овхаю его в левый бок, вы толкаете в правый. Этот дурак останавливается и говорит: "Хулиган!" - мне. "Кто хулиган?" - спрашиваю. И вы тоже спрашиваете, кто хулиган, и нажимаете дело. Здесь я даю ему по морде... Нет, бить нельзя!
- В том-то и дело, что бить нельзя! - лицемерно вздохнул Паниковский.
- Бендер не позволяет.
- Я и сам знаю... Итак, я хватаю его за руки, а вы смотрите, нет ли в карманах чего-нибудь лишнего. Он, как положено, кричит: "Милиция",-и тут я его... Тьфу, черт побери! Нельзя бить. В конце концов, мы идем домой. Ну, как план?
И Паниковский уклонялся от прямого ответа. Он взял из рук Балаганова резную курортную палочку с рогаткой вместо набалдашника и, начертив прямую линию на песке, сказал:
- Смотрите. Во-первых, ждать до вечера. Во-вторых... И Паниковский повел от правого конца прямой вверх волнистый перпендикуляр.
- Во-вторых, он может сегодня вечером просто не выйти на улицу, а если даже и получится, то...
Тут Паниковский соединил обе линии третьей, так что на песке появилось нечто вроде треугольника, и закончил:
- Кто его знает? Возможно, он прогулюватиметься в крупном опте? Как это вам тогда?
Балаганов с уважением посмотрел на треугольник. Доказательства Паниковского показались ему не совсем убедительными, но в треугольнике чувствовалась такая правдивая безнадежность, что Балаганов заколебался.
Заметив это, Паниковский не стал гаятись.
- Поезжайте в Киев! - сказал он неожиданно.- И тогда вы поймете, что моя правда. Обязательно поезжайте в Киев.
- Какой там Киев! - пробормотал Шура.- Зачем?
- Поезжайте в Киев и спросите там, что делал Паниковский до революции. Обязательно спросите!
- Чего вы чіпляєтесь? - хмуро сказал Балаганов.
- Нет, вы спросите! - требовал Паниковский.- Поезжайте и спросите! И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым. Если бы не революция, или пошел бы в дети лейтенанта Шмидта? Как вы думаете? Ведь я был богатым человеком. Я имел семью и на столе выигрывал никелированный самовар. А что меня кормило? Синие очки и палочка.
Он вытащил из кармана картонный футляр, обклеенный черной бумагой, поцяцькований тусклыми серебряными звездочками, и показал синие очки.
- Этими очками,- сказал он, вздохнув,- я кормился много лет. Я выходил в очках и с палочкой на Крещатик и просил какого-нибудь прилично одетого панка помочь бедному слепому перейти улицу. Господин брал меня под руку и вел. На противоположном тротуаре он избавлялся от часов, если у него были часы, или бумажника - кое-кто носил с собой кошелек.
- Почему же вы бросили это дело? - живо спросил Балаганов.
- Революция,-ответил бывший слепой.-Ранее я платил городовому на углу Крещатика и Прорезной пять рублей в месяц, и меня никто не трогал. Городовой даже следил, чтобы меня не обижали. Путня был человек! Фамилия у него была Небаба, Семен Васильевич. Я его недавно встретил. Он теперь музыкальный критик. А сейчас? Разве можно связываться с милицией? Не видел худшего люда. Они стали какие-то идейные, какие-то культуртрегеры. Вот Балаганову на склоне лет пришлось стать аферистом. И для такого экстренного дела можно пустить в ход мои старые очки. Это куда вернее, чем ограбление.
За пять минут с общественной уборной, обсадженої пахучим тютюнцем и мятой, вышел слепец в синих очках. Задрав подбородок в небо и мелко постукивая впереди себя курортным палкой, он направлялся к выходу из сада. Следом за ним пошел Балаганов. Паниковского нельзя было узнать. Откинув плечи назад и осторожно ставя ноги на тротуар, он подходил вплотную к домам, стучал палкой по витринных перилах, натыкался на прохожих и, глядя сквозь очки, шел дальше. Он все это делал так добросовестно, что даже смял немалую очередь, начало которой упирался в столб с надписью: "Остановка автобуса". Балаганов просто восхищался, глядя на ловкого слепого.
Паниковский лиходіяв до тех пор, пока с геркулесівського подъезда не вышел Корейко. Балаганов засуетился. Сначала он прискочив слишком уж близко к городу действия, затем отбежал слишком далеко. И только после всего этого выбрал удобную для наблюдений позицию у фруктового киоска. Он почувствовал во рту противный привкус, словно он полчаса сосал медную ручку двери. Но взглянув на эволюции Паниковского, угомонился.
Балаганов увидел, что слепой повернулся всем фронтом до миллионера, зацепил его палкой за ногу и ударил плечом. После этого они, наверное, сказали друг другу несколько слов. Потом Корейко улыбнулся, взял слепого под руку и помог ему сойти на мостовую. Для большей правдоподобности Паниковский вовсю стучал палкой по камням и задирал голову так, будто его обуздали. А дальше действия слепого сказались такой четкостью и изяществом, что Балаганов даже позавидовал ему. Паниковский обнял своего спутника за талію. его рука уже слизнула по левому боку Корейка, и на мгновение задержалась над парусиновою карманом миллионера-конторщика.
- Ну-ну,-шепнул Балаганов.-Давай, старик, давай! И в тот же миг блеснуло стекло, тревожно загудела груша, задвигалась земля, и большой белый автобус, едва удержавшись на колесах, резко затормозил посреди мостовой. Одновременно раздалось два возгласы.
- Идиот! Автобуса не видишь?-визжал Паниковский, выпрыгивая из-под колеса и угрожая своем поводиреві сорванными с носа очками.
- Он не слепой!-удивленно воскликнул Корейко.-Ворюга!
Все окутал синий дым; автобус покатил дальше, и, когда бензиновая завеса розідралася, Балаганов увидел Паниковского в окружении толпы. Вокруг "слепого" началась какая-то возня. Балаганов подбежал ближе. На лице Паниковского бродила безобразная улыбка. Казалось, он был на редкость равнодушен ко всему, что здесь творилось, хоть одно его ухо было таким рубиновым, что, пожалуй, светилось бы в темноте и при его свете можно было бы проявлять фотографические негативы.
Расталкивая граждан, которые сбегались отовсюду, Балаганов бросился в гостиницу "Карлсбад".
Великий комбинатор сидел у бамбукового столика и писал.
- Паниковского бьют! - закричал Балаганов, картинно появившись в дверях.
- Уже?-деловито спросил Бендер.-что-То очень быстро.
- Паниковского бьют! - с отчаянием повторил рыжий Шура.- Возле "Геркулеса".
- Что вы орете, как белый медведь в теплую погоду? - строго сказал Остап.- Давно бьют?
- Минут пять.
- Так бы сразу и говорил. Ну и глупый старик! Ну, пойдем, полюбуемся. По дороге расскажете.
