржавый звонок. Дворник, покряхтывая, поплентавсь к двери, отворил их и в большом смятении стал отдаляться.
На верхней подножке стоял Ипполит Матвеевич Воробьянинов, чорновусий и черноволосый. Его глаза сияли под пенсне довоенным блеском.
- Господин! - с чувством пробормотал Тихон.- Из Парижа!
Ипполит Матвеевич, смущенный присутствием в дворницкой постороннего, голые фиолетовые ступни которого только теперь увидел из-за края стола, смутился и хотел было бежать, но Остап Бендер резво вскочил на ноги и низко склонился перед Ипполитом Матвійовичем.
- У нас хоть и не Париж, но просим к нашему шалашу.
- Здравствуй, Тихоне,- вынужден был сказать Ипполит Матвеевич,- я вовсе не из Парижа. Что это тебе в голову ударило!
Но Остап Бендер, чей длинный благородный нос отчетливо слышал запах печеного, не дал дворнику и пикнуть.
- Прекрасно,- сказал он, скосив глаз,- вы не из Парижа. Конечно, вы приехали из Кологрива навестить свою покойную бабушку.
Говоря так, он нежно обнял ошалевшего дворника и выгнал его, прежде чем тот понял, что произошло, а когда очнулся, то мог сообразить только то, что из Парижа приехал господин, что его, Тихона, выгнали из дворницкой и что в левой руке ему зажат бумажный рубль.
Старательно закрыв за дворником двери, Бендер обернулся к Воробьянинова, который все еще стоял посреди комнаты, и сказал:
- Спокойствие, все в порядке. Моя фамилия Бендер! Может, слыхали?
- Не слышал,- нервно сказал Ипполит Матвеевич.
- Ну, конечно, откуда же в Париже может быть известно имя Остапа Бендера? Тепло теперь в Париже? Красивый город. У меня там двоюродная сестра замужем. Недавно прислала мне шелковый платок в рекомендованім письме..
- Что за чушь! - воскликнул Ипполит Матвеевич.- Какие платки? Я приехал не из Парижа, а...
- Прекрасно, прекрасно! С Моршанська.
Ипполит Матвеевич никогда еще не имел дела с таким темпераментным молодым человеком, как Бендер, и почувствовал себя нехорошо.
- Ну, знаете, я пойду,- сказал он.
- Куда же вы пойдете? Вам некуда торопиться. ГПУ к вам само придет.
Ипполит Матвеевич не нашел, что отвечать, расстегнул пальто с потертым бархатным воротником и сел на скамью, недоброжелательно поглядывая на Бендера.
- Я вас не понимаю,- сказал он едва слышным голосом.
- Это не страшно. Сейчас поймете. Одну минуточку.
Остап обул на голые ноги апельсинні штиблеты, прошелся по комнате и начал:
- Вы через какую границу? Польский? Финляндский? Румынский? Дорога, видимо, штука. Один мой знакомый переходил недавно границу, он живет в Славуте, по нашу сторону, а родители его жены - по ту сторону. В семейном деле он рассорился с женщиной, а она с амбициозной фамилии. Плюнула ему в рожу и убежала через границу к родителям. Этот знакомый посидел дня три и сам видит - дело плохо: обеда нет, в комнате грязь, и решил помириться. Вышел ночью и пошел через границу к тестю. Здесь его пограничники и взяли, пришили дело, посадили на шесть месяцев, а потом исключили из профсоюза. Теперь, говорят, женщина прибежала обратно, дура, а муж в допре сидит. Она ему передачу носит... А вы тоже через польскую границу переходили?
- Слово чести,- сказал Ипполит Матвеевич, чувствуя неожиданную зависимость от разговорчивого молодого человека, который стал ему на дороге к бриллиантов,- честное слово, я подданный РСФСР. В конце концов я могу вам показать паспорт...
- При современном развитии печатного дела на Западе напечатать советский паспорт - это такой пустяк, что об этом смешно говорить... Один мой знакомый доходил до того, что печатал даже доллары. А вы знаете, как трудно подделать американские доллары? Там бумагу с такими, знаете, разноцветными волосками. Нужно очень хорошо узнать технику. Он удачно спускал их на московской черной бирже; впоследствии оказалось, что его дед, известный валютчик, покупал их в Киеве и поднялся ничто, потому что доллары были все-таки фальшивые Итак, со своим паспортом вы тоже можете прогадать.
Ипполит Матвеевич, разгневанный тем, что вместо энергично искать бриллианты он сидит в вонючей дворницкой и слушает болтовню молодого наглеца о темные дела его знакомых, никак, однако, не решался уйти. Он испытывал невероятный страх на саму память о том, что неизвестный молодой человек разнесет по всему городу, что приехал бывший предводитель дворянства. Тогда - всему конец, а может, еще и посадят.
- Вы все-таки никому не говорите, что меня видели,- умоляюще сказал Ипполит Матвеевич,- могут и в самом деле подумать, что я эмигрант.
- Вот! Вот! Это конгеніально! Прежде всего актив: имеется эмигрант, что вернул к родного города. Пассив: он боится, что его заберут в ГПУ.
- Я же вам тысячу раз говорил, что я не эмигрант.
- А кто вы такой? Почему вы сюда приехали?
- Ну, приехал из города N в деле.
- В каком деле?
- Ну, в личном деле.
- И после этого вы говорите, что вы не эмигрант?.. Один мой знакомый так же приехал...
Тут Ипполит Матвеевич, доведенный до отчаяния историями о знакомых Бендера и видя, что его не собьешь с толку, покорился.
- Хорошо,- сказал он,- я вам все объясню. "В конце концов без помощника трудно,- подумал Ипполит Матвеевич,- а жулик он, кажется, большой. Такой может пригодиться".
Раздел VI
Бриллиантовый дым
Ипполит Матвеевич снял с головы запятнан касторовий шляпу, расчесал усы, с которых от прикосновения расчески вылетал дружный табунчик электрических искр, и, решительно одкашлявшись, рассказал Остапу Бендеру, первом на его жизненном пути проходимцу, все, что ему было известно о бриллиантах со слов умершей тещи.
В течение рассказа Остап несколько раз срывался на ноги и, обращаясь к железной печки, восторженно вскрикивал:
- Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Лед тронулся.
