ак, одновременно принимая из рук мужей только что зажженную сигарету.- Выдается вам, что он в своем уме, что он нормальный мужчина, га? Не смахивает ли он на недоразвитого урода или просто на причинной маньяка, что страдает буйное помешательство?

- Матерь божья! Не знаю, что вам ответить, так-таки не знаю. Мне кажется, ей страшно повезло, когда все...

Сваха вдруг настороженно выпрямилась и склонилась вперед, выдыхая сквозь ноздри дым:

- Ладно-ладно, подождите-ка минутку, то уже лишнее,- сказала она миссис Сілсберн, но на самом деле обращаясь ко мне, так сказать, через ее голову.- Приходилось ли вам видеть NN на экране?

Она назвала сценическое имя на то время хорошо известной, а сейчас, 1955 года, знаменитой певицы.

- Да,- быстро и заинтересованно ответила миссис Сілсберн и замолчала, ожидая, что та скажет дальше. Сваха кивнула головой.

- Ладно,- сказала она.- А вы не заметили, как она улыбается? Будто лукаво? Будто одной половиной ¦ лицо? Это легко заметить, если вы...

- Да-да, заметила! - ответила миссис Сілсберн. Сваха смоктонула сигарету и бросила на меня быстрый, едва заметный взгляд.

- Ну так вот: это вследствие частичного паралича мышц,- сказала она, выдыхая понемногу за каждым словом дым.- А вы знаете, как она его достала? Этот сумасшедший Симор, очевидно, ударил ее, и ей наложили девять швов на лицо.

Она протянула руку (может, просто ради того, чтобы сделать театральный жест) и снова стряхнула пепел.

- Позвольте спросить: где вы такое слышали? - отозвался я. Мои губы слегка по-дурнячому дрожали.

- Прошу,- ответила она, глядя не на меня, а [196] на миссис Сілсберн.- Иметь Мюрієл рассказала об этом между прочим часа два назад, когда Мюрієл рыдала на отчаяние души.- Она зирнула на меня.- Или вы удовлетворены ответом? - И вдруг перевела свой букет гардений из правой руки в левую. Из всех ее движений этот больше всего походил на обычный нервный жест.- К вашему сведению,- сказала она, глядя на меня,- знаете, кто вы такой, по моему мнению? Думаю, вы брат этого Сімора.- Она подождала мгновение ока и, когда я ничего не ответил, продолжала дальше.- Вы с х о ж и на него, если учитывать его дурацкую фотографию, и я чувала, что брат должен был приехать на свадьбу. Мюрієл слышала это от его сестры или еще от кого-то.- Она уставилась в мое лицо.- То вы его брат? - спросила она прямо. Когда я ответил, голос мой, пожалуй, несколько изменился.

- Так,- сказал я.

Лицо мое пашіло. Однако именно сейчас мне было гораздо легче признаться, кто я такой, чем когда-либо с того момента, как я вышел из поезда.

- Я это знала,- сказала сваха.- Ведь я не потеряла смысла. Я догадалась, кто вы такой, в ту же минуту, когда вы сели в машину.- Она вернулась к мужу.- Или я не говорила, что он его брат, как только он сел в машину? Га?

Лейтенант слегка крутанулся на своем месте.

- Ты говорила, что он, пожалуй... да говорила,- ответил он.- Говорила. Так.

Как реагировала миссис Сілсберн на это открытие, можно было понять, не глядя на нее. Тайком я посмотрел через ее плечо на пятого пассажира - карлуватого пожилого человечка, чтобы убедиться, его замкнутость осталась нетронутая. Так оно и было. Никогда я еще так не радовался ни с около чьей безразличия.

Сваха снова обратилась ко мне.

- К вашему сведению, я также знаю, что ваш брат не является хіроподист. Поэтому ваши шутки ни к чему. Я чувала, что он был Билли Блэк в передаче "Умный ребенок" лет пятьдесят.

Миссис Сілсберн вмиг решила принять более активное участие в разговоре.

- В передаче? - спросила она, и я почувствовал, что она смотрит на меня со свежей, острее интересом.

Сваха не ответила ей.

- А вы были кто? - спросила она меня.- Джорджи Блэк?

Тон ее, в котором сочетались грубость и любознательность, был заинтересован и чуть не обеззброюючий. [197]

- Джорджи Блэк - то был мой брат Уолт,- сказал я, отвечая лишь на ее второй вопрос.

Она вернулась к миссис Сілсберн. И

- Считайте, это, пожалуй, тайна, но этот человек и его брат Симор выступали по радио убранными под именами. Дети семьи Блэк.

- Успокойся, дорогая моя, успокойся,- несколько нервной отозвался лейтенант.

Жена вернулась к нему.

- Я не хочу успокоиться,- сказала она, и снова наперекор сознания я почувствовал к ней почти уважение - такой-потому что металл-звучал в ее голосе.- Ведь, клянусь небом, его и брата считали таким умным, что дальше некуда. Считали еще в колледже, когда он имел всего четырнадцать лет, что ли. Когда его сегодняшний поступок можно назвать умным, то считайте меня за Махатму Ганди! Как себе хотите. Но мне от того противно!

Именно тогда я почувствовал себя еще ніяковіше, чем до сих пор. Кто-то очень пристально созерцал левую, слабішу половину моего лица. Это была миссис Сілсберн. Я порывисто повернулся к ней, и она едва заметно вздрогнула.

- Позвольте спросить: вы не Бади Блэк? - проговорила она, и, услышав в ее голосе поштиву нотку, я думал одно мгновение, что она собирается подать мне авторучку и небольшой оправленный кожей альбом для автографа. Мне стало неудобно - хотя бы через тот факт, что именно был 1942 год и со времени расцвета моей коммерческой славы прошло лет девять-десять.- Я спрашиваю это потому,- продолжала она,- что мой муж постоянно слушал эту передачу в течение всех...

- Если вам интересно знать,- перебила ее сваха, глядя на меня,- это была одна-одинешенька радиопередача, две которой я испытывала настоящую отвращение. Мне отвратительны преждевременной развитые дети. Если бы я имела ребенка, который...

Конец того предложения мы так и не услышали. Внезапно и недвусмысленно ее перебил щонайпронизливіший, щонайоглушливіший, щонайприкріший мібемольний звук, который мне только приходилось бодрствовать. Все мы в машине буквально подскочили. В тот момент мимо нас маршував духовой оркестр, состоявший из доброй сотни морских скаутов, ни один из которых, видимо, не имел музыкального слуха. С почти хулиганской непринужденностью ребята выводили мелодию "Звездчатый-полосатого флага". Миссис Сілсберн - очень уместно - закрывала руками уши. [198]

Несколько секунд, которые длились целую вечность, стоял невообразимый рев. Его мог преодолеть лишь голос свахи, если бы она попыталась крикнуть изо всех сил. Когда она таки попробовала, казалось, ее голос доносится издалека, может, из трибун стадиона "Янки".