Когда великий комбинатор прибыл на место происшествия, Корейко уже не было, но вокруг Паниковского покачивалась огромная толпа, который перегородил улицу. Автомобили нетерпеливо крякали, упершись в человеческий массив. Из окон амбулатории выглядывали санитарки в белых халатах. Бегали собаки с изогнутыми, как сабля, хвостами. В городском саду замолчал фонтан.
Решительно вздохнув, Бендер протиснулся в толпу.
- Пардон,- говорил он,- еще пардон! Простите, мадам, это не вы потеряли на углу талон на повидло? Бегите скорее, он еще там лежит. Пропустите эксперта, вы, мужчины! Тебе говорят, подвинься, позбавленець!
Применяя таким образом политику кнута и пряника, Остап пробрался к центру, где принимал муки Паниковский. Сейчас уже можно было выполнять любые фотографические работы и при свете второго уха нарушителя конвенции.
Увидев командора, Паниковский жалобно съежился.
- Этот? - сухо спросил Остап, толкая Паниковского в спину.
- Этот самый,- радостно подтвердили многочисленные правдолюбцы.- Своими глазами видели.
Остап призвал граждан к покой, вынул из кармана записную книжечку и, взглянув на Паниковского, властно произнес:
- Попрошу свидетелей указать фамилию и адреса. Свидетели, записывайтесь.
Казалось бы, граждане, которые проявили такую активность в задержке Паниковского, тотчас же помогут изобличить преступника своими показаниями. На самом же деле, услышав слово "свидетели", все правдолюбцы вдруг погрустнели, бестолково засуетились и начали отходить. И в толпе возникли лысины. Толпа таял на глазах.
- Где же свидетели?- повторил Остап.
Началась паника. Работая локтями, свидетели вибиралися. прочь из толпы, и через минуту улица приобрела своего привычного облика. Автомобили сорвались с мест, окна в амбулатории захлопнулась, собаки начали внимательно осматривать тротуарные тумбы, и в городском саду с нарзанним визгом снова поднялся вверх фонтанный струю.
Убедившись, что улицу очищено и что Паниковскому уже не грозит опасность, великий комбинатор недовольно сказал:
- Старая бездарь! Лишенный всякого таланта сумасшедший. Нашелся еще один великий слепой-Паниковский! Гомер, Мильтон и Паниковский! Теплая компания! А Балаганов? Тоже-матрос с разбитого корабля. Паниковского бьют, Паниковского бьют! А сам... Пойдем к городскому саду. Я вам устрою сцену у фонтана.
Возле фонтана Балаганов сразу же обратил все на Паниковского. Оскандаленый слепой ссылался на свои нервы, что расшатались за годы лихолетья, и, кстати, заявил, что во всем виноват Балаганов,- лицо, как известно, ничтожная, жалкая. Братья сразу же начали одпихати друг друга ладонями. Уже послышались однообразные возгласы: "А ты кто такой?", уже сорвалась с очей Паниковского крупная слеза, предвестник генеральной битвы, когда великий комбинатор сказал "брек"- развел противников, как судья на ринге.
- Делать упражнения по боксу будете в выходные дни,- проговорил он.- Прекрасная пара: Балаганов - вес петуха и Паниковский - вес курицы! Однако, господа чемпионы, робітнички из вас-как из собачьего хвоста сито. Это закончится плохо. Я вас уволю, к тому же вы не представляете собой никакой социальной ценности.
Паниковский и Балаганов, забыв про личные распри, стали божиться и уверять, что сегодня вечером они любой обыщут Корейка. Бендер лишь улыбнулся.
- Вот увидите,- гороїжився Балаганов.- Нападение на улице под прикрытием ночной темноты... не так Ли, Михаил Самуилович?
- Благородное слово чести,- поддержал Паниковский.- Мы с Шурой... Не беспокойтесь! Вы имеете дело с Паниковским.
- Именно это меня и огорчает,- сказал Бендер.- А впрочем, прошу. Как вы говорите? Прикрываясь ночной тьмой? Ладно! Мысль, скажу вам, убогая. Да и оформление, наверное, будет такое же...
После нескольких часов дежурство на улице, наконец, оказались все необходимые данные: прикрытие ночной темноты и сам пациент, который вышел с девушкой из дома, где жил старый ребусник. Девушка в план не укладывалась. Пока что пришлось пойти вслед за гуляючими, отправились к морю.
Раскаленный осколок луны низко висел над берегом, остывал после дневной жары. На скалах сидели черные базальтовые пары, замерев навек в объятиях. Море шепотило о любви к сгибу, о вечном счастье, о муках сердца и другие неактуальны мелочи. Заря с зарей разговаривали азбукой Морзе, то засвічуючись, то угасая. Световой туннель прожектора соединял берега залива. Когда он исчезал, на его месте еще долго стоял черный столб.
- Я устал,- канючил Паниковский, пристроившись по скалам и обрывам за Александром Ивановичем и его кралей.- Я старый. Мне трудно. Он спотыкался о ховрашкові норы и падал, хватаясь руками за высохшие коров'яки. Ему так хотелось на постоялый двор, к домовитого Козлевича, с которым так приятно попить чай и поболтать о всякой всячине.
И той же минуты, когда Паниковский уже наверняка решил возвращаться домой, предложив Балаганову кончать начатую операцию самому, спереди послышалось:
- Как тепло! Вы не купаєтесь ночью, Александр Иванович? Ну, тогда подождите меня здесь. Я только раз нырну - и обратно.
Послышался шорох камешков, которые посыпались с обрыва; белое платье исчезло, и Корейко остался один.
- Быстрее! - шепнул Балаганов, сіпаючи Паниковского за руку.- Итак, я захожу с левой стороны, а вы - с правого. Только быстрее!
- Я - с левой,- робко сказал нарушитель конвенции.
- Ладно, ладно, вы с левой. Я толкаю его в левый бок, нет, в правый, а вы жмете с левого.
- Почему с левого?
- Ну, вот еще! Ну, с правого. Он говорит: "Хулиган", а вы отвечаете: "Кто хулиган?"
- Нет, вы первый отвечаете.
- Ладно. Все расскажу Бендеру. Пойдемте, пойдемте. Итак, вы с левой...
И доблестные сыны лейтенанта, дрожа, приблизились к Александру Ивановичу.
План был нарушен с самого начала. Вместо того чтобы, согласно диспозиции, зайти с правой стороны и толкнуть миллионера в правый бок, Балаганов потоптался на месте и неожиданно сказал:
- Позвольте прикурить.
- Я не курю,- холодно ответил Корейко.
- Так,- уже совсем глупо сказал Шура, оглядываясь на Паниковского.
- А который час, вы не знаете?
- Часов двенадцать.
- Двенадцать,- повторил Балаганов.- Гм... И кто бы мог подумать...