А уже через час оба сидели за шатким столиком и, упираясь головами, читали длинный список драгоценностей, украшавших когда-тещины пальцы, шею, уши, грудь и волосы. Ипполит Матвеевич, ежеминутно поправляя на косе неустойчивое пенсне, с прижимом говорил:
- Три ряда жемчуга... Хорошо помню. Два по сорок жемчужин, а одна большая - на сто десять. Бриллиантовый кулон... Клавдия Ивановна говорила, что четыре тысячи стоит, старинной работы...
Дальше шли кольца: не обручальные кольца, грубые, глупые и дешевые, а тонкие, легкие, с впаянными в них чистыми, умитими бриллиантами; тяжелые, ослепительные подвески, излучающие на маленькое женское ухо радужный огонь; браслеты в форме змеев с изумрудной чешуей; фермуар, на который пошел урожай с пятисот десятин; жемчужное колье, которое было бы по плечу только славной оперетковій примадонне; венцом всему была сорокатысячная диадема.
Ипполит Матвеевич оглянулся. По темным углам зачумленої дворницкой вспыхивал и дрожал изумрудный весенний свет. Бриллиантовый дым держался под потолком. Жемчужины катились по столу и прыгали по полу. Драгоценный мираж потрясал комнату.
Взволнованный Ипполит Матвеевич очнулся только от голоса Остапа.
- Выбор не плохой. Камни, я вижу, подобрано со вкусом. Сколько вся эта музыка стоила?
- Тысяч семьдесят - семьдесят пять.
- Мгу... Теперь, пожалуй, стоит полтораста тысяч.
- Неужели так много? - обрадовался Воробьянинов.
- Не меньше. Только вы, дорогой товарищ из Парижа, плюньте на все это.
- Как плюнуть?
- Слюной,- сказал Остап,- как плевали до эпохи исторического материализма. Ничего не выйдет.
- Как же так?
- А вот как. Сколько было стульев?
- Двенадцать. Гарнитур в гостиной.
- Давно, наверное, сгорел ваш гарнитур в печах.
Воробьянинов так перепугался, что даже вскочил с места.
- Спокойствие, спокойствие. За дело берусь я. Заседание продолжается дальше. Кстати, нам с вами надо составить небольшую сделку.
Ипполит Матвеевич, тяжело дыша, в знак согласия кивнул головой. Тогда Остап Бендер начал вырабатывать условия.
- На случай реализации сокровищ я, как непосредственный участник концессии и технический руководитель дела, достаю шестьдесят процентов, а соцстрах можете за меня не платить. Это мне безразлично.
Ипполит Матвеевич посерел:
- Это грабеж среди белого дня.
- А сколько же вы думали мне предложить?
- Н-н-ну, пять процентов, ну, десять, наконец. Вы поймите, ведь это пятнадцать тысяч рублей!
- Больше вы ничего не хотите?
- Н-нет.
- А может, вы хотите, чтобы я работал дурно, и еще дал вам ключ от квартиры, где деньги лежат?
- В таком случае простите,- сказал Воробьянинов в нос.- У меня есть все основания думать, что я и сам доведу до конца свое дело.
- Ага! В таком случае простите,- возразил чудесный Остап,- у меня есть не меньше оснований, как говорил Энди Таккер, гадать, что и я сам доведу до конца ваше дело.
- Мошенник! - закричал Ипполит Матвеевич, дрожа.
Остап был невозмутим:
- Слушайте, господин из Парижа, а знаете ли вы, что ваши бриллианты почти у меня в кармане! И вы меня интересуете постольку, поскольку я хочу обеспечить вашу старость.
Здесь только Ипполит Матвеевич понял, железные лапы схватили его за горло.
- Двадцать процентов,- сказал он уныло.
- И мои харчи? - насмешливо спросил Остап.
- Двадцать пять.
- И ключ от квартиры?
- Но это же тридцать семь с половиной тысячи
- Зачем такая точность? Ну, ладно - пятьдесят процентов. Половина - ваша, половина - моя.
Торг продолжался дальше. Остап скинул еще. Он из уважения к личности Воробьянинова соглашался работать с сорока процентов.
- Шестьдесят тысяч! - закричал Воробьянинов.
- Вы довольно бессонница человек,- возразил Бендер,- вы любите деньги больше, чем надо.
- А вы не любите денег? - взвыл Ипполит Матвеевич голосом флейты.
- Не люблю.
- Зачем же вам шестьдесят тысяч?
- Из принципа!
Ипполит Матвеевич только дух перевел.
- Ну что, лед тронулся? - добивал Остап.
Воробьянинов засопел и покорно сказал:
- Тронулся.
- Ну, вашу руку, уездный предводителю команчей! Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
После того как Ипполит Матвеевич, обидевшись на прозвище "предводителя команчей", потребовал прощения и Остап, произнеся пробачливу речь, назвал его фельдмаршалом, взялись производить диспозицию.
В полночь дворник Тихон, хватаясь руками за все встречные палисадники и надолго припадая к столбам, брел к своему подвалу. На его несчастье был новый месяц.
- А! Пролетарий умственного труда! Работник метлы! - воскликнул Остап, завидев согнутого ободом дворника.
Дворник замычал низким и страстным голосом, которым иногда среди ночной тишины вдруг запальчиво и суетливо начинает бормотать унитаз.
- Это конгеніально,- сообщил Остап Іполитові Матвеевич,- а ваш дворник довольно-таки большая дрянь. Разве можно так напиваться на рубль?
- М-можно,- сказал дворник неожиданно.
- Слушай-ка, Тихоне,- начал Ипполит Матвеевич,- не знаешь ли ты, дружище, что с моими мебелью?
Остап осторожно поддерживал Тихона, чтобы язык свободно могла литься из его широко открытого рта. Ипполит Матвеевич напряженно ждал. Но с двірницького рта, в котором зубы росли не в ряд, а через один, вырвался оглушительный крик:
- Случайно-ва-али дни вэс-с-селии...
Дворницкая наполнилась громом и звоном. Дворник тщательно и пристально исполнял песню, не упуская ни одного слова. Он ревел, двигаясь по комнате, то бессознательно ниряючи под стол, то задевая картузом медную цилиндрическую гирю "ходиків", то становясь на одно колено. Ему было ужасно весело.
Ипполит Матвеевич крайне растерялся.
- Придется отложить допрос свидетелей до утра,- сказал Остап.- Лягаймо спать.
Дворника, тяжелого во сне, словно комод, перенесли на скамью.