- Я не могу! - кричала она.- Пойдемте звідціля, пошукаймо какого-нибудь телефона! Мне надо позвонить Мюрієл и сказать, что мы задерживаемся! А то она збржеволіє!

Когда прибыл местный Армагеддон, мы с миссис Сілсберн вернулись были вперед, чтобы его встретить. Теперь мы крутнулись на наших откидных сиденьях, стремясь лицезріти вождя. (А может, и нашего спасителя).

- Где-то здесь на Семьдесят девятой улице есть Шрафтова лавочка! - ревнула она к миссис Сілсберн.- Пойдемте выпьем газированной воды, и я оттуда позвоню! Там по крайней мере будет кондиционированный воздух!

Миссис Сілсберн с энтузиазмом закивала головой и пантомімно заворушила губами: "Да!"

- Пойдемте и вы с нами! - крикнула мне сваха.

Помню, что уж слишком непринужденно я крикнул ей: "Ура!" (Даже сейчас трудно понять, почему сваха распространила и на меня свое приглашение оставить судно. Может, ее натхнуло присуще врожденном главарю чувство порядка. Может, ее побудило смутное, но настойчивое желание полностью укомплектовать свой десантный отряд. Гораздо легче, кажется мне, объяснить, почему я с необычайной поспешностью принял это приглашение. Я склоняюсь к мысли, что это было вследствие религиозного импульса. В некоторых Дзэнские монастырях заведено правило - не единственное, которое считается абсолютно обязательным,- что когда один монах крикнет другом "Эй!", тот должен, не задумываясь, крикнуть "Эй!" и себе).

Тогда сваха повернулась и впервые напрямую обратился к карлуватого пожилого человечка. На мое огромное удовольствие он до сих пор сидел, утупившися просто себя, словно перед его глазами стояло собственно, частное видение, которое за все это время не изменилось ни на йоту. Он все еще крепко сжимал двумя пальцами незапалену настоящую гавану. Несмотря на тот очевидный факт, что он не обращал никакой внимания на страшный шум, который поднял отряд барабанщиков и горнистов, а может, керуючися строгим правилом, что все старые люди, которые достигли восьмидесяти лет, должны [199]

быть глухая, как пень, или очень тугие на ухо, сваха приблизила свои губы дюймов на два до его левого уха.

- Мы хотим выйти из машины! - крикнула она ему - почти в него.- Мы хотим найти телефон, чтобы позвонить и, может, немного подкрепиться! Вы хотите пойти с нами? ;

Первая реакция старика была просто замечательная. Он поглядел сперва на свашку, потом на всех нас, а потом широко улыбнулся. Его улыбка нисколько не потускнела за тот факт, что не имела ніякісінького смысла, ни через факт, что в его рту поблескивали прекрасные, бесспорно фальшивые зубы. Одно мгновение он вопросительно смотрел на свашку с удивительно невозмутимой улыбкой. Точнее, он смотрел чекально, словно, как мне казалось, надеялся, что сваха или кто-нибудь из нас имел прекрасный намерении передать ему корзину с провизией.

- Кажется, он не услышал тебя, рибонька! - крикнул лейтенант.

Сваха кивнула и снова приблизила мегафон свой рот к самому уху старика. С достойной похвалы громкостью она повторила свое приглашение оставить машину вместе с нами. И снова по всем признакам старик, казалось, был более склонен согласиться на любое предложение - может, даже пойти и искупаться в Ист-Ривер. Но опять складывалось впечатление, что он не услышал ни единого слова. Вдруг он доказал, что' так оно и 6. Широко улыбнувшись до всех нас вместе, он поднял свою руку с сигарой и одним пальцем многозначительно постучал сперва по рту, потом по уху. Этим жестом он словно намекал на какой-то весьма остроумную шутку, чтобы им хотел насмешить и нас.

В этот момент миссис Сілсберн шелохнулась рядом со мной - почти подскочила - в знак того, что поняла. Она тронула атласный свашин рукав и вскрикнула:

- Я знаю, кто он такой! Он не слышит и не говорит - он глухонемой. Это дядя отца Мюриэл!

Сваха воскликнула "О!" самыми губами и крутнулася д"; мужчину.

- Ты имеешь карандаш и бумага? - завопила она.

Я тронул ее за рукав и крикнул, что я имею. В спешке - как будто нам было страшно никогда - я вытащил из внутреннего кармана своей гимнастерки небольшой блокнот и огрызок карандаша, которого я только реквизировал из ящика ротной канцелярии в Форт-Бенінгу.

Уж слишком разборчиво я написал на листике: "Параде задерживает нас на неопределенное время. Мы хотим найти телефон [200] и выпить чего-нибудь прохладительного. Вы согласны пойти с нами?"

Свернув один раз записку, я подал ее сестрам. Она развернула ее, прочла и подала карлуватому человечку. Он прочитал и себе, широко улыбаясь} потом посмотрел на меня и энергично закивал головой. Одно мгновение мне казалось, что нельзя полнее и красноречивее выразить свое согласие, но он вдруг начал делать мне знаки рукой, и я понял, что он просит блокнот и карандаш. Я передал ему то и другое - не глядя на свашку, которая интенсивно излучала нетерпение. Человечек якнайдбайливіше положил себе на колени блокнот, посидел минуту, держа карандаш наготове и, очевидно, сосредоточенно размышляя, но улыбаясь почти так же широко. В конце концов карандаш начал двигаться, хоть и очень неуверенно. Вот он поставил над "и" точку, и блокнот вместе с карандашом был вручен лично мне. В придачу человечек еще раз чрезвычайно простодушно кивнул головой. В блокноте было выведено одно слово "Пойдем".

Сваха, прочитав через мое плечо, издала звук, несколько похожий на фырканье, но я торопливо посмотрел на великого писателя и попытался своим видом показать, что все мы в машине могли сразу распознать поэтическое произведение и что мы были глубоко благодарны.

Один за другим мы вышли из машины через обе двери, словно покидая корабль, что попал в беду на Мэдисон-авеню, посреди моря раскаленного клейкого асфальта. Лейтенант задержался на мгновение, чтобы известить шофера о наш бунт. Насколько я помню, колонне барабанщиков и горнистов не видно было конца-краю, и оглушительный грохот нисколько не утихла.

Сваха и миссис Сілсберн вели к Шрафта. Они шли вдвоем - как те разведчики - на юг по восточной стороне Мэдисон-авеню. Переговорив с шофером, лейтенант догнал их. Точнее - почти догнал. Он пошел чуть позади, чтобы извлечь исподтишка свой кошелек и, наверное, посмотреть, сколько там денег.