- Теплый вечер,- заискивающе сказал Паниковский. Запала тишина; слышалось, как неистовствовали сверчки. Месяц побелел, и при его свете можно было увидеть хорошо развитые плечи Александра Ивановича. Паниковский не выдержал напряжения, зашел за спину Корейка и визгливо выкрикнул:
- Руки вверх!
- Что?-удивился Корейко.
- Руки вверх!-повторил Паниковский упавшим голосом. В тот же миг он получил внезапный и очень болезненный удар в плечо и упал на землю. Когда он поднялся, Корейко уже сцепился с Балагановым. Оба тяжело дышали, словно передвигали рояль. Снизу донесся смех русалки и плеск воды.
- За что же вы меня бьете? - канючил Балаганов.- Я же только спросил, который час!..
- Я тебе покажу, который час! - шипов Корейко, вкладывая в свои удары извечную ненависть богача к грабителя.
Паниковский четвереньках подполз к месту битвы и сзади запустил руки в карманы геркулесівця. Корейко хвицьнув его ногой, и уже было поздно. Жестяная коробочка из-под папирос "Кавказ" перекочевала из левого кармана в руки Паниковского.
Из второго кармана на землю посыпались бумажки и членские книжечки.
- Тікаймо! - крикнул Паниковский откуда-то из темноты.
Последний удар Балаганов получил в спину.
За несколько минут смят и взволнованный Александр Иванович увидел высоко над собой две освещенные луной голубые фигуры. Они бежали горой, направляясь к городу.
Свежая, пахнущим йодом, Зося застала Александра Ивановича за странным занятием. Он стоял на коленях и, вытирая дрожащими пальцами спички, подбирал разбросанные по траве бумажки.
И прежде, чем Зося спросила, что он делает, Корейко уже нашел квитанцию на чемоданчик, который спокойно лежал в камере хранения ручного багажа, среди рогозовим корзиной с черешнями и байковым портпледом.
- Выпала из кармана,- сказал он, делано улыбаясь и старательно пряча квитанцию.
О папиросную коробку "Кавказ" с десятью тысячами, которые он не успел переложить в чемодан, вспомнил только, когда входил в города.
Пока на морском берегу происходила титаническая борьба, Остап Бендер решил, что пребывание в отеле на. глазах всего города выходит задержки задуманного дела и придает ему ненужную официальность. Прочитав в черноморской вечеринке объявление:
"Зд. чуд. комн. с ус. вигод. и изд. на м. од. ин. холл". И вдруг, поняв, что это означает: "Сдается прекрасная комната со всеми удобствами и видом на море одиночке, интеллигентному холостяку", Остап подумал: "Кажется, сейчас я холостой. Недавно старгородский загс прислал мне сообщение о том, что мой брак с гражданкой Грицацуєвою прекращено согласно заявления с ее стороны и что мне присваивается добрачная фамилия В. Бендер. Что ж, придется жить добрачным жизнью... Я холостяк, одиночка интеллигент. Комната, безусловно, будет моей".
И, надев белые прохладные штаны, великий комбинатор направился по указанному адресу.
Раздел XIII ВАСИСУАЛІЙ ЛОХАНКІН И ЕГО РОЛЬ В РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Ровно в шестнадцать часов сорок минут Васисуалій Лоханкін объявил голодовку.
Он лежал на цератовій диване, отвернувшись от всего мира, лицом к выпуклой спинке. Лежал он в подтяжках и зеленых носках, которые в Черноморске называют также карпетками.
Поголодав в такой позе минут двадцать, Лоханкін застонал, перевернулся на другой бок и посмотрел на жену.
При этом зеленые карпетки описали в воздухе небольшую кривую. Жена добавляла в крашеный дорожный мешок свое добро: фигурные флаконы, резиновый валик для массажа, два платья с хвостами и одно старое без хвоста, фетровый кивер со стеклянным полумесяцем, медные патроны с губной помадой и трикотажные рейтузы.
- Варвара! - сказал Лоханкін в нос. Жена молчала, громко дыша.
- Варвара!-повторил он.-Неужели ты в самом деле уходишь от меня к Птибурдукова?
- Да,- сказала жена.- Я иду. Так надо.
- Но почему? Почему? - сказал Лоханікін с коровьей страстью.
Его и так большие ноздри в отчаянии раздулись. Задрожала фараонского бородка.
- Потому что я его люблю.
- А как же я?
- Васисуалію! Я еще вчера тебе сообщила. Я тебя больше не люблю.
- Но я! Я же тебя люблю, Варвара!
- Это твое частное дело, Васисуалію. Я иду к Птибурдукова. Так надо.
- Нет!-воскликнул Лоханкін.-Так не надо! Не может один человек уйти, если вторая ее любит!
- Может,- раздраженно сказала Варвара, высматривая в карманное зеркальце.- И вообще брось глупости, Васисуалію.
- В таком случае, я продолжаю голодовку! - выкрикнул несчастный человек.- Я буду голодать до тех пор, пока ты не вернешься. День. Неделю. Год буду голодать.
Лоханкін снова повернулся на другой бок и воткнул толстый нос в скользкую холодную клеенку.
- Вот так и буду лежать в подтяжках,- послышалось с дивана,- пока не умру. И во всем будешь виновата ты с инженером Птибурдуковим.
Жена подумала, надела на недопечене белое плечо бретельку рубашки, сползла, и вдруг заголосила:
- Ты не смеешь так говорить о Птибурдукова! Он выше тебя!
Лоханкін не ожидал такого оскорбления. Он дернулся, словно его сквозь всю длину, от подтяжек до зеленых носков, пронзил электрический заряд.
- Ты самка, Варвара,-протяжное заныл он.-Ты шлюха!
- Васисуалій, ты дурак! - спокойно ответила жена.
- Волчица ты,- продолжал Лоханкін тем же протяжным тоном,- тебя я презираю. К любовнику ты уходишь от меня. К Птибурдукова ты идешь К ничтожной Птибурдукова сейчас ты, мерзкая, уходишь от меня. Так вот к кому ты уходишь от меня! Ты похоти предаться хочешь с ним. Волчица ты старая и вся подлая к тому же!
Пьянея от своего горя, Лоханкін даже не замечал, что говорит п'ятистопним ямбом, хотя никогда не писал стихи и не любил их читать.
- Васисуалій! Хватит паясничать,- сказала волчица, застебуючи мешок.- Посмотри, на кого ты похож! Хоть бы умылся. Я иду. Прощай, Васисуалію! Твою хлебную карточку я оставляю на столе.
И Варвара, схватив мешок, пошла к двери. Увидев, что заклинания не действуют, Лоханкін быстро вскочил с дивана, подбежал к столу и с криком: "Спасите!" - порвал карточку. Варвара испугалась. В ее воображении вдруг предстал мужчина, висхлий от голода, с замершим пульсом, с охололими руками и ногами.
- Что ты сделал? - сказала она.- Ты не смеешь голодать!
- Буду! - упрямо заявил Лоханкін.
- Это по-дурацки, Васисуалію. Это бунт индивидуальности.