Воробьянинов и Остап решили лечь вдвоем на двірникове кровать. У Остапа под пиджаком, как оказалось, была рубашка-ковбой в черную и красную клетку. Под ковбойкою не было уже больше ничего. Зато у Ипполита Матвеевича под известным читателю місяцесяйним жилетом был еще один - гарусний, ярко-голубой.
- Жилет хоть на продажу,- заздро заметил Бендер,- он как будто на меня шит. Продайте.
Іполитові Матвеевич неудобно было отказать своему новому компаньону и непосредственному участнику концессии.
Он, поморщившись, согласился продать жилет за свою цену - восемь рублей.
- Деньги - после реализации нашего клада,- заявил Бендер, принимая от Воробьянинова еще теплый жилет.
- Нет, я так не могу,- сказал Ипполит Матвеевич, краснея.- Позвольте жилет обратно.
Деликатная натура Остапа возмутилась.
- Но это же крамарство! - закричал он.- Начинать півторастатисячну операцию и ссориться ради восьми рублей! Учитесь жить широко!
Ипполит Матвеевич покраснел еще сильнее, достал маленький блокнотик и каллиграфически записал:
25/IV-27 г. Издан т. Бендерові руб.- 8
Остап заглянул в книжечку.
- Ого! Если вы уже одкриваєте мне особый счет, то хоть ведите его в порядок. Заведите дебет, заведите кредит. В дебет не забудьте записать шестьдесят тысяч рублей, которые вы мне должны, а в кредит - жилет. Сальдо в мою пользу. Пятьдесят девять тысяч девятьсот девяносто два рубля. Еще можно жить.
После этого Остап заснул беззвучным детским сном. А Ипполит Матвеевич снял с себя шерстяные напульсники, баронские сапоги и, оставшись в заштопаній егерской белье, посапывая, полез под одеяло. Ему было очень неудобно. С внешней стороны, где не хватало одеяла, было холодно, а с другой стороны его ад молодое, полное трепетных идей тело великого комбинатора.
Всем трем снились сны.
Воробьянинову мерещились черные сны: микробы, каррозшук, бархатные толстовки и трунних дел мастер Безенчук в смокинге, но небритый.
Остап видел вулкан Фудзияму, заведующего маслотресту и Тараса Бульбу, что продавал открытки с видами Днепростроя.
А дворнику снилось, что из конюшни сбежал лошадь. Во сне он искал его до самого утра и, не найдя, проснулся разбитый и мрачный. Долго, удивленно смотрел он на сонных людей, что лежали в его постели. Ничего не поняв, он взял метлу и пошел на улицу выполнять свои непосредственные обязанности: подбирать конские яблоки и кричать на богаділок.
Раздел VII
Следы "Титаника"
Ипполит Матвеевич проснулся своему обыкновению в полвосьмого, пророкотів "гут морген" и направился к умывальнику. Он умывался с наслаждением: отплевывался, приговаривал и тряс головой, чтобы избавиться от воды, что набежала ему в уши. Витиратись было приятно, но, однявши от лица полотенце, Ипполит Матвеевич увидел, что он замащений тем радикальным черным цветом, которым с позавчерашнего дня было окрашено его горизонтальные усы. Сердце Іполитові Матвеевич погас. Он бросился к своему карманного зеркальца. Из зеркальца взглянул на него большой нос и зеленый, как молодая трава, левый ус. Ипполит Матвеевич поспешно передвинул зеркальце справа. Правый ус был такого же отвратительного цвета. Нагнув голову, словно желая разбить ней зеркальце, несчастный увидел, что радикальный черный цвет еще царил в центре каре, но по краям он был окаймлен той самой травистою кромкой.
Все существо Ипполита Матвеевича застонала таким громким стоном, что Остап Бендер открыл глаза.
- Вы с ума сошли! - воскликнул Бендер и сразу же сомкнул сонные веки.
- Товарищ Бендер,- умоляюще зашептала жертва "Титаника".
Остап проснулся после многих ударов и уговоров. Он внимательно посмотрел на Ипполита Матвеевича и радостно засмеялся. Отвернувшись от директора-основателя концессии, главный руководитель работ и технический директор вздрагивал, хватался за спинку кровати, кричал: "Не могу!" - и снова пришел в ярость.
- С вашей стороны это некрасиво, товарищ Бендер,- сказал Ипполит Матвеевич, с дрожем шевеля зелеными усами.
Это предоставило новых сил знеможеному уже Остапу. Искренний смех его продолжался еще минут десять. Одсапавшись, он сразу стал очень серьезен.
- Что вы на меня смотрите такими злыми глазами, словно солдат на вошь? Вы на себя посмотрите!
- Но мне аптекарь говорил, что это будет радикально черный цвет. Не смывается ни холодной, ни горячей водой, ни мыльной пеной, ни керосином... Контрабандный товар.
- Контрабандный? Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице. Покажите флакон... И потом посмотрите. Вы читали это?
- Читал.
- А вот - маленькими буквами? Здесь ясно сказано, что после мытья горячей и холодной водой или мыльной пеной и керосином волосы надо ни в коем случае не вытирать, а сушить на солнце или возле примуса... Почему вы не сушили? Куда вы теперь пойдете с этой зеленой "липой"?
Ипполит Матвеевич был потрясен. Вошел Тихон. Завидев господина в зеленых усах, он перекрестился и попросил похмелитись.
- Выдайте рубль герою труда,- предложил Остап,- и, пожалуйста, не записывайте на мой счет. Это ваше интимное дело с бывшим сотрудником... Постой, старик, не уходи, дельце есть.
Остап начал с дворником разговор о мебель, и уже через пять минут концессионеры знали все. Вся мебель 1919 года отвезли в жилотдел, кроме одного стула с гостиной, который сначала был в распоряжении Тихона, а потом от него забран завхоз 2-го дома собеса.
- Он здесь, в доме?
- Здесь и стоит.
- А скажи, друг,- замирая, спросил Воробьянинов,- когда стул был у тебя, ты его... не чинил?
- Чинить его невозможно. В старину работа была изрядная. Еще тридцать лет такой стул может выстоять.
- Ну, иди, дружище, возьми еще рубль и гляди, не говори, что я приехал.
- Могила, гражданин Воробьянинов.