Мы с дядей отца невесты шли в тылу. То человечек почувствовал, что я его друг, или просто потому, что я был владелец блокнота и карандаша, он не то что тяжей, а просто ко мне прилип. Верхушку его прекрасного шелкового цилиндра не доходил мне до плеча. Несмотря на его коротенькие ноги, я шел довольно-таки медленной поступью. В конце квартала мы уже сильно отстали от других. И это, очевидно, не слишком нас тревожило. Помню, мы с моим приятелем [201] мерили друг друга глазами и обменивались к ідіотства радовались поглядывали, что должны были свидетельствовать, какое приятное каждому из нас общество другого.

Когда я. со своим спутником подошел к лавке Шрафта на Семьдесят девятой улице, сваха, ее муж и миссис Сілсберн уже несколько минут стояли у дверей-турникету. Все трое столпились, как я подумал, в угрожающем ожидании. Они вели разговор, но сразу замолчали, скоро заметили нашу странную пару. Несколько минут назад, когда мы все сидели в машине и мимо нас с оглушительным шумом маршувала колонна трубачей и барабанщиков, общая беда, почти совместное страдание вроде бы сплотило нашу небольшую группу. То была сплоченность группы туристов компании Кука, что их застала в Помпеи страшный ливень. Теперь, когда мы с крошечным человечком подошли к двери Шраф-мировой магазина, стало ясно, что гроза миновала. Мы с свашкою переглянулись просто как знакомые, без всякой добризичливості.

- Закрыт на ремонт,- холодно заявила она.

Неофициально, но, несомненно, она снова исключила меня из своего круга, и в этот момент я как знать-почему почувствовал большую, чем когда-либо с того дня, обособленность и одиночество. Стоит заметить, что в то же время меня снова понял приступ кашля. Я снова вытащил платок из кармана брюк. Сваха вернулась к миссис Сілсберн и своего мужа.

- Где-то здесь находится магазин Лонгчемпа,- сказала она,- но я не знаю, где именно.

- Я тоже не знаю,- отозвалась миссис Сілсберн.

Казалось, она вот-вот заплачет. Хотя лицо ее было покрыто густым слоем пудры, на лбу и верхней губе проступили капельки пота. Под рукой она зажала черную сумку из лакированной кожи. Миссис Сілсберн держала ее так, будто это была ее любимая кукла, а сама она походила на нарум'янену и напудрену ради попытки ребенка, что сбежала из дома и чувствовала себя очень несчастной.

- Такси не найдешь ни за какие деньги,- разочарованно отозвался лейтенант.

От усталости вид его был тоже скверный. "Пилотский" картуз сидел совсем как чужой на бледном спітнілому отнюдь не бравому лице, и мне, помню, захотелось сбросить его с головы, или по крайней мере поправить, надвинуть чуть на лоб - именно такое желание вы чувствуете на детском празднике, где, как правило, всегда бывает малый почтенный паренек, который насадил бумажный колпак так, что тот загнул одно или оба уха. [202]

- Боже, вот это-то день! - подытожила за всех нас сваха.

ее веночек из искусственных цветов съехал немного набекрень, она вся промокла, но, я подумал, единственная вещь, которая действительно подверглась разрушению, это найвипадковіший, так сказать, ее аксессуар - букет гардений. Она все еще рассеянно держала его в руке. Он, очевидно, не выдержал испытаний.

- Что нам делать? - спросила она - достаточно, как для нее, истошно.- Пешком мы туда не дойдем. Они живут на Ривердейле. Может, кто-нибудь придумал что-то умное?

Она посмотрела сначала на миссис Сілсберн, далее на своего мужа, а потом - видимо, от отчаяния - на меня.

- Здесь недалеко моя квартира,- отозвался я вдруг нервозно.- Правду говоря, она за квартал отсюда.- Кажется, я сообщил это немного слишком громко, а может, даже крикнул.- Она принадлежит мне и моему брату. Пока мы в армии, там живет наша сестра, но ее сейчас нет в городе. Она служит во флоте и уехала в командировку.- Я поглядел на свашку, или, точнее, на какую-то точку как раз над ее головой.- По крайней мере вы сможете позвонить оттуда, если хотите,- продолжал я.- И в доме кондиционированный воздух. Мы сможем прохолодитися и передохнуть минуту.

Очутившися, сваха, миссис Сілсберн и лейтенант принялись совещаться самыми глазами. Однако не заметно было никаких признаков, что они придут к определенному выводу. Сваха первая перешла от взглядов к действию. Она зря смотрела была на двух других, чтобы они высказали свое мнение. Поэтому она повернулась ко мне и спросила:

- Так вы говорите, у вас есть телефон?

- Да. Если моя сестра из каких соображений его не отключила. Но, по моему мнению, на это она не имела никаких причин.

- А чем мы гарантированы, что не встретим там вашего брата? - спросила сваха.

Когда я сгоряча высказал свое предложение, такая мелочь не пришла мне в голову.

- Я этого не думаю,- ответил я.- Он может там быть - это его квартира так же, как и моя, но, думаю, его там не будет. Наверное не будет.

Одно мгновение сваха смотрела відверто. на меня - на этот раз смотрела не так строго,- ведь интересный взгляд ребенка не может быть суров. Затем она вернулась к мужу и миссис Сілсберн и сказала: [203]

- А чего бы нам не пойти? По крайней мере позвоним по телефону.

Те согласно кивнули. Миссис Сілсберн даже вспомнила свои правила этикета, что, пожалуй, включали тот случай, когда вас приглашают в гости у дверей магазина Шрафта. Сквозь толстый слой нагретых солнцем пудры и крема пробилась улыбка, похожая на ту, которую рекомендует Эмили Пост. Я заметил ее, помню, с большой радостью.

- Тогда пойдемте,- отозвалась наша проводирка.- Давайте уйдем от этого солнца. Что мне делать с этой штукой?

Не дожидаясь ответа, она подошла к краю тротуара и без всяких сантиментов выбросила букет увядших гардений.

- О'кей, веди нас, Макдуфе! - сказала она мне.- Мы пойдем за тобой. Скажу одно: ему же лучше, когда он будет не дома, потому что я его, плохиша, убью.- Она посмотрела на миссис Сілсберн.- Прошу прощения, что я так выскажусь, но это вполне серьезно.

Получив указание, я повел вся группа чуть ли не с радостью. Через мгновение рядом со мной слева внизу появился шелковый шляпу, и мой почетный - разве что официально не признан - . эскорт широко улыбнулся мне. Я думал, что он хочет взять меня под руку.

Трое моих гостей и один приятель ждали в холле, пока л о всякий случай обследовал помещение.