- И я горжусь этим,-ответил Лоханкін тоном, что был близок к ямба.-Ты недооцениваешь значение индивидуальности и вообще интеллигенции.
- Но ведь общественность тебя осудит.
- Пусть осудит! - решительно сказал Васисуалій и снова упал на диван.
Варвара молча бросила мешок на пол, поспешно сорвала с головы соломенный капор и, бормочучи: "бешеный самец", "тиран", "владелец", быстро сделала бутерброд с баклажанною икрой.
- Ешь! - сказала она, поднося пищу к ярко-красных губ мужа: - Слышишь, Лоханкін? ешь! Сейчас же! Ну?
- Оставь меня,- сказал он, отводя руку жены. Воспользовавшись того, что рот голодающего на мгновение розтулився, Варвара ловко ввіпхнула бутерброд в отверстие, возникший между фараонівською бородкой и подстриженными московскими усиками. Но голодающий сильным движением языка вытолкнул пищу изо рта.
- Ешь, негодяй!-в вне себя крикнула Варвара, тыча бутербродом.- Интеллигент!
И Лоханкін одвертав лицо и отрицательно мычал. Через несколько минут разгоряченная, вымазанная зеленой икрой Варвара отступила. Она села на свой мешок и заплакала ледяными слезами.
Лоханкін стряхнул с бороды крошки хлеба, которые запутались в волосах, взглянул на жену настороженно, искоса и притих на своей канапі. ему очень не хотелось расставаться с Варварой. Наряду со многими недостатками, Варвара имела свои существенные достижения: большая белая грудь и осанку. Сам Васисуалій никогда и нигде не служил. Работа помешала бы ему думать о значении русской интеллигенции,-к социальному слою которой он причислил и себя. Таким образом, многолетние мышления Лоханкіна сводились к приятной и близкой ему теме: "Васисуалій Лоханкін и его значение", "Лоханкін и трагедия русского либерализма", "Лоханкін и его роль в русской революции". Все это можно было легко и спокойно думать, разгуливая по комнате в фетровых сапожках, купленных за Варварині деньги, и поглядывая на любимый шкаф, где поблескивали церковным золотом корешки брокгаузівського энциклопедического словаря. Васисуалій часами выстаивал перед шкафом, переводя взгляд с корешка на корешок. Там стояли по ранжиру как на параде удивительные образцы переплетного искусства: Большая медицинская энциклопедия, "Жизнь животных", пудовый том "Мужчина и женщина", а также "Земля и люди" Элизе Реклю.
"Рядом с этой сокровищницей мысли,- неторопливо думал Васисуалій,- делаешься чище, как-то растешь духовно".
Придя к такому выводу, он радостно вздыхал, вытаскивал из-под шкафа "Родину" за 1899 год в переплетах цвета морской волны с пеной и брызгами, рассматривал картинки англо-бурской войны, объявление неизвестной дамы, под названием: "Вот как я увеличила свой бюст на шесть дюймов" - и другой интересный мелочь.
Если бы Варвара ушла, исчезла бы и материальная база, на которой зиждилось благополучие достойного представителя мыслящего человечества.
Вечером пришел Птибурдуков. Он долго не решался войти в комнату Лоханкіних и околачивался на кухне среди довгополум'яних примусов и натянутых крест-накрест веревок, на которых висела сухая гипсовая белье, полосатая от синьки. Квартира вдруг ожила. Стучали двери, мелькали тени, искрились глаза жителей и где-то страстно вздыхали: пришел мужчина.
Птибурдуков сбросил кепку, дернул себя за інженерський ус и наконец решился.
- Варю,- умоляюще сказал он, войдя в комнату,- мы же договорились.
- Полюбуйся, Сашук!-закричала Варвара, хватая его за руку и подталкивая к дивану.- Вот он! Лежит! Самец! Подлый хозяин! Понимаешь, этот крепостник объявил голодовку из-за того, что я хочу от него уйти.
Увидев Птибурдукова, голодающий сразу же перешел на п'ятистопний ямб.
- Птибурдуков, тебя я презираю,- заныл он,- моей жены ты не смей трогать. Ты хам, Птибурдуков, мерзавец! Куда жену ты ведешь от меня?
- Товарищ Лоханкін,- проговорил ошеломленный Птибурдуков, хватаясь за усы.
- Уходи, уходи! Ненавижу тебя! - продолжал Васисуалій, раскачиваясь, как старый еврей на молитве,- ты гнида подлая и мерзкая еще к тому же. Не инженер ты - хам, мерзавец, сволочь, ползучая гадина и сутенер к тому же!
- Как вам не стыдно, Васисуалію Андреевич,- сказал уже скучая Птибурдуков,- это даже просто глупо. Ну, сами подумайте, что вы делаете? Во втором году пятилетки.
- Он мне посмел сказать, что это глупо! Он, он, что жену мою похитил! Уходи, Птибурдуков, а нет, то я тебе по шее, то есть по загривке вам предоставляю!
- Больной человек,- сказал Птибурдуков, стараясь не выходить из рамок приличия.
Но для Варвары эти рамки были тесны. Она схватила со стола уже засохший зеленый бутерброд и двинулась на голодающего. Лоханкін защищался так ожесточенно, будто его кастрировать. Птибурдуков отвернулся и смотрел в окно конский каштан, цвел белыми свечами. Позади себя он слышал отвратительное мычание Лоханкіна и выкрики Варвары:
- Ешь, подлый человек! Ешь, кріпоснику! На следующий день Варвара, взволнованная неожиданным препятствием, не пошла на работу. Состояние голодающего ухудшилось.
- Вот уже и різачка началась в желудке,-с удовольствием сообщал он,- а там и цинга придет на почве недоедания, начнут выпадать зубы и волосы.
Птибурдуков привел брата - военного врача. Птибурдуков-второй долго прикладывал ухо к туловищу Лоханкіна. и прислушался к функций его организма с таким напряжением, с каким кошка прислушивается к движению мыши, что залезла в сахарницу. Во время осмотра Васисуалій смотрел на свою грудь, мохнатые, как демисезонная пальто, глазами, в которых блестели слезы. Ему было жалко себя. Птибурдуков-второй посмотрел на Птибурдукова-первого и сообщил, что больному диета не нужна. Можно есть все. Например, суп, котлеты, компот. Можно есть также хлеб, овощи, фрукты. Даже и рыбу. Курить можно, но в меру. Пить не советует, однако для аппетита неплохо было вводить в организм рюмку хорошего портвейна. Вообще, врач не смог разобраться как следует в душевной драме Лоханкіних. Сановито отдуваясь и постукивая сапогами, он ушел, заявив на прощание, что больному не запрещается также купаться в море и ездить на велосипеде.