Выслав дворника и прокричав: "Лед тронулся",- Остап Бендер снова вернулся к усов Ипполита Матвеевича:
- Придется красить заново. Давайте деньги - пойду в аптеку. Ваш "Титаник" ни к черту, только собак красить... Вот за старого времени была фарбочка!.. Мне один перегоновий профессор рассказал увлекательную историю. Вы интересовались гонками? Нет? Жаль. Чрезвычайно волнует. Так вот... Был такой великий комбинатор, граф Друцкий. Он проиграл на скачках пятьсот тысяч. Король проигрыша! И вот, когда у него, кроме долгов, ничего уже не было и граф подумывал о самоубийстве, один жучок дал ему за пятьдесят рублей чрезвычайную совет. Граф уехал и через год вернул обратно с орловским рысаком-трилітком. После этого граф не только вернул свои деньги, и даже выиграл еще тысяч триста. Его орловец "Маклер" с отличным аттестатом всегда приходил первым. На дерби он на целый корпус перегнал "Мак-Магона". Гром!.. Но тут Курочкин (вы слышали?) замечает, что все орловке начинают менять масть - один только "Маклер", как дуся, не меняет цвета. Скандал был неслыханный! Графу дали три года. Оказалось, что "Маклер" никакой не орловец, а перекрашен метис, а метисы куда живее за орловців, и к ним на версту не подпустят. Как вам нравится?.. Вот так фарбочка! Не то что ваши уса!..
- Но ведь аттестат? Ведь у него был отличный аттестат?
- Такой же, как этикетка на вашем "Титанике", фальшивый! Давайте деньги на краску.
Остап вернулся с новой микстурой.
- "Наяда". Возможно, лучшая за ваш "Титаник". Снимайте пиджак!
Начался обряд перекраска. Но "удивительный каштановый цвет, что придает нежность и пухнатість", смешавшись с зеленью "Титаника", неожиданно покрасил голову и усы Ипполита Матвеевича в краски солнечного спектра.
И маковой росинки во рту не имея с самого утра, Воробьянинов яростно ругал все парфюмерные заводы, и государственные, и подпольные, содержащиеся в Одессе, на Малой Арнаутской улице.
- Таких усов, пожалуй, нет даже в Аристида Бриана,- бодро заметил Остап,- но жить с таким ультрафиолетовым волосами в Советской России не рекомендуется. Придется побрить.
- Не могу,- скорбно ответил Ипполит Матвеевич,- это невозможно.
- Что, усы дороги вам как память?
- Не могу,- повторил Воробьянинов, потупившись.
- Тогда вы всю жизнь сидите в дворницкой, а я пойду по стулья. Кстати, первый стул над вашей головой.
- Брейте!
Разыскав ножницы, Бендер в одно мгновение одчикрижив усы, они бесшумно упали на пол. Покончив со стрижкой, технический директор достал из кармана пожелтевшую бритву "Жиллет", а с портмоне - запасное лезвие и начал брить чуть не плачущего Ипполита Матвеевича.
- Последний ножик на вас трачу. Не забудьте записать на мой дебет два рубля за бритье и стрижку.
Содрогаясь от горя, Ипполит Матвеевич все-таки спросил:
- Почему же так дорого? Везде стоит сорок копеек?
- За конспирацию, товарищ фельдмаршал,- быстро сказал Бендер.
Страдания человека, которому бреют голову безопасной бритвой, невероятные. Это Ипполит Матвеевич понял с самого начала операции.
Но конец, который бывает всему, пришел.
- Готово. Заседание продолжается дальше! Нервных просят не смотреть! Теперь вы похожи на Боборикіна, известного автора-куплетиста.
Ипполит Матвеевич смахнул с себя отвратительное пакли, что так недавно еще свисало красивой проседью, умылся и, чувствуя на всей голове пламя, в сотый раз сегодня уставился в зеркало. То, что он увидел, ему неожиданно понравилось. На него смотрело кислое страданием, но довольно юное лицо актера без ангажемента.
- Ну, марш вперед, труба трубит! - закричал Остап.- Я - по следам в жилотдел, или, вернее, в тот дом, где когда-то был жилотдел, а вы - к бабушкам!
- Я не могу,- сказал Ипполит Матвеевич,- мне очень трудно будет войти в собственный дом.
- Ах, действительно!.. Трогательная история! Барон-изгнанник! Ладно. Идите к житловідділу, а здесь поработаю я. Сборный пункт - в дворницкой. Парад - алле!
Глава VIII
Голубой воришка
Завхоз 2-го дома Старсоцзабезу был застенчивый ворюга. Все существо его протестовало против воровства, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно. Воровал он всегда, всегда стыдился, и поэтому его хорошо бритые щечки всегда горели румянцем замешательство, сором'язності, неловкости и конфуза. Завхоза звали Александром Яковлевичем, а жену его - Александрой Яковлевной. Он называл ее Сашхен, она звала его Альхен. Мир не видел еще такого голубого воришки, как Александр Яковлевич.
Он был не только россияне, но и в целом заведующий. Предыдущего за грубое обращение с воспитанницами сняли с работы и назначили на капельмейстера симфонического оркестра. Альхен ничем не напоминал своего невоспитанном начальника. В порядке уплотненного рабочего дня он взял на себя управление домом и с пенсіонерками вел себя очень вежливо, вводя в доме важные реформы и нововведения.
Остап Бендер поезд тяжелые дубовые двери вороб'яніновського особняка и оказался в вестибюле. Здесь пахло подгорелой кашей. С верхних помещений доносился разноголосица, похожая на далекое "ура" в цепи. Никого не было, и никто не появился. Вверх двумя маршами вели дубовая лестница с лакированными когда лестнице. Теперь у них торчали только кольца, а медных прутьев, прижимали когда ковер к ступеням, не было.
"Предводитель команчей жил, однако, в пошлых роскоши",- думал Остап, поднимаясь наверх.
В первой же комнате, светлой и просторной, сидели кружка десятка полтора сизеньких бабушек в платьях с самого дешевого туальденору мышиного цвета. Напряженно вытянув шеи и глядя на мужчину в самом расцвете сил, что стоял в центре, бабушки пели:
Где-то перекликается серебро колокольчиков.
Это знакомой тройки разгон...
Будто саван, под звездами но-глаза
Снег прослався на тысячи гин.
Дирижер хора, в серой толстовке с того же туальденору и в туальденорових штанах, выбивал такт обеими руками и, крутясь, покрикував:
- Дисканты, тише! Кукушкина, не так громко!
Он увидел Остапа, но, не имея сил сдержать движение своих рук, только недоброжелательно взглянул на гостя и дирижировал себе дальше. Хор с усилием загремел, словно сквозь подушку:
Та-Та-Та, та-та-та, та-та-та,
То-ро-ром, ту-ру-рум, ту-ру-рум...