Все окна были открыты, обе установки для кондиционирования воздуха выключены. Дух стоял такой, что за первым вздохом казалось, будто вас ткнули ртом в карман старой тулупа с єнотового меха. Тишину нарушало лишь дрожащее гудение старого холодильника, который мы с Сімором купили из вторых рук. Моя сестрица Бу по своим девичьим военно-морским обычаем не позаботилась его выключить. В квартире осталась сила мелких беспорядочных доказательств, которые свидетельствовали, что здесь жила морячка. На диване было брошено вниз подкладкой хорошенький небольшой по размеру синий френч со знаками различия младшего лейтенанта флота. Перед диваном на кофейном столике лежала одкрита коробка конфет "Херес Луиз" - полупустая, все недоеденные конфеты были более-менее раздавлены. На конторке стояла в рамке фотография весьма решительного на вид юноши, [204] которого я до сих пор никогда не видел. Все пепельницы красовались смоченным лосьоном тампонами и окурками, вимазаними губной помадой. Я не заходил в кухню, спочивальню и ванну, лишь открыл дверь и заглянул, чтобы убедиться, пе притаился где-то там стоя Симор. С одной стороны я чувствовал, что меня расслабило. С другой - я не мог ни на миг отдохнуть: поднимал шторы, включал кондиціювальні устройства, опорожнял пепельницы. К тому же мои спутники почти сразу стали надо мной куражиться.

- Здесь еще больше удушье, чем на улице,- сказала вместо приветствия сваха, заходя в комнату.

- Подождите минуточку,- сказал я.- Никак не могу наладить этот кондиціювальний устройство.

Кнопка "Включено", очевидно, заклинилася и я сосредоточенно щелкал ею.

Пока я возился над той кнопкой - не скинув даже пилотки,- другие рыскали подозрительно по комнате. Я следил за ним уголком глаза. Лейтенант - тот подошел к конторки и начал осматривать три-четыре квадратных фута стены над ней, где мы с братом, несмотря ни на чьи рассуждения, кроме собственных, пригвоздили силу глянцьованих фотографий размером восемь на десять - память о придание старины и было дня. Миссис Сілсберн села - это было неизбежно, подумал я,- на кресло, в котором любил спать мой бульдог Бостон - уже на то время покойник. Ручки кресла, обитые заезжим вельветом, были послинені и прожеваны во время многих страшных снов, которые снились собаке. Мой близкий приятель - дядя отца невесты - казалось, щезнув бесследно. Сваха тоже вдруг исчезла неизвестно куда.

- Подождите минутку, я найду вам чего-нибудь питьевого,- сказал я обеспокоенно, все еще силкуючися нажать кнопку и включить кондиціювальний устройство.

- Я бы выпила чего-нибудь холодного,- раздался очень знакомый голос.

Я круто повернулся и увидел, что она вытянулась на диване.

- Через мгновение я воспользуюсь вашим телефоном,- сообщила она.- В этом состоянии я не могла даже одкрити рта, чтобы вести телефонный разговор. Я изнемогаю от жажды. У меня совсем сухо во рту.

Кондиціювальний устройство неожиданно задзижчав, оживая, и я вышел на середину комнаты, между диваном и креслом, где сидела миссис Сілсберн.

- Не знаю, что здесь есть питьевого,- сказал я.- Я не заглядывал в холодильник, но думаю... [205]

- Принесите чего угодно,- перебила меня неуемная ораторка с дивана.- Чтобы оно было мокрое. И холодное.

Каблуки ее ботинок лежали на рукаве сестры френча. Руки она сложила на груди. Под голову підмостила подушку.

- Положите туда льда, если он у вас бы,- добавила она и закрыла глаза.

Я посмотрел на нее коротко, но достаточно отчетливо, затем наклонился и как можно тактичнее освободил из-под ее ног френч Бу-Бу. Собираясь уже выйти из комнаты и приступить к своим обязанностям хозяина, я сделал шаг, но тут заговорил лейтенант, что торчал возле конторки.

- Что это у вас за фотографии? - спросил он.

Я подступил к нему. На голове моей все еще была пилотка. Я не додумался ее сбросить. Стоя у конторки рядом с лейтенантом, но чуть-чуть позади, я посмотрел на пришпилены фото и сказал, что это были в основном давние снимки детей, которые выступали в передаче "Умный ребенок" за тех времен, когда мы с Сімором принимали в ней участие.

Лейтенант повернулся ко мне.

- Что это была за передача? - спросил он.- Я никогда о ней не слышал. Опрашивали детей перед микрофоном? "Кто даст правильный ответ" и все такое?

В его тоне зазвучали неслышные для уха, но явные нотки офицера, что разговаривает с рядовым. К тому же он, казалось, смотрел на мою пилотку.

Я снял ее и отказал:

- Нет, не совсем.- В моей душе вдруг проснулась какая-то доля семейной гордости.- Так оно было до того, как начал выступать мой брат Симор, и более-менее так снова после того, как он перестал принимать участие в передаче. Но он в корне изменил ее форму. Он превратил передачу на детскую дискуссию за круглым столом.

Лейтенант посмотрел на меня, как мне показалось, с несколько чрезмерным любопытством.

- Вы тоже в ней выступали? - спросил он. -. Да.

В этот момент из невидимого пыльного убежища софа сказала сваха.

- Пусть бы мой ребенок попыталась выступить в какой-нибудь дурнячій передачи,- сказала она.- Или на с ц е-пи. Хоть там, хоть там. Да я бы лучше умерла, а не позволила своему ребенку выставлять себя напоказ перед публикой. Это калечит детей навіки. их может погубить сама только [206] реклама,- спросите первого попавшегося психиатра. Я хочу сказать: они никогда не будут иметь нормального дитинства. ее председатель в веночке, что сдвинулся сейчас набок, внезапно вынырнула из-за стола. Словно отсеченная от тела, она оперлась на спинку дивана и смотрела на нас с лейтенантом.

- Такв7 видимо, беда постигла и вашего брата,- сказала председатель.- Я имею в виду: вы жили без всякого строя, точь-в-точь так, как в детстве, так что у вас не было возможности возмужать. Вы так и не научились жить в согласии с нормальными людьми. Именно это говорила два часа назад миссис Федер в той дурнячій спальню. Точно так и говорила. Ваш брат не научился жить с людьми в ладу. Он идет жизнью, стусаючи тех, кто стоит у него на дороге. Бог свидетель, он неспособен ни на замужество, ни на любой другой нормальный поступок. Говоря правду, именно это говорила и миссис Федер.

Председатель вернулась как раз настолько, чтобы позирнути на лейтенанта.

- Я не имею правильности, Боб? Говорила она это или нет? Скажи правду.