Но больной не собирался вводить в организм ни компота, ни рыбы, ни котлет, ни других лакомств. Он не пошел к морю купаться, а продолжал лежать на диване, посылая в адрес присутствующих бранные ямбы. Варвара почувствовала к нему жалость. "Через меня голодает,- размышляла она с гордостью,- которые все же страсти! Способен Сашук на такое высокое чувство?" И она обеспокоенно посматривала на упитанном Сашука, вид которого доказывал, что любовные переживания не будут мешать ему регулярно вводить в организм обеды и ужины. Когда Птибурдуков вышел на минуту из комнаты, она даже назвала Васисуалия "бідненьким". При этом у рта голодающего снова появился бутерброд, но больной снова не принял его. "Еще немного выдержки,- подумал Лоханкін,- и Птибурдукову не видеть моей Варвары".
Он с удовольствием прислушивался к голосам в соседней комнате.
- Он умрет без меня,- говорила Варвара,- нам придется подождать. Ты же видишь, что я сейчас не могу уйти.
Ночью Варвара видела страшный сон. Зсохлий от высокого чувства Васисуалій грыз белые шпоры на сапогах военного врача. Это было нечто ужасное. На лице врача был покорный выражение, как у коровы, которую доит деревенский вор. Шпоры бряцали, зубы щелкали. От страха Варвара проснулась.
Желтое японское солнце светило прямо в окна, тратя всю свою силу на то, чтобы осветить такую мелочь, как граненый пробку от пузырька одеколона "Турандот". На цератовій диване никого не было. Варвара повела глазами и увидела Васисуалия. Он стоял у раскрытой дверцы буфета, спиной к кровати, и вкусно плямкав. От нетерпения и жадности он наклонялся, притупцював ногой в зеленом носке и, шмыгая, посвистывал носом. Опорожнив высокую банку консервов, он осторожно снял крышку с кастрюли и просто залез руками в холодный борщ, вылавливая оттуда куски мяса. Если бы Варвара поймала мужа за таким делом даже в лучшие дни их брачной жизни, то и тогда Васисуалію было бы не с медом. Теперь же его судьба была решена.
- Лоханкін! - сказала она страшным голосом. С испуга голодающий виронив из рук мясо, которое ляснуло снова в кастрюлю, подняв целый фонтан из капусты и птицы звезд. Жадно взвыв, Васисуалій бросился на диван, Варвара молча и быстро одевалась.
- Варвара!-сказал он в нос.-Неужели ты в самом деле уходишь от меня к Птибурдуков а? Ответа не было.
- Волчица ты,- как-то неуверенно провозгласил Лоханкін,- тебя я презираю... К Птибурдукова ты уходишь от меня...
Но уже было поздно. Зря Васисуалій канючил о любви и голодную смерть. Варвара ушла навсегда, волоча за собой дорожный мешок с цветными рейтузами, фетровой шляпой, фигурными бутылочками и другими предметами дамского обихода.
И в жизни Васисуалия Андреевича наступил период мучительных дум и моральных страданий. Есть люди, которые не умеют страдать, как-то у них это не получается. А если уж они и страдают, то стараются сделать это как можно быстрее и незаметно для посторонних. Лоханкін же страдал открыто, величаво, он лакал свое горе чайными стаканами, он будто наслаждался им. Великая скорбь давала ему возможность лишний раз поразмыслить о значении русской интеллигенции, а равно о трагедии русского либерализма.
"А может, так и надо? - рассуждал он.- Может, это искупление, и я выйду из него очищенным? Не такова судьба всех людей с тонкой конституцией, что стояли выше общественности? Галилей, Милюков, А. Ф. Лошади. Да, да, Варвара права, так надо!"
Душевная депрессия не помешала ему, однако, дать в газету объявление о сдаче внаем одной комнаты.
"Это все же материально поддержит меня на некоторое время",- решил Васисуалій. И снова углубился в туманные рассуждения о страданиях плоти и значение души как источника прекрасного.
От этих занятий его не могли оторвать даже решительные требования соседей гасить после себя свет в уборной. Через расстройство чувств Лоханкін каждый раз забывал это делать, что и вызвало возмущение экономных постояльцев.
А надо сказать, что обитатели большой коммунальной квартиры номер три, в которой проживал Лоханкін, считались людьми своенравными и приобрели себе славы на весь дом частыми большими скандалами и склоками. Квартиру номер три прозвали даже "Воронячою слободкой". Длительное совместное жизнь закалила этих людей, и они не знали страха. Квартирная равновесие поддерживалось блокировкой между отдельными жителями. Иногда жильцы "Вороньей слободки" объединялись все против какого-то одного квартиранта. Таком квартиранту было не до шуток! Бурные сила сутяжничества подхватывала его, затягала в канцелярии юрисконсультов, вихрем проносила через прокуренные судебные коридоры и толкала в камеры товарищеских и народных судов. И долго еще скитался непокорный квартирант в поисках правды, добираясь до самого всесоюзного старосты товарища Калинина. До самой смерти такой квартирант будет сыпать всякими юридическими словечками, которых набрался в разных "присутственных местах, будет говорить не "наказывается", а "наказуються", "поступок", а "дєяніє". Себя будет называть не "товарищ Жуков", как ему положено называться со дня рождения, а "потерпевшая сторона". И чаще всего и с особенным наслаждением он выговаривать выражение "вчинить иск". И жизнь его, которая и прежде не текла молоком и медом, станет совсем скверным.
Еще задолго до семейной драмы Лоханкіних, летчик Севрюгов, который, на свое несчастье, жил в квартире номер три, вылетел за срочной командировкой Тсоавіохіму за Полярный круг. Весь мир, волнуясь, следил за полетом Севрюгова. Пропала без вести некая иностранная экспедиция, шедшая к полюсу, и Севрюгов должен ее отыскать. Мир жил надеждой на успешные действия летчика. Эхом отзывались радиостанции всех материков, метеорологи предупреждали отважного Севрюгіна от магнитных бурь, короткохвильовики заполняли эфир свистом, и польская газета "Курьер Поранни", близкий к министерству иностранных дел, уже требовала расширения Польши до границ 1772 года. Целый месяц Севрюгов летал над ледяной пустыней, и рев его моторов был слышен во всем мире.
Наконец Севрюгов сделал то, что совершенно сбило с толку газету, близкую к польского министерства иностранных дел. Он нашел затерянную среди торосов экспедицию, успел сообщить о месте ее пребывания, но после этого вдруг исчез сам.
Это сообщение взволновало весь земной шар. Имя Севрюгова произносилось на трехстах двадцати языках и наречиях, в частности, чернокожих индейцев; портреты Севрюгова в звериных шкурах появлялись на каждом свободном листе бумаги. В разговоре с представителями прессы Габриэль д'аннунцио заявил, что он только что закончил новый роман и немедленно вылетает на поиски отважного россиянина.
Появился чарльстон "Мне тепло с моей малюткой на полюсе".
И старые московские халтурщики Услишкін-Вертер, Леонид Трепетовський и Борис Аміаков, которые давно практиковали литературный демпинг и выбрасывали на рынок свою продукцию по заниженным ценам, уже писали ревю под названием: "А вам не холодно?" Одно слово, наша планета переживала большую сенсацию.