- Скажите, где здесь можно увидеть товарища завхоза? - молвил Остап, прорвавшись в первую же паузу.
- А в чем дело, товарищ?
Остап подал дирижеру руку и дружелюбно спросил:
- Песни народностей? Очень интересно. Я инспектор пожарной охраны.
Завхоз застеснялся.
- Так, так,- сказал он, конфузячись,- это как раз кстати. Я даже доклад собирался писать.
- Вам нечего беспокоиться,- великодушно заявил Остап,- я сам напишу доклад. Ну, пойдем осматривать помещение.
Альхен взмахом руки распустил хор, и бабушки ушли мелкими радостными шагами.
- Пожалуйста, за мной,- пригласил завхоз.
Прежде чем пройти дальше, Остап впился глазами в мебель первой комнаты. В комнате стояли стол, две садовые скамьи на железных ногах (в спинку друга было глубоко врізано имя "Коля") и руда фисгармония.
- В этой комнате примусов не зажигают? Временные печи и прочее?
- Нет, нет. Здесь у нас работают кружки: хоровой, драматический, изобразительного искусства и музыкальный...
Дойдя слова "музыкальный", Александр Яковлевич покраснел. Сначала загорелось подбородок, потом лоб и щеки. Альхену было очень стыдно. Он давно уже продал все инструменты духового капеллы. Слабые легкие бабушек одинаково выдували из них только щенячий визг. Смешно было видеть эту груду металла в таком беспомощном состоянии. Альхен не мог не украсть капеллы. И теперь ему было очень стыдно.
На стене, простягтись от окна до окна, висел лозунг, написанный белыми буквами на куске туальденору мышиного цвета:
"Духовой оркестр - путь коллективного творчества".
- Очень хорошо,- сказал Остап,- комната для работы кружков никакой опасности с точки зрения пожара не составляет. Пойдем дальше.
Обойдя фасадные номера вороб'яніновського особняка быстрым аллюром, Остап нигде не заметил орехового стула с гнутыми ножками, обитого ясным английским ситцем в цветочках. На стенах искусственного мрамора был наклеен приказы по дому № 2 Старсоцзабезу. Остап читал их, время от времени энергично спрашивая: "Дымоходы трусите регулярно? С печами все в порядке?" И, получив исчерпывающие ответы, шел дальше.
Инспектор пожарной охраны тщательно искал в доме хотя бы одного уголка, который представлял бы опасность пожара, но везде было хорошо. Вот только розыски клада не имели никакого успеха. Остап входил в опочивалень. Бабушки, завидев его, вставали и низко кланялись. Здесь стояли кровати застелены пушистыми, как собачья шерсть, одеялами, по одну сторону которых фабричным способом было соткано слово "Ноги". Под кроватями стояли ящики, выдвинутые по инициативе Александра Яковлевича, что любил военный порядок, ровно на одну треть.
Все в доме № 2 поражало глаз своей чрезмерной скромностью: и меблировка - из одних только садовых скамеек, привезенных из Александровского, ныне имени Пролетарских субботников, бульвара, и базарные керосиновые лампочки, и сами одеяла с отпугивающим словом "Ноги". Но одно только в доме было сделано прочно и пышно: это были дверные пружины.
К дверных приборов Александр Яковлевич имел особое пристрастие. Приложив немалого труда, он прицепил ко всем без исключения дверей пружины самых разнообразных систем и фасонов. Здесь были самые простые пружины на подобие железной штанге. Были духовые пружины с медными цилиндрическими насосами. Были приборы на блоках с подвижными тяжелыми дробными мешочками. Были еще пружины таких сложных конструкций, что соцзабезівський слесарь только удивленно качал головой. Все эти цилиндры, пружины и противовесы имели мощную силу. Дверь закрывалась с такой же скоростью, как дверца капканов. От работы механизмов дрожал весь дом. Бабушки с громким писком спасались от наскока двери, но уйти не везло всегда. Дверь догоняли беглянок и толкали их в спину, а сверху с глухим кряканьем спускалась уже противовес, пролетая мимо виска, словно ядро.
Когда Бендер с завхозом проходили по дому, двери салютовали страшными ударами.
За всей этой крепостной великолепием ничего не таилось - стула не было. Ища пожарную опасность, инспектор попал к кухне. Там, в большом котле для белья, варилась каша - запах ее великий комбинатор услышал еще в вестибюле. Остап покрутил носом и сказал:
- Это что, на машинном масле?
- Ей-богу, на чистом сливочном! - молвил Альхен, краснея до слез.- Мы покупаем на ферме.
Ему было очень стыдно.
- А впрочем, это пожарной опасности не представляет,- заметил Остап.
На кухне стула тоже не было. Была только табуретка, на которой сидел повар в фартуке и колпаке с туальденору.
- Почему это у вас все убранство серого цвета, да и наметка такая, что ею только окна вытирать?
Застенчивый Альхен наклонил лоб еще ниже.
- Кредитов отпускают недостаточно.
Он был отвратителен самому себе.
Остап с сомнением взглянул на него и сказал:
- К пожарной охраны, которую я в данный момент представляю, это не касается.
Альхен испугался.
- Против пожара,- заявил он,- у нас приняты все меры. Есть даже піногон-огнетушитель "Эклер".
Инспектор, заглядывая по дороге в кладовую, неохотно направился к огнетушителя. Красный жестяной конус, хоть и был единственным в доме вещью, которая касалась пожарной охраны, вызвал у инспектора особое раздражение.
- На толкучке покупали?
И, не діждавши ответы словно громом избитого Александра Яковлевича, снял "Эклер" из ржавого гвоздя, без предупреждения разбил капсулу и быстро повернул конус вверх. Но вместо ожидаемого пенного тока конус выбросил из себя тонкое шипение, напоминавшее старинную мелодию "Коль славен наш господь в Сионе".
- Конечно, на толкучке,- подтвердил Остап свою предыдущую мысль и повесил певучий огнетушитель на старое место.
В сопровождении шипение они пошли дальше.
"Где же он может быть? - думал Остап.- Это мне начинает не нравиться". И он решил не покидать туальденорового дворца до тех пор, пока не узнает все.
За это время, пока инспектор и завхоз лазили по чердакам, знакомясь со всеми деталями противопожарной охраны и размещением дымоходов, 2-й дом Старсоцзабезу жил своей обычной жизнью.