И на ответ сказал лейтенантов не голос, а мой. Во рту у меня пересохло, а руки были мокрые. Я сказал: мне совершенно безразлично, что именно миссис Федер твердит о Сімора. Также мне безразлично, что скажет любой профессиональный дилетант или гулящая любительница. Я заявил, что с тех пор, как Си-морові было десять лет, каждый summa cum laude [с высшей наградой - лат.] философ и сторож мужской уборной с интеллектуальными претензиями в стране пытались его опорочить. Я сказал, что, может, все сложилось бы иначе, если бы Симор был просто маленький вундеркинд, который добрался до микрофона. Я сказал, что он никогда не выставлял себя напоказ. Каждую среду вечером он шел в студию как на собственные похороны. Пусть меня бог убьет, если он отзывался хоть единым словом, уезжая туда автобусом или на метро. Я сказал, что никто из четверорядних критиков и журналистов - побей их бедствия час,- которые поглядывали на него свысока, не заметили, кто он такой на самом деле. А он - закладаюсь всем святым - поэт. Я это говорю со всей ответственностью. Пусть даже он не написал ни одной стихотворной строки, все равно он это доказал, чтобы захотел, просто пошевелив бровью.

Этого момента я, благодарение богу, замолчал. Мое сердце стучало языков неистовое, и, как это бывает с іпохондриками, у меня [207] мелькнула неприятная мысль, что такие речи приводят к сердечным приступам.

К сьогоднішього дня не имею ніякісінького представление, как реагировали гости на мой возмущенный выступление,- мутный струя инвектив, что я направил на них. Первая деталь, которую я заметил, восстановив контакт с внешним миром, это был знакомый всем шум воды, льющейся из эврики. Он доносился из глубины помещения. Я сразу обвел взглядом комнату, всматриваясь между, сквозь и мимо лица моих гостей. .- А где старый? - спросил я.- Маленький старый человек?

Спросил это невинным тоном, будто я был не я.

На удивление ответила мне не сваха, а лейтенант.

- Думаю, он в туалете,- молвил он с умышленной откровенностью, будто желая заявить, что он не из тех, которые скрывают факты, которые относятся к области ежедневной человеческой гигиены.

- Ага,- сказал я и снова обвел глазами комнату - на этот раз невнимательным взглядом.

Намеренно или нет я не встретился со страшными глазами свахи, не помню и не хочу вспоминать. На стуле я заметил шелковый цилиндр, который принадлежал дяде отца невесты и чуть не поздрастувався с ним вслух..

- Я принесу вам какого-нибудь прохладительного питья,- сказал я.- Подождите минутку.

- Можно воспользоваться вашим телефоном? - сказала вдруг сваха, когда я проходил мимо диван.

Она встала и поставила ноги на пол.

- Да, да, конечно,- ответил я и посмотрел на миссис Сілсберн и лейтенанта.- Тем временем я приготовлю вам "Тома Колінза" если найду лимоны. Ладно?

- Несите его сюда,- отозвался лейтенант неожиданно товарищеским тоном и потер руки, как это делают благодушные пьяницы.

Миссис Сілсберн перестала изучать фотографии, которые висели над конторкою, чтобы дать мне совет.

- Если вы хотите приготовить "Тома Колінза", то, пожалуйста, налейте мне немного-немного джина. Маленькую капельку, если это вам не трудно.

За то короткое время, одколи мы пришли с улицы, она немного ожила. (Может, потому, что стояла за несколько футов от кондиціювального устройства, с которого уже струился прохладный воздух). [208]

Я заверил ее, что сделаю так, как она просит, и оставил ее между второстепенными радіозірками начале тридцатых - конца двадцатых годов, среди которых виднелось много збляклих фотографий Сімора и меня, где мы были сняты еще детьми. Лейтенант, видать, тоже мог обойтись без меня: когда я выходил из комнаты, он уже шел к книжных полок, заложив руки за спину, словно книголюб, что остался один в комнате. Сваха вышла за мной, громко, во весь рот зевая. Свой зевок она не пыталась ни затихнуть, ни скрыть.

Шествуя со свашкою в спальню, где был телефон, мы стрелы дяди отца невесты, что шел с противоположного края холла. На его лице застыло выражение февраля покоя, который, когда мы ехали в машине, я долгое время не мог понять. И когда человечек подошел ближе, выражение тот одмінився; он прибег к пантомимы, что имела выразить самые теплые и найприязніші поздравления. Неожиданно для самого себя я начал широко улыбаться и уж слишком рьяно кивать головой в ответ. Его жиденькое седые волосы были бережно уложены - казалось, даже только что вымытые,- как будто он нашел небольшую парикмахерскую, спрятанную в дальнем углу помещения. Когда он миновал нас, я почувствовал влечение оглянуться, а когда сделал это, он энергично помахал мне рукой, словно говоря: "Счастливой дороги! Скорее возвращайтесь!" Это меня очень ободрило.

- Что это с ним? - спросила сваха.- Может, сдурел?

- Думаю, что да,- ответил я и открыл дверь спальни.

Она тяжело села на одно из парных коек (именно на Си-морове). Телефон стоял на ночном столике, и его можно было достичь рукой. Я сказал, что за мгновение принесу ей питьевого. "

- Не беспокойтесь, через мгновение я выйду,- отказала она.- Причиніть, пожалуйста, дверь... Не обижайтесь, но я не могу разговаривать по телефону, когда дверь одчинені.

Я сказал, что не могу тоже, и двинулся к порогу. Но когда я повернулся, чтобы выйти из кроватей, то заметил на скамейке у окна брезентовую разборную чемодан. С первого взгляда мне показалось, что это моя собственная каким-то чудом примандрувала сама с Пенсильванского вокзала. Потом я подумал, что это, пожалуй, собственность Бу-Бу, и подступил к ней. Вализа была вскрыта. С первого же взгляда на вещи, что лежали сверху, я убедился, кому она принадлежит. Я бросил второй, внимательный взгляд и увидел на двух выглаженных рубашках цвета загорелой кожи одну вещь, которую не следует [209] было оставлять наедине с свашкою. Я вытащил ее из чемодана, положил под мышку, махнул по-дружески рукой сестрам, которая уже вставила свой палец в диск, дожидаясь, пока я заберусь вон, и прикрыл за собой дверь.

Я немного постоял за дверью среди сладкого одиночества холла, соображая, что делать с Сіморовим дневником,- а это, должен сказать, именно и была та вещь, которую я взял из брезентовой сумки. Сначала мне пришло в голову спрятать его, пока пойдут мои гости. Казалось, то была хорошая конструктивная идея - отнести дневник в ванную и бросить в корзину для грязного белья. Поразмыслив немного подробнее, я решил отнести его в ванную, полистать, а потом бросали в корзину для грязного белья.

Видимо, самим богом суждено, чтобы я общался с людьми не только с помощью разнообразных жестов и символов, но и прибегая к незмірних возможностей письма. Вот вы прыгаете в переполненную марганца, а судьба уже позаботилась о том, чтобы у вас был блокнот и карандаш на тот случай, когда один из ваших спутников окажется глухонемой. Поэтому когда вы заходите в ванную комнату, пристально посмотрите, нет ли на стене над умывальником никаких надписей - апокалиптических или любых других.