Но еще большую сенсацию вызвало это сообщение в квартире номер три дома номер восемь по Лимонному переулке, известной всем как "Воронья слободка".
- Пропал наш квартирант! - радостно говорил отставной дворник Никита Пряхин, просушивая над принуждением валенок.- Пропал, сердешный. Вот не летай, не летай! Человек должен ходить, а не летать. Ходить должен, ходить.
И он переворачивал валенок над стогнучим огнем.
- Долетался, желтоглазый,- бормотала бабушка, имени-фамилии которой никто не знал. Жила она на антресолях, над кухней, и хотя вся квартира освещалась электричеством, бабушка курила у себя наверху керосиновую лампу с рефлектором. Электричестве она не доверяла.- Вот и комната освободилась, площадь!
Бабушка первой произнесла слово, которое давно уже угнетало сердца обитателей "Вороньей слободки". Об комнату погибшего летчика заговорили все: и бывший горный князь, а ныне трудящийся Востока гражданин Гігієнішвілі, и Дуня, которая арендувала койку в комнате тети Паши, и сама тетя Паша - торговка и горькая пьяница, и Александр Дмитриевич Суховейко, в прошлом камергер двора его императорского величества, которого в квартире звали просто Митрич, и вся остальная квартирная мелочь главе с ответственным квартиронаймачкою Люцією Францівною Пферд.
- Что же,- сказал Митрич, поправляя золотые очки, когда кухню заполнили жильцы,- раз товарищ исчез, надо делить. Я, например, давно имею право на дополнительную площадь.
- Это почему же мужчине площадь? - возразила коїчниця Дуня.- Надо женщине. И у меня, может, за всю жизнь такого случая не будет, чтобы мужчина вдруг пропадал!
И она еще долго толкалась среди соседей, доказывая свое право на площадь и часто произнося слово "мужчина".
Во всяком случае, жильцы сходились на том, что комнату надо немедленно забирать.
В тот же день мир всколыхнула новая сенсация. Смелый Севрюгов нашелся: Нижний Новгород, Квебек и Рейкьявик услышали позывные Севрюгова. Он сидел с помятым шасси на восемьдесят четвертой
Параллели. Эфир бурлил от сообщений: "Смелый россиянин чувствует себя прекрасно", "Севрюгов шлет рапорт президиума Тсоавіохіму!", "Чарль Лімдберг считает Севрюгова лучшим летчиком мира", "Семь ледоколов вышли на помощь Севрюгову и найденной им экспедиции". В промежутках между этими сообщениями газеты печатали только фотографии каких-криг и морских берегов. Без удержу слышны были слова: "Севрюгов, Нордкап, параллель, Севрюгов, Земля Франца-Иосйфа, Шпицберген, Кінгсбей, пимы, горючее, Севрюгов". На смену грусти, который вызвало это сообщение в "Вороньей слободке", быстро пришла спокойная уверенность.
Ледокол продвигался очень медленно, еле разбивая ледяные поля.
- Отнять комнату-и только,-говорил Никита Пряхин,- ему там хорошо сидеть на льду, а тут, например, Дуня, имеет все права. К тому же согласно закону, жилец не имеет права отсутствовать больше двух месяцев.
- Как вам не стыдно, гражданин Пряхин! - возражала Варвара, тогда еще Лоханкіна, размахивая "Известиями". Это же герой. Ведь он сейчас на восемьдесят четвертой параллели!
- А что это за такая параллель,- сердито отозвался Митрич.- А может, никакой такой параллели и вовсе нет. Этого мы не знаем. В гимназиях не учили.
Митрич сказал чистейшую правду. В гимназии он не учился. Он окончил Пажеский корпус.
- Да вы поймите,- гарячкувала Варвара, тыча под нос камергерові газету.- Вот статья. Видите? "Среди торосов и айсбергов".
- Айсберги! - подтрунивал Митрич.- Это мы не можем понять. Десять лет нет жизни. Все Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабіновичі. Правду говорит Пряхіи. Отобрать - и хватит. Да и еще вот и Люция Францевна утверждает, что по закону...
- А вещи на лестницу выкинуть, к чертовой матери,- выкрикнул басовитостью бывший князь, а ныне трудящийся Востока, гражданин Гігієнішвілі.
Варвару быстро заклевали, и она побежала жаловаться мужу.
- А может, так и надо,- ответил мужчина, поднимая фараонівську бороду,- может, устами простого мужика Митрича говорит большая сірячна правда. Вдумайся только в роль российской интеллигенции, в ее значение.
Того знаменательного дня, когда ледоколы, наконец, дошли до палатки Севрюгова, гражданин Гігієнішвілі сломал замок на севрюговських дверях и выбросил в коридор все имущество героя, даже и красный пропеллер, который висел на стене. В комнату вселилась Дуня, что тотчас же впустила к себе за плату шестеро коїчників. На завоеванной площади всю ночь устраивали пир. Никита Пряхин играл на гармонии, и камергер Митрич плясал "русскую" вместе с пьяной тетей Пашей.
Имел бы Севрюгов славу хоть немного меньшую, чем та всемирная, которую он снискал своими исключительными полетами над Арктикой, не видать ему никогда своей комнаты, засосала бы его бурные сила сутяжничества и до самой смерти называл бы он себя не "отважным Севрюговим", не "ледовым героем", а "потерпевшей стороной". Но на этот раз "Воронью слободку" присадили как следует. Комнату вернули Севрюгову (вскоре он переехал в новый дом), а бравый Гігієнішвілі за самоуправство отсидел в тюрьме четыре месяца и вернулся оттуда злой как черт.
Именно он сделал осиротілому Лоханкіну первое предупреждение гасить регулярно после себя свет в уборной. Глаза его в этот миг были дьявольские, решительные. Растерянный Лоханкін недооценил важность демарша гражданина Гігієнішвілі и таким образом прозевал начало конфликта, который стал причиной страшной, неслыханной даже в жилищной практике события.
Вот как это все обернулось. Васисуалій Андреевич, как и раньше, забывал гасить свет в местах общего пользования. Да и мог ли он помнить о таких мелочах быта, когда от него ушла жена, когда он остался без копейки, когда еще не было выяснено многообразное значение русской интеллигенции? Мог ли он думать, что жалкое світлечко восьмисвічної лампы вызовет у соседей такие большие чувства? Сначала его предупреждали по несколько раз на день. Потом прислали письмо, составленного Митричем и подписанного всеми жильцами квартиры. И, наконец, перестали предупреждать и уже не слали писем. Лоханкін еще не мог понять важность всего, что творилось, но ему все же мерещилось, что вокруг него должно сомкнуться какое-то кольцо.
Во вторник вечером прибежала девушка тети Паши и вдруг выпалила:
- Они в последний раз предупреждают, чтобы тушили. Но как-то так случилось, что Васисуалій Андреевич опять забыл, и лампочка преступно излучала свет сквозь грязь и паутину. Квартира вздохнула. Через минуту в дверях лоханкінської комнаты появился гражданин Гігієнішвілі. Он был в голубых полотняных сапогах и в плоской шапке с рыжего ягненка.