Обед был готов. Запах подгоревшей каши заметно крепчал и победил все другие кислые запахи дома. В коридорах зашелестело. Бабушки, неся впереди себя в обеих руках жестяные мисочки с кашей, осторожно выходили из кухни и садились обедать за общий стол, стараясь не смотреть на развешанные в столовой лозунги, сочиненные лично Александром Яковлевичем и художественно выполненные Александрой Яковлевной. Лозунги были такие:
"ПИЩА - ИСТОЧНИК ЗДОРОВЬЯ"
"ОДНО ЯЙЦО СОДЕРЖИТ В СЕБЕ СТОЛЬКО ЖЕ ЖИРОВ,
СКОЛЬКО 1/2 ФУНТА МЯСА"
"ТЩАТЕЛЬНО ПЕРЕЖЕВЫВАЯ ПИЩУ, ТЫ ПОМОГАЕШЬ ОБЩЕСТВУ"
"МЯСО - ВРЕДНО"
Все эти святые слова вызвали у бабушек воспоминания о потеряны еще до революции зубы, про яйца, что исчезли примерно в той же поре, о мясе, что уступает жирами перед яйцами, а возможно, и об обществе, о котором они не имели возможности помогать, старательно пережевывая пищу.
Кроме бабушек, за столом сидели Сидор Яковлевич, Афанасий Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яковлевич и Паша Эмильевич. Ни возрастом, ни полом эти молодые люди не гармонировали с задачей социального обеспечения, зато четыре Яковлевич были юные братья Альхена, а Паша Эмильевич - двоюродный племянник Александры Яковлевны. Молодые люди, среди которых старший был тридцятидвохлітній Паша Эмильевич, не считали свою жизнь в доме собеса за что-то ненормальное. Они жили в доме на правах бабушек, у них тоже были казенные постели с одеялами, на которых было написано "Ноги", одеты они были, как и бабушки, в мышиный туальденор, но, имея молодость и силу, они питались лучше воспитанниц. Они воровали в доме все, что не успевал украсть Альхен. Паша Эмильевич мог злопати за одним присідом два килограмма тюльки, что он однажды и сделал, оставив весь дом без обеда.
Не успели бабушки как следует распробовать кашу, как Яковлевич вместе с Емільовичем, проглотив свои порции и відригуючи, встали из-за стола и пошли на кухню искать чего-нибудь съедобного.
Обед продолжался дальше. Бабушки зашумели:
- Сейчас нажрутся, начнут орать песен!
- А Паша Эмильевич сегодня утром стул из красного угла продал. С черного хода вынес перекупщику
- Увидите, пьяный придет сегодня...
В эту минуту разговор воспитанниц увірвало трубное шмаркання, что заглушила даже непрерывное пение огнетушителя, и коровий голос начал:
- ...изобретение...
Бабушки, пригнувшись и не оглядываясь на громкоговоритель, что стоял в углу на мытом паркете, ели дальше, надеясь, что их минует чаша сия. Но громкоговоритель бодро продолжал:
- Евокррраххх видусоб... ценное изобретение. Железнодорожный мастер Мурманской железной дороги товарищ Сокуцький,- Самара, Орел, Клеопатра, Устина, Царицын, Климентий, Ифигения, Йорк,- Со-куць-кий...
Труба с хрипом втянула в себя воздух и безживним голосом возобновила передачу:
- ...изобрел световую сигнализацию на снігоочисниках. Изобретение принято Доризулом,- Дарья, Онега, Раймонд...
Бабушки серыми утками поплыли в свои комнаты. Труба, подпрыгивая от собственной силы, неистовствовала дальше в пустой комнате:
- ...А теперь послушайте новгородские частушки...
Далеко-далеко, в самом центре земли, кто-то тронул балалаєчні струны, и черноземный Баттистини запел:
На стене клопы сидели,
Мылись-сушились.
Фининспектора уздріли -
Вдруг передушилися.
В центре земли эти частушки вызвали бурную деятельность. В трубе послышался страшный грохот. Были ли то громкие аплодисменты, начали работать подземные вулканы.
Тем временем спохмурнілий инспектор пожарной охраны спустился задом чердака по лестнице и, оказавшись снова на кухне, увидел пятерых граждан, которые просто руками выкапывали из бочки кислую капусту и нажирались ней. Ели они молча. Один только Паша Эмильевич по-гурманському крутил головой и, снимая с усов капустные водоросли, с трудом говорил:
- Такую капусту грех есть без водки.
- Новая партия старушек? - спросил Остап.
- Это сироты,- сказал Альхен, выжимая плечом инспектора из кухни и незаметно грозя сиротам кулаком.
- Дети Поволжья?
Альхен замялся.
- Тяжелое наследие царского режима?
Альхен развел руками: мол, ничего не поделаешь, когда такое наследие.
- Совместное воспитание обоих полов по комплексным методом?
Застенчивый Александр Яковлевич тут же, немедленно, пригласил пожарного инспектора пообедать что бог дал.
В тот день бог дал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок.
- Сашхен,- сказал Александр Яковлевич,- познакомься с товарищем из губпожежі.
Остап артистично поздоровался с хозяйкой дома и сказал ей такой длиннющий и двусмысленный комплимент, что даже не смог его закончить. Сашхен - высокая дама, миловидность которой была несколько искажена николаевскими напівбакенбардами, тихо засмеялась и выпила с мужчинами.
- Пью за ваше коммунальное хозяйство! - воскликнул Остап.
Обед прошел весело, и только за компотом Остап вспомнил о цели своего посещения.
- Почему это,- спросил он,- в вашем кефірному заведении такой убогий инвентарь?
- Как так,- заволновался Альхен,- а фисгармония?
- Знаю, знаю, вокс гуманум. Но посидеть у вас со вкусом абсолютно не на чем. Сами садовые лохани.
- В красном углу есть стул,- обиделся Альхен,- английский стул. Говорят, еще от старой мебели остался.
- А я, кстати, не видел вашего красного уголка. Как он в смысле пожарной охраны? Не подведет? Придется посмотреть.
- Пожалуйста.
Остап поблагодарил хозяйку за обед и двинулся.