В течение многих лет у нас, семерых детей, жили в квартире с одной ванной, была, может, чрезмерная, но полезная привычка писать друг другу записки на зеркале аптечки, употребляя для того кусочек мокрого мыла. Тематически эти записки приобретали формы строгих выговоров или время и открытых угроз. "Бу-Бу, когда ты вытерлась, убери простыню. Не оставляй его судьбы. С приветом - Симор". "Уолте, твоя очередь вести 3. и Ф. на прогулку в парк. Я водил их вчера. Догадайся кто". "В среду их день рождения. Не идите в кино и не тиняйтеся по студии после передачи. Иначе будете оштрафованы. Это касается также и тебя, Бадди". "Мать сказала, что Зуи чуть не съел фінолакс. Не оставляйте на раковине напівотруйні вещества, которые он может достать и съесть".

Я, конечно, привожу образцы надписей времен нашего детства, но даже много лет спустя, когда ради независимости и самостоятельности я и Симор отделились и завели собственное жилье, мы с ним не предали давнюю семейную традицию. Иначе говоря, мы не выбрасывали змилків.

Когда я зашел в ванную, держа под мышкой Сіморів дневник, и надежно закрыл дверь на защелку, то почти немедленно заметил записку. Рука была, однако, не Сіморова, а, вне всякого сомнения, моей сестры Бу-Бу. [210]

Или писала она мылом, не мылом, одинаково буквы были такие мелкие, что разобрать не было почти никакой возможности. Поэтому она легко вместила на зеркале такое послание:

"Выше стропила, плотники! Жених идет подобный Ареса. Он выше самого высокого мужчину. С приветом - Ирвинг Сапфо, когда работала по контракту в широковещательному компании Элизиум с ограниченными правами. Будь счастлив, счастлив со своей прекрасной Мюрієл. Приказываю тебе. Здесь я старшая".

Надо сказать, что вищецитована поэтесса пользовался большой благосклонностью - через определенные промежутки лакомую - всех детей в нашей семье главным образом благодаря огромному влиянию Сімора на наш поэтический вкус.

Я прочитал и перечитал цитату, а потом сел на край ванны и развернул Сіморів дневник.

Дальше я правдиво воспроизвожу те страницы Сіморового дневника, которые я прочитал, сидя на краю ванны. Мне кажется, что я буду совершенно прав, когда не привожу дат. Достаточно сказать, что он сделал эти записи, когда его часть стояла в Форт-Монмуті в конце 1941-го и начале 1942 года, за несколько месяцев до того, как назначили день бракосочетания.

"В этот вечер, когда мы выстроились для церемонии спуска флага, было ужасно холодно, однако мужчина лишь шесть из нашей роты обомлели, пока оркестр бесконечно долго исполнял "Звездчатый-полосатый флаг". Думаю, ни один человек с нормальным кровообращением не может стоять неестественно виструнчившись, как того требует воинский устав. А слишком держа тяжелую, будто свинцовую винтовку в позиции "равняйсь на знамя!". Я не имею кровообращения, не имею пульса. Я привык к незыблемой осанки. Я в полном согласии с темпом "Звездчатый-полосатого флага". Его ритм напоминает мне романтический вальс.

По церемонии мы получили освобождение до полуночи. 0 седьмой я встретился с Мюрієл у Білтмора. Две рюмки крепкого, два бутерброда с тунцом, что мы их съели в кафе, потом фильм, который она хотела посмотреть,- нечто с участием Игре-ра Гарсона. Я посмотрел на нее несколько раз в темноте, когда самолет сына Грира Гарсона пропал без вести. Она сидела раскрыв рот. Сосредоточена, обеспокоена. Всем существом погрузилась в трагедию производства фирмы " Метро - Голдвин - Мейер. Я задрожал от благоговейного ужаса и счастья. Как я люблю эту девушку и нуждаюсь в ее чистого сердца. Она [211] посмотрела на меня, когда дети принесли котенка своей матери. М. нравилось котенок, и она хотела, чтобы и я его любит. Даже в темноте я почувствовал, что она відсахнулась от меня, как всегда, когда я автоматически не приму то, что она любит. Впоследствии в вокзальном баре она спросила меня: "Правда, котеночек было милое?" Она уже не употребляет слово "роскошное". Когда это я напугал ее так, что она одцуралася слов из своего обычного словарного запаса? Хоть я человек и скучная, и все же привел определение сентиментальности, которое дал Г. Г. Блит: мы впадаем в сентиментальность тогда, когда трактуем вещь нежнее бога. Я сказал (поучительно?), что бог вне всякого сомнения любит котят, но, видимо, не в цветных фильмах, где им на лапки узувають плетеные туфельки. Он покидает эту живописную деталь сценаристам. М. поразмышляла и, казалось, согласилась со мной, но эта "истина" была не очень ей желательна. Она сидела, помешивая напиток и відособившись от меня. ее беспокоит то, что любовь ко мне приходит и уходит, появляется и исчезает. Она сомневается в ее реальности только потому, что любовь не радует так перманентно, как котенок. Бог свидетель, это навевает грусть. Человеческий голос словно создан для того, чтобы осквернять все на свете.

Сегодня вечером обед в Федерів. Очень добрый. Телятина, картофельное пюре, стручковая фасоль, великолепный зеленый салат с маслом и уксусом. Десерт Мюрієл приготовила сама: замороженные сливки с сыром, а сверху малина. На глазах мне выступили слезы (Сайгьо говорит: "Не знаю, что оно такое. Но от знак благодарности у меня капают слезы"). На столе рядом со мной поставили бутылку кетчупа. Очевидно, Мюрієл сказала миссис Федер, что я поливаю кетчупом всякую блюдо. Я бы отдал все на свете, чтобы увидеть, как М. защищает меня, говоря своей матери, что я употребляю кетчуп даже со стручковой фасолью. Моя дорогая девочка!

После обеда миссис Федер предложила послушать передачу. Меня беспокоит ее энтузиазм, ностальгическая привязанность к передаче, особенно к давних времен, когда выступали мы с Бадди. Сегодня ее передавали из какой-то военно-морской базы, почему-то аж из-под Сан-Диего. Слишком много щепетильных вопросов и ответов. Голос Фрэнни звучал так, словно у нее насморк. Зуи фантазировал на отчаяние души. Диктор завел с ними разговор о жилищное строительство, и имела Берк заявила, что она ненавидит одинаковые дома - имея в виду длинный ряд одинаковых стандартных домов. Зуи сказал, что они приятные. Он сказал, что ему было бы очень приятно зайти ненароком в чужой дом, пообедать [212] ошибочно с чужими людьми, переночевать в чужой постели и утром поцеловать всех на прощание, думая, что они его родные. Он сказал, что хотел бы, чтобы все люди на свете были похожи друг на друга как две капли воды. Тогда, мол, каждый, встретив человека, считал бы, что это его жена, или мать, или отец, и люди везде и всегда обнимались бы, и это было бы очень приятно.