- Пойдем,- сказал он, призывая Васисуалия пальцем. Он изо всех сил схватил его за руку и повел по темному коридору, где Васисуалій вдруг чего-то заскучал, и он даже начал борюкатися. Но ударом в спину вытолкнул его на середину кухни. Уцепившись за веревки для белья, Лоханкін еще держал равновесие и испуганно оглянулся. Здесь собралась вся квартира. В грозном молчании стояла Люция Францевна Пферд. Фиолетовые химические морщины лежали на властном лице ответственного квартиронаймачки. Рядом с ней на плите сидела грустная и пьяная тетя Паша. Улыбаясь, посматривал на напуганного Лоханкіна босой Никита Пряхин. С антресолей опрокинула голову ничейная бабушка. Дуня подавала какие-то знаки Митричу. Бывший камергер двора улыбался, пряча что-то за спиной.
- Что? Будут общие сборы? - спросил Васисуалій Андреевич тоненьким голоском.
- Будут, будут,- сказал Никита Пряхин, приближаясь к Лоханкіна,- все тебе будет. Кофе тебе будет, какава! Ложись! - выкрикнул он вдруг, с на Лоханкіна то ли водкой, то скипидаром.
- То есть как это-ложись?-переспросил Васисуалій Андреевич, начиная дрожать.
- А что с ним разговаривать, с недобрым человеком! - сказал гражданин Гігієнішвілі. И, присев на корточки, начал щупать талию Лоханкіна, відстебуючи подтяжки.
- Спасите!-негромко проговорил Васисуалій, бросив безумный взгляд на Люцію Францівну.
- Свет надо было гасить,- строго ответила гражданка Пферд.
- Мы не буржуи, чтобы электрическую энергию впустую жечь,- добавил камергер Митрич, обмакнув что-то в ведре с водой.
- Я не виноват! - пискнул Лоханкін, пытаясь вырваться из рук бывшего князя, а ныне трудящегося Востока.
- Все не виноваты,- бормотал Никита Пряхин, держа жителя, который дрожал.
- Я же ничего такого не сделал.
- Все ничего такого не сделали.
- У меня душевная депрессия.
- У всех душевная.
- Вы не смеете меня трогать. Я малокровний.
- Все, все малокровні.
- От меня ушла жена! - надрывался Васисуалій.
- У всех жена ушла,- отвечал Никита Пряхин.
- Давай, давай, Никита! - деловито проговорил камергер Митрич, подавая мокрые блестящие резки. разговорами до утра не вправимось.
Васисуалия Андреевича положили животом на пол. Ноги его молочно засветились. Гігієнішвілі размахнулся что было силы, и резкая тонко завизжала в воздухе.
- Мамочка! - ахнул Васисуалій.
- У всех мамочка! - назидательно сказал Никита, прижимая Лоханкіна коленом.
И здесь Васисуалій вдруг замолчал.
"А может, так и надо,- подумал он, тіпаючись от ударов и рассматривая темные, панцирные ногти на ноге Никиты.-Может, именно в этом искупление, очищение, великая жертва..."
И пока его били, пока Дуня стыдливо смеялась, а бабушка с антресолей покрикувала: "Так его, хворенького, так его, родненького",- Васисуалій сосредоточенно думал о значении русской интеллигенции и о том, что Галилей тоже потерпел за правду.
Последним взял розги Митрич.
- Дай-ка я попробую,- сказал он, поднимая руку.- Предоставляю ему розгой по філейним частям.
И Лоханкіну не пришлось отведать камергерської прутья. В дверь черного хода постучали. Дуня побежала открыть. (Парадный ход "Вороньей слободки" был давно забит по той причине, что жители никак не могли решить, кто первым должен мыть лестницу. По этой же причине была наглухо забита и ванная комната).
- Васисуалію Андреевич, к вам незнакомый мужчина,- сказала Дуня, словно ничего не произошло.
И все действительно увидели незнакомого мужчину в белых джентльменских штанах.
Васисуалій Андреевич вскочил, поправил свой туалет и с ненужной улыбкой повернул лицо к Бендера, который только что вошел.
- Я вам не помешал? - вежливо спросил великий комбинатор, прищурившись.
- Да, да,- пролепетал Лоханкін, шаркая ногой,- видите ли, я здесь был, как бы вам сказать, немного занят... Но... кажется, я уже освободился?
И он заискивающе оглянулся по сторонам. И в кухне уже никого не было, кроме тети Паши, которая во время экзекуции заснула на плите. На дощатом полу валялись отдельные резки и белый полотняный пуговица с двумя дырочками.
- Прошу ко мне,- пригласил Васисуалій.
- А может, я все же помешал? - спросил Остап, оказавшись в первой комнате Лоханкіна.- Нет? Ну, ладно. Так это и есть ваша "Зд. чуд. ком. с ус. виг.-изд. н. м. од. ин. холл." А она, действительно, "чуд." и имеет "в. выгод".
- Совершенно верно,- оживился Васисуалій,- замечательная комната, со всеми удобствами. И возьму недорого. Пятьдесят рублей за месяц.
- Торговаться я не буду,- вежливо сказал Остап,- но... соседи... Как они?
- Замечательные люди,- ответил Васисуалій,- и вообще, все выгоды... И цена дешевая.
- Но ведь они, кажется, ввели здесь телесные наказания?
- Ет,- сказал Лоханкін чистосердечно,- ведь, в конце концов, кто знает? Может, именно так и надо. Может, в этом и есть большая сірячна правда?
- Сірячна?- задумчиво повторил Бендер.- Она же сермяжна, посконна, домотканая, кондовая, стародавняя? Так, так. Вообще, скажите, из какого класса гимназии вас вытурили за неуспешность? С шестого?
- Из пятого,- ответил Лоханкін.
- Золотой класс. Значит, до физики Краєвича вы не дошли? И с тех пор жили исключительно интеллектуальным жизнью? А впрочем, мне это все равно. Живите, как хотите. Завтра я переезжаю к вам.
- А задаток? - спросил бывший гимназист.
- Вы не в церкви, вас не обманут,- веско сказал великий комбинатор.- Будет и задаток. Со временем.
Раздел XIV ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ
Когда Остап вернулся в гостиницу "Карлсбад" и, отразившись бесчисленное количество раз в вестибюльных и коридорных зеркалах, которыми так любят прикрашатись учреждения такого типа, вошел в свой номер, его смутил хаос, который он здесь увидел. Красное плюшевое кресло лежало короткими ногами кверху, показывая свой не совсем привлекательный джутовый спид. Бархатная скатерть с позументами съехала со стола. Даже картина "Явление Христа народу" и та висела боком, потеряв значительную часть назидательности, которую вложил в нее художник. С балкона дул свежий пароходный ветер, передвигая разбросаны по кровати деньги. Среди них валялась жестяная коробка от папирос "Кавказ". На ковре, вцепившись друг в друга, молча барахтались Паниковский и Балаганов.