В красном углу примусов не разводили, временных печек не было, дымоходы были исправны и сажу трясли регулярно, но стула, на удивление Альхена, не было. Бросились искать стул. Заглядывали под кровати и под скамьи, отодвинули для чего фисгармонию, допытывались у бабушек, которые трепетно поглядывали на Пашу Емільовича, но стула так и не нашли. Паша Эмильевич в поисках стула проявил большое усердие. Все уже успокоились, а Паша Эмильевич все еще бродил по комнатам, заглядывал под графинчику, передвигал чайные жестяные кружки и бормотал:
- Где же он может быть? Сегодня он был, я видел его собственными глазами! Смешно даже.
- Грустно, девушки,- ледяным голосом сказал Остап.
- Это просто смешно! - нагло повторял Паша Эмильевич.
Но здесь піногін-огнетушитель "Эклер", и до сих пор пел, взял наивысшее фа, на что способна только народная артистка республики Нежданова, умолк на секунду и с криком выпустил первый пенный ручей, залил потолок и сбил с головы повару туальденоровий колпак. За первым ручьем піногін-огнетушитель выпустил второй ручей туальденорового цвета, что свалил несовершеннолетнего Сидора Яковлевича. После того работа "Еклера" стала бесперебойной.
На место события хлынули Паша Эмильевич, Альхен и все уцелевшие Яковлевич.
- Чистая работа! - сказал Остап.- Идиотская выдумка! Бабушки, оставшись с Остапом в одиночестве, без начальства, сразу же начали заявлять претензии:
- Брательників в доме поселил. Обжираются.
- Поросят молоком кормит, а нам кашу сует.
- Все из дома вынес.
- Спокойно, девочки,- сказал Остап, отступая,- это к вам с инспекции труда придут. Меня сенат не уполномочил.
Бабушки не слушали.
- А Пашка Мелентиевич, этот стул он сегодня вынес и продал. Сама видела.
- Кому? - закричал Остап.
- Продал - и все. Мое одеяло продать хотел.
В коридоре шла ожесточенная борьба с огнетушителем. Наконец человеческий гений победил, и піногін, растоптанный железными ногами Паши Емільовича, последний раз стошнило вялый ручей и затих навсегда.
Бабушек послали мыть пол. Инспектор пожарной охраны пригнул голову и, чуть покачивая бедрами, подошел к Паше Емільовича.
- Один мой знакомый,- сказал Остап значимо,- тоже продавал государственные мебель. Теперь он ушел в монахи - сидит в допре.
- Меня удивляют ваши безосновательные обвинения,- заметил Паша Эмильевич, от которого шел едкий запах пенных ручьев.
- Ты кому продал стул? - спросил Остап тремким шепотом.
Илья Ильф, Евгений Петров, Двенадцать стульев, Голубой воришка завхоз Старсоцзабезу Альхен
Здесь Паша Эмильевич, обладатель сверхъестественных чувств, понял, что сейчас его будут бить, возможно даже ногами.
- Перекупщику,- ответил он.
- Адрес?
- Я его впервые в жизни видел.
- Впервые в жизни?
- Ей-богу.
- Набил бы я тебе рыло,- мечтательно сообщил Остап,- только Заратустра не позволяет. Ну, иди к чертовой матери!
Паша Эмильевич заискивающе улыбнулся и начал отходить.
- Ну ты, жертва аборта,- гордо сказал Остап,- оддай конце, не відчалюй. Перекупщик из себя, блондин, брюнет?
Паша Эмильевич подробно начал объяснять. Остап внимательно его выслушал и закончил интервью словами:
- Это, бесспорно, к пожарной охраны не касается. В коридоре к Бендера, что собирался уже уходить, подошел застенчивый Альхен и дал ему червонец.
- Это сто четырнадцатая статья Уголовного кодекса,- сказал Остап,- взятка должностному лицу при исполнении служебных обязанностей.
Но деньги взял и, не попрощавшись с Александром Яковлевичем, двинулся к выходу. Двери, оборудованные мощным прибором, с натугой растворились и дали Остапу под зад пинка полторы тонны весом.
- Удар случился,- сказал Остап, потирая поврежденное место,- заседание продолжается дальше!
Раздел IX
Где ваши локоны?
Пока Остап осматривал 2-й дом Старсоцзабезу, Ипполит Матвеевич, выйдя из дворницкой и чувствуя холод на бритой голове, двинулся по улицам родного города. Бруком бежала ясная весенняя вода. С крыш безостановочно неслись треск и стук бриллиантовых капель. Воробьи охотились на навоз. Солнце сидело на всех крышах. Золотые битюги нарочито громко гремели копытами на голом брусчатки и, опустив вниз уши, с удовольствием прислушивались к собственному стука. На сырых телеграфных столбах щулились мокрые объявления с розплилими буквами: "Обучаю играть на гитаре с цифровой системой" и "Даю лекции обществознанию для поступления в народную консерваторию". Взвод красноармейцев в зимних шлемах пересекал лужу, которая начиналась возле магазина Старгіко и тянулась к дому губплану, фронтон которого был украшен гипсовыми тиграми, победами и кобрами.
Ипполит Матвеевич шел, любопытно поглядывая на встречных прохожих. Он, прожил в России всю жизнь и революцию, видел, как ломался, перелицьовувався и менялся быт. Он привык к этому, но оказалось, что привык он только в одном пункте земного шара - в уездном городе N. Приехав в родной город, он увидел, что ничегошеньки не понимает. Ему было неловко и странно, словно и в самом деле он был эмигрант и только что приехал из Парижа. Когда, проезжая по городу в экипаже, он непременно встречал знакомых или известных ему в лицо. Сейчас он прошел уже четыре квартала по улице Ленских событий, но знакомы не стрічались. Они исчезли, а может, постарели так, что их и не познать, а может, сделались неузнаваемыми, ибо носили другую одежду, другие шляпы. Может, они изменили свою походку. Во всяком случае, их не было.
Ипполит Матвеевич шел бледный, холодный, растерянный. Он совсем забыл, что ему надо разыскивать жилотдел. Он переходил с тротуара на тротуар и сворачивал в переулки, где разнузданные битюги уже нарочно стучали копытами. В переулках было больше зимы и кое-где попадался подгнивший лед. Весь город был другого цвета. Синие дома стали зелеными, желтые - серыми, с каланчи исчезли бомбы, по ней не ходил уже пожарник, и на улицах было куда шумніше, чем это помнил Ипполит Матвеевич.
На Большой Пушкинской Ипполита Матвеевича удивили никогда не виденные им в Старгороде трамвайные рельсы и столбы с проводами. Ипполит Матвеевич не читал газет и не знал, что на Первое мая в Старгороде собираются открыть две трамвайные линии: Вокзальную и Привозную. То казалось Іполитові Матвеевич, что он никогда не покидал Старгорода, то Старгород представлялся ему местом совершенно незнакомым.