Весь вечер я чувствовал себя бесконечно счастливым. Когда мы сидели в гостиной, меня поразили близкие отношения Мюрієл с ее матерью. Это так красиво. Они знают недостатки друг друга, особенно недостатки, касающиеся товарищеской беседы, и укоряют за них взглядами. Миссис Федер неустанно следит за Мюрієл, когда и начинает говорить о своих литературных предпочтениях, а Мюрієл пристально смотрит на мать, когда она становится чересчур многословна. Хоть они иногда и спорят, но между ними не может быть серьезной ссоре, потому что они - мать и дочь. Страшное и прелестная зрелище. И порой бывает, когда я сижу " ими завороженный, мне хочется, чтобы мистер Федер чаще встревал в разговоры. Порой я нуждаюсь в его слова. Иногда, когда я переступаю порог их жилища, мне кажется, что я захожу в неопрятный светский женский монастырь на два лица. А когда я выхожу, мне кажется, что М. и ее мать напихали мне карманы бутылками и пузырьком с губной помадой, румянами, сетками на волосы, дезодораторами т.д. Я чрезвычайно им удячний, но не знаю, что делать с их невидимыми подарками.

Сегодня после сигнала вечерней зари мы не получили сразу увольнение, потому что во время парада, который принимал английский генерал, кто-то уронил винтовку. Я опоздал на поезд, который отходил в 5.52, и на час опоздал на свидание с Мюрієл. Обед в Лун Фара на Пятьдесят восьмой. Во время обеда М. возбуждена и чуть не плакала, искренне взволнована и злякана. ее мать считает, что я лицо с шизофреническими наклонностями. Очевидно, она говорила обо мне с психиатром и он с ней соглашается. Миссис Федер попросила Мюрієл высмотреть, нет ли в нашей семье сумасшедших. Думаю, Мюрієл была так наивна, что рассказала ей, почему у меня на запястьях шрамы, бедная, дорогая девочка. Из того, что М. рассказывает, мне ясно: ее мать беспокоится не этим, а некоторыми другими вещами. Точнее тремя. Во-первых, я не хочу и не могу сходиться с людьми. Во-вторых, со мной что-то неладно, потому что я не соблазнил Мюрієл. В-третьих, [213] очевидно, миссис Федер никак не дает покоя моя реплика, которую я на днях бросил за обедом,- что я хотел бы быть дохлой кошкой. На прошлой неделе она спросила меня во время обеда, что я собираюсь делать по тому, как демобілізуюся из армии. Пойду опять преподавать в тот же колледж? Имею намерение вообще браться за преподавание? Или я думаю вернуться на радио, может, в роли какого-нибудь комментатора? Я сказал, что, мне кажется, война будет продолжаться вечно и я определенный одного: если когда-нибудь наступит мир, я хотел бы быть дохлой кошкой. Миссис Федер думала, что это была шутка. Високомудра лицо. Она думала, что моя якнайсерйозніша ответ была своеобразная шутка, на который следует реагировать легкомысленным мелодичным смехом. Когда она засмеялась, меня это, пожалуй, развлекло, и я забыл ей объяснить, что это значит. Сегодня вечером я рассказал Мюрієл, что как-то буддистского мудреца спросили, какая самая ценная вещь в мире, и он ответил: дохлая кошка, потому что никто не составит ей цену. М. полегчало на душе, но я ясно видел, что ей хотелось домой. Она стремилась убедить мать, что мое замечание отнюдь не вредно. Она поехала в такси со мной на станцию. Какая она была милая в прекрасном настроении. Она учила меня улыбаться, разглаживая своими пальчиками мышцы вдоль моего рта. Как красиво она смеется. О боже, я так счастлив! Если бы только она была со мной счастливее. Иногда мне везет ее развлечь, ей, очевидно, нравится мое лицо, и руки, и затылок, и ей, видимо, уж слишком приятно рассказывать подругам, что она помолвлена с Билли Блеком, который много лет выступал в программе "Умный ребенок". Думаю, она в целом испытывает ко мне материнский и сексуальное влечение. И в целом я ето могу дать ей настоящего счастья. О боже, помоги мне! Единственное утешение, это то, что любимая моя чувствует постоянную неизменное уважение к браку. Она постоянно стремится играть в семью. ее супружеский идеал абсурдный и трогательный. Она очень хочет загореть и мечтает когда-нибудь подойти к дежурному администратору шикарного отеля и спросить, забрал уже мужчина письма. Она хочет ходить по магазинам искать материи на занавески. Она хочет покупать пеленки. Может, даже неосознанно, но она стремится оставить материнский дом, хотя испытывает к матери глубокую преданность. Она хочет иметь детей - хорошеньких детей, похожих на нее, не на меня. Я также чувствую, что на Рождество она хочет распаковывать собственные елочные украшения, а не те, которые принадлежали матери.

Сегодня я получил от Бадди странного письма. Он написал его, уволившись из кухонного наряда. Я думаю [214] о нем, когда писал о Мюрієл. Он пренебрег бы ее за то, что она выходит замуж из тех соображений, которые я изложил. И стоят ли они на презрение? В определенной степени, пожалуй, что так, но они кажутся мне такие присущие человечеству и прекрасны, что даже сейчас, когда пишу это, я не могу вспомнить без чувства глубокого умиления. Он бы также не полюбил мать Мюрієл. Она принадлежит к тому типу женщин, что Бадди отнюдь не терпить. ее самоуверенность раздражает. Вряд ли он поймет, что она за человек. Она никогда не поймет и не оценит поэзию, которой пропитаны все вещи, абсолютно все на свете. Она все равно что мертва, однако живет, ходит в магазин, посещает своего психолога, глотает каждый вечер по роману, надевает свой пояс, прилагает всех средств, чтобы обеспечить Мюрієл здоровье и благосостояние. Мне она ужасно нравится. Я считаю ее очень храброй женщиной.

Этой ночью наша рота дежурит. Целый час стоял в очереди к телефону в комнате отдыха. Когда Мюрієл услышала, что я не смогу вечером приехать на свидание, в ее голосе зазвучала откровенная облегчение. Это меня забавляет и радует. Другая девушка, которая хотела бы избавиться от своего жениха на один вечер, не преминула бы случая высказать по телефону свой сожалению. А М. только отказала: "О!" Как я обожаю ее простоту, ее страшную честность. Как я полагаюсь на нее.