Великий комбинатор брезгливо переступил через них и вышел на балкон. Внизу, на бульваре, щебетала публика, хрустел под ногами гравий, над черными кленами лил слитное дыхание симфонического оркестра. В темной глубине порта хвастался огнями и гуркав железом холодильник, который еще строили. За брекватером гудел и чего-то требовал невидимый пароход, очевидно, просился в гавань.
Вернувшись в номер, Остап увидел, что молочные братья уже сидят друг против друга на полу и, устало отталкиваясь локтями, бормочут:
"А ты кто такой?"
- Не поделили что-то?- спросил Бендер, запинаючи портьеру. Паниковский и Балаганов быстро поднялись на ноги и принялись рассказывать. Каждый из них приписывал весь успех себе и чернил действия второго. Оскорбительные для обеих подробности они, не сговариваясь, пропускали, приводя вместо них большое количество деталей, что изображали их рвение и ловкость в выгодном освещении.
- Ну, довольно! - сказал Остап.- Не деритесь плешинами об паркет. Картина битвы мне ясна. То вы говорите, с ним была девушка? Это хорошо. Итак, мелкий служащий себе носит в кармане... Вы, кажется, посчитали? Сколько там! Ого! Десять тысяч! Заработная плата господина Корейко за двадцать лет безупречной службы. Зрелище для богов, как пишут очень умные передовики. Я вам не помешал? Вы что здесь делали, на полу. Вы делили деньги? Продолжайте, продолжайте, я посмотрю.
- Я хотел честно,-сказал Балаганов, собирая деньги с кровати,- справедливо. Всем поровну, по две с половиной тысячи.
И, разложив деньги на четыре кучки, он скромно отошел в сторону, сказав:
- Вам, мне, ему и Козлевичу.
- Очень хорошо,- заметил Остап.- А теперь пусть делит Паниковский, у него, как видно, э свои соображения.
Паниковский, который имел свои соображения, взялся за дело с большим рвением. Наклонившись над кроватью, он шевелил толстыми губами, слюнив пальцы и без умолку пересовував кредитки с места на место, словно разкладав большой королевский пасьянс. После всех мудрствований на одеяле стояло три кучки: одна, большая, из чистых, новеньких купюр, вторая, такая же, но с купюр уже загрязненных, и третья-маленькая и совсем грязная.
- Нам с вами по четыре тысячи,- сказал он Бендеру,- а Балаганову две. Он и на две не сделал.
- А Козлевичу? - спросил Балаганов, от ярости заслоняя глаза.
- А за что же Козлевичу? - взвизгнул Паниковский.- Это грабеж! Кто такой Козлевич, чтобы с ним делиться? Я не знаю никакого Козлевича.
- Все? - спросил великий комбинатор.
- Все,- ответил Паниковский, не отводя взгляда от кучи с чистыми купюрами.- Который может быть в данный момент Козлевич?
-А теперь ділитиму я,- по-хозяйски сказал Остап. Он неторопливо свернул все кучки в одну, сложил деньги в жестяную коробку и сунул ее в карман белых брюк.
- Все эти деньги,- заключил он,- будут сейчас же возвращено потерпевшему, то есть гражданину Корейко. Вам нравится такой способ распределения?
- Нет, не нравится,- вырвалось у Паниковского.
- Бросьте шутки, Бендер,- недовольно сказал Балаганов.- Надо разделить справедливо.
- Этого не будет,- сдержанно произнес Остап.- И вообще в этот поздний час я шутить с вами не собираюсь.
Паниковский всплеснул старческими посиневшими ладонями. Он с ужасом взглянул на великого комбинатора, отошел в угол и притих. Оттуда только раз поблескивал золотой зуб нарушителя конвенции.
Лицо Балаганова вдруг сделалось мокрое, словно яйцо сварилось на солнце.
- Зачем мы трудились? - сказал он, відхекуючись. Так нельзя. Это... объясните.
- Вам,- вежливо сказал Остап,- любимому сыну лейтенанта, я могу повторить только то, что я говорил в Арбатове. Я чту уголовный кодекс. Я не нальотник, а идейный борец за денежные знаки. До моих четырехсот честных способов изъятия денег ограбления не входит. Как-то не укладывается и к тому же мы прибыли сюда не за десятью тысячами. Этих тысяч мне лично нужно по крайней мере пятьсот.
- Зачем же вы послали нас?-спросил Балаганов, немного охладев.-Мы старались...
- Другими словами, вы хотите спросить, известно высокоуважаемого командору, с какой целью он провел последнюю операцию? На это отвечаю - да, известно. Дело в том...
В эту минуту в углу потух золотой зуб. Паниковский развернулся, наклонил голову и с криком: "А ты кто такой?" -истошно бросился на Остапа. Не изменив позы, даже не повернув головы, великий комбинатор ударом каучукового каблука вернул взбесившегося нарушителя конвенции на его место и продолжал:
- Дело в том, Шура, что это была проверка. У служащего с зарплатой сорок рублей оказались в кармане десять тысяч рублей, что несколько странно и дает нам большие шансы, позволяет, как говорят марафоны и беговые жуки, надеяться на куш. Пятьсот тысяч-это, безусловно, куш. И получим мы его так. Я верну Корейку десять тысяч, и он их возьмет. Хотел бы я видеть человека, который бы не взяла назад свои деньги. И вот здесь и будет ему конец. его доконает скупость. И как только он признается в своем богатстве, я возьму его голыми руками. Человек не глупый, он поймет, что часть меньше, чем целое, и отдаст мне эту часть, чтобы не потерять все. И здесь, Шурочко, появится эта тарелочка с голубой каймой...
- Согласие! - воскликнул Балаганов. В углу плакал Паниковский:
- Отдайте мне мои деньги! - шепелявил он.- Я совсем бедный. Я год не ходил в баню. Я старый. Меня не любят девушки.
- Обратитесь во Всемирную лигу сексуальных реформ,- сказал Бендер.- Может, там помогут.
- Меня никто не любит,- продолжал, тіпаючись, Паниковский.
- А за что вас любить? Таких как вы, девушки не любят. Они любят молодых, длинноногих, политически грамотных. А вы скоро умрете. И никто не напишет про вас в газете: "Еще один сгорел на работе". И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать: "папа, Папа, гы слышишь нас?"
- Не говорите так! - закричал перепуганный Паниковский.- Я переживу вас всех. Вы не знаете Паниковского. Паниковский вас всех еще продаст и купит. Отдайте мои деньги.
- Вы лучше скажите, будете служить у меня или нет? Последний раз спрашиваю.
- Буду,- ответил Паниковский, утирая спешно старческие слезы.
Ночь, ночь, ночь окутала всю страну.
В черноморском порту легко возвращались кр