Погруженный в такие мысли, он дошел до улицы Маркса и Энгельса. В этом месте к нему вернулось детское ощущение, что вот-вот из-за угла двухэтажного дома с длинным балконом непременно должна выйти знакомый. Ипполит Матвеевич даже остановился чекально. Но знакомый не вышел. Сначала из-за угла выскочил скляр с ящиком бемського стекла и буханкой замазки медного цвета. Вынырнул из-за угла Джигун в замшевой кепке с желтым кожаным козырьком. За ним выбежали дети, школьники первой степени, с книгами в ремешках.
Вдруг Ипполит Матвеевич почувствовал жар в ладонях и прохладу в животе Прямо на него шел незнакомый гражданин с добрым лицом, неся стул, словно виолончель. Ипполит Матвеевич, на которого неожиданно напала икота, вгляделся и сразу узнал свой стул.
Так! Это был гамбсівський стул, обитый потемневшим в революционных бурях английским ситцем в цветочках, это был ореховый стул с гнутыми ножками. Ипполит Матвеевич почувствовал себя так, будто ему стрельнули в ухо.
- Точить ножи, ножницы, бритвы править! - закричал вблизи баритональный бас.
И сразу же донеслось тонкой эхом:
- Паяем, чиним!
- Московская гайзета "Звестие", журнал "Смехач", "Красная нива"!..
Где-то наверху со звоном выбили стекло. Потрясая город, проехал грузовой автомобиль млинбуду. Засвистел милиционер. Жизнь кипела и била через край. Нельзя было терять время.
Ипполит Матвеевич прыжком леопарда приблизился к возмутительного незнакомца и молча дернул стул к себе. Незнакомый дернул стул назад. Тогда Ипполит Матвеевич, держась левой рукой за ножку, стал изо всех сил отрывать толстые пальцы незнакомого от стула.
- Грабят,- шепотом сказал незнакомый, держась за стул еще крепче.
- Позвольте, позвольте,- мурмотів Ипполит Матвеевич, пытаясь отклеить пальцы незнакомого.
Начала собираться толпа. Человека три уже стоял поблизости, с чрезвычайным интересом следя за развитием конфликта.
Тогда оба опасливо оглянулись и, не глядя друг на друга, но не выпуская стула из цепких рук, быстро пошли вперед, словно ничего и не произошло.
"Что же это такое?" - ошалело думал Ипполит Матвеевич.
Что думал незнакомый, нельзя было понять, но походка у него была весьма решительная.
Они шли быстрее и быстрее и, усмотрев в глухом завулкові пустырь, засыпанный щебнем и строительными материалами, словно по команде, повернули туда. Здесь силы Ипполита Матвеевича увеличились вчетверо.
- Позвольте же! - закричал он, не стесняясь.
- О-о-би! - едва слышно вскрикнул незнакомец.
И что руки обоим застыли на стуле, они начали пинать друг друга ногами. Сапоги незнакомого были с подковами, и Іполитові Матвеевич сначала щедро влетело. Но он быстро приспособился и, прыгая то вправо, то влево, словно танцевал краковяк, уклонялся от ударов противника и пытался поразить врага в живот. В живот попасть ему не повезло, потому что мешал стул, но зато он попал в коленную чашечку сопротивника, после чего тот мог брикатись только левой ногой.
- О господи! - зашептал незнакомец.
И тут Ипполит Матвеевич увидел, что незнакомец, который в самый наглый способ украл его стул, не кто иной, как священник церкви Фрола и Лавра - батюшка Федор Востриков.
Ипполит Матвеевич оторопел.
- Батюшка! - вскрикнул он, от удивления снимая руки со стула.
Отец Востриков фиалково зацвел и наконец отпустил свои пальцы. Стул, никем не поддерживаемый, упал на битый кирпич.
- Где же ваши усы, уважаемый Іполите Матвеевич? - с тончайшей ущипливістю спросила духовное лицо.
- А где ваши локоны? Ведь у вас были локоны?
Невероятное презрение звучало в словах Ипполита Матвеевича. Он окинул священника Федора взглядом необычной благородства и, взяв под мышку стул, повернулся, чтобы уйти прочь. Но батюшка Федор, уже совсем придя в себя, не дал Воробьянинову такого легкого триумфа. С криком: "Нет, прошу вас",- он снова ухватился за стул. Было восстановлено предыдущую позицию. Оба противника стояли, вцепившись в ножки, словно коты или боксеры, мерили друг друга глазами, прохаживаясь то туда, то сюда.
Трагическая пауза длилась целую минуту.
- Это вы, святой отец,- проскреготів Ипполит Матвеевич,- охотитесь на мое имущество?
С этими словами Ипполит Матвеевич хвицнув святого батюшки ногой в бедро.
Батюшка примерился, яростно пнул предводителя в пах,- тот аж согнулся.
-Это не ваше имущество.
- А чье же?
- Не ваше.
- А чье же?
- Не ваше, не ваше.
- А чье же, чье?
- Не ваше.
С таким шипением они неистово брикались.
- А чье же это имущество? - верескнув предводитель, затопив ногу в живот святому отцу.
Превозмогая боль, святой отец твердо сказал:
- Это национализированное имущество.
- Национализированное?
- Так, так, национализировано.
Говорили они с такой необычайной быстротой, что слова сливались.
- Кем национализированное?
- Советской властью! Советской властью!
- Какой властью?
- Властью трудящихся.
- А-а-а!..- сказал Ипполит Матвеевич, холодея.- Властью рабочих и крестьян?
- Та-а-ак-с!
- М-М-м!.. То, может, вы, святой отец, партийный?
- М-может быть!
Здесь Іполитові Матвеевич лопнуло терпение и, крикнув "возможно ли?", он смачно плюнул в доброе лицо отца Федора. Батюшка Федор немедленно плюнул в лицо Іполитові Матвеевич и тоже попал. Стереть слюну было нечем: руки держали стул. Ипполит Матвеевич выпустил звук, словно растворились двери, и изо всех сил толкнул врага стулом. Враг упал, увлекая за собой засапаного Воробьянинова. Борьба шла в партере.
Вдруг что-то треснуло: одламались сразу обе передние ножки. Забыв друг о друга, противники принялись кромсать ореховое скарбосховище. С печальным криком чайки лопнул английский ситец в