3.30 ночи. Я сижу в ротній канцелярии. Мне не удалось заснуть. Я накинул поверх пижамы свой китель и пришел сюда. Ал Аспези дежурный по роте.. Он спит на полу. Я почергую за него у телефона. Вот был вечер! На обед пришел психолог миссис Федер. Он допрашивал меня аж до одиннадцати тридцати. Время очень ловко и умно. Несколько раз я ловил себя на том, что пытаюсь помочь ему. Очевидно, он издавна любил слушать нас с Бадди. Сам он - как человек и как специалист - интересовался, почему я в шестнадцать лет перестал выступать по радио. Он слышал программу, посвященную Лінкольнові, но у него сложилось впечатление, будто я сказал, что гетісбергська речь "вредна для детей". Неправда. Я заверил его, сказал: эта речь не годится для того, чтобы дети заучивали его наизусть в школе. К тому же ему казалось, что якобы, по моему мнению, это была нечестная речь. Я объяснил ему, что на самом деле сказал: в битве под Гетісбергом погибли 51 112 человек, и если кто-то должен говорить по случаю годовщины этого события, то ему следовало бы просто выйти на трибуну, поругаться на слушателей кулаком и сойти - если оратор был вполне честный человек. Он не [215] спорил со мной, но, видимо, сделал вывод, что я слабую на какой-то комплекс совершенства. Он много - и вполне разумно - говорил о добродетели недоделанных людей, о том, что следует мириться со своими и чужими проблемами. Я с ним согласен, но только в теории. Я вечно буду отстаивать всеядность, потому что она дает здоровье и вполне реальное счастье, которому стоит позавидовать. Соблюдать ее последовательно, это значит пойти по таоїстами, то есть выбрать, без сомнения, найдоброчеснішу дорогу. И ради этого придется отказаться от поэзии, выйти за пределы поэзии. Поскольку человек со вкусом не может научиться или заставить себя любить плохую поэзию, а тем более приравнять ее к хорошей поэзии, то ей придется отбросить всю поэзию в целом. Я сказал, что это сделать нелегко. Доктор Симс отказал, что я ставлю вопрос уж слишком ребром - ставлю, как яростный сторонник совершенства. Могу ли я это возразить?

Видать, нервы миссис Федер не выдержали, и она сказала ему об девять швов на моем запястья. Я поступил опрометчиво, рассказав Мюрієл о ту давно минувшую дело. Она сразу же передает все своей матери. Мне следовало бы возразить, но я не мог. М. слышит меня только тогда, когда мать ее слушает тоже. Бедный ребенок! Но я не собирался обсуждать с Сімсом те швы, которые мне наложили благодаря Шарлотте. По крайней мере не за рюмкой.

Прощаясь вечером с М., я почти пообещал ей пойти на днях к психологу. Симс сказал, что его здешний коллега очень хороший специалист. Очевидно, они с миссис Федер уже не раз говорили с глазу на глаз на эту тему. Или это меня раздражает? Отнюдь. Странная вещь. Сам не знаю почему, но меня это радует. Я всегда симпатизировал тещам, даже тем, которые постоянно появляются на страницах юмористических журналов. Во всяком случае, я ничего не потеряю, сходив к психоаналіста. А что я военнослужащий, то это не будет стоить мне ни цента. М. любит меня, но она никогда по-настоящему не сблизится со мной, никогда не зайдет в интимные фривольные отношения, пока я не пройду хотя бы поверхностного медосмотра.

Если - или когда - я соберусь пойти к психоаналіста, то, надеюсь, он будет иметь достаточно ума и пригласит на консультацию дерматолога. Специалиста из рук. У меня на руках шрамы - следы того, что я трогал разных людей. Однажды в парке, когда Фрэнни еще лежала в колыбели, я положил руку на ее пушистый затылок и держал ее слишком долго. , В другой раз это случилось в кинотеатре Лува на Семьдесят второй улице, когда мы с Зуи смотрели страшный фильм. Ему [216] было шесть или семь лет, и он залез под кресло, чтобы не смотреть на ужасающую сцену. Я положил ему на голову руку. Некоторые главы, некоторые цвета, определенной текстуры волос оставляют на мне пожизненные следы. А также и некоторые вещи. Когда за дверью студии Шарлотта бросилась от меня убегать, и я схватил ее за платье, чтобы удержать возле себя. Желтое хлопчатобумажное платье, которое я любил, потому что оно было слишком длинное для нее. На ладони моей правой руки и до сих пор является лимонно-желтая метка. Боже, если я слабую на клиническую недуг, то у меня паранойя наоборот. Я подозреваю всех людей, что они сговорились меня осчастливить".

Помню, я завернул дневник - точнее порывисто закрыл его - после слова "осчастливить". Около двух минут я сидел, зажав тетрадь под мышкой, пока почувствовал некоторую неловкость, долго просидев на краю ванны. Встав, я обнаружил, что вспотел сильнее, чем до того дня, словно только что вылез из ванны, а не просто сидел на ее краю. Я подошел к корзине на белье, поднял крышку и почти злостивим движением буквально швырнул Сіморів дневник в простыни и наволочки, что лежали на дне. Потом за неимением лучшей, более конструктивной идеи я вернулся и снова сел на краю ванны. Какую-то минуту я смотрел на записку, что Бу-Бу оставила на зеркале, а потом встал и вышел из ванной, захлопнув дверь слишком энергично, как будто этим можно было запереть ванну навеки.

Далее я зашел на кухню. К счастью, она выходила в холл, и я добрался туда, минуя комнату, где сидели мои гости. Когда дверь за мной закрылась, я сбросил свою верхнюю одежду - гимнастерку - и бросил ее на эмалированный столик. Это движение, казалось, совсем меня обессилил, и я немного постоял в самой тенниске, отдыхая, прежде чем взяться геркулесової труда - готовить коктейль. Потом вдруг меня словно подстегнули через невидимое отверстие в стене, я начал одчиняти бар и холодильник, ища ингредиентов "Тома Колінза". Они были все в наличии, кроме больших лимонов, которые пришлось заменить малыми, и за несколько минут я сделал немного пересолоджений "Коллинз". Я взял с полочки пять стаканов и оглянулся, ища поднос. Найти ее было тяжеленький, и когда я наконец ее нашел, открыл и закрыл бар, мне уже невмоготу было держаться, и я начал тихонько жалобно стонать.

Именно тогда, когда я выходил из кухни, надев свою гимнастерку и держа поднос с кружкой и стаканами, над моей головой вспыхнула мнимая лампочка - точь-в-точь так, как это рисуют в комиксах, чтобы показать, что героя осенила [217] блестящая мысль. Я поставил поднос на пол, вернулся к полке и взял напівповну бутылку шотландского виски. Потом принес свой стакан и налил себе - очевидно, из-за невнимательности - аж на четыре пальца. Одно мгновение я критически смотрел на стакан, а дальше, словно заядлый верховод из ковбойского фильма, залпом допил виски одним глотком. Должен заметить, что я описываю этот эпизод с очевидным отвращением. Конечно, мне было двадцать три года, и я поступил точно так, как это сделал бы каждый зеленый парнишка при данных обстоятельствах. И дело было немного сложнее. Ведь я, как говорится, непьющий. Выпив унцию виски, я или стр