аждаю от страшных приступов тошноты, или начинаю искать среди присутствующих скептиков. А после двух унций я становлюсь пьян в стельку.

Однако тот день был, по крайней мере говоря, не совсем обычный, и помню, что, взяв поднос и снова выходя из кухни, я не предчувствовал никаких привычных метаморфоз. В моем желудке, правда, производилась беспрецедентное количество тепла, но это было единственное явление, что выходило за пределы нормы.

Зайдя в комнату с нагруженной подносом, я не обнаружил никаких заметных изменений среди своих гостей, кроме того обнадеживающего факта, что к ним снова присоединился дядя отца невесты. Он удобно устроился в старом кресле, что принадлежало моему покойному бульдогові Бостону. Его тоненькие ножки были закинуты одна на одну, волосы зачесаны, пятно от подливы так же привлекала глаза и - диво дивное! - его сигара была зажжена. Мы поздравили друг друга еще с большей экстравагантностью, чем обычно, словно эти ненасильственные разлуки показались нам слишком длинными и ему, и мне было невмоготу терпеть их.

Лейтенант все еще стоял у книжных полок. Он и до сих пор листал страницы той самой книжки, очевидно, увлекшись чтением. (Я так и не установил, что это была за книжка). Миссис Сілсберн заметно пришла в себя, даже посвіжішала и, підновивши, как я заметил, слой румян, сидела теперь на диване, в самом дальнем ее конце от дяди отца невесты. Она отсматривала журнал.

- О, как это мило! - воскликнула она светским тоном, увидев поднос, которую я поставил на столик для кофе.

Она улыбнулась мне по-компанейский.

- Я долил туда немного джина,- соврал я, встряхивая кружку.

- Здесь сейчас так хорошо, так прохладно,- сказала миссис Сілсберн, встала, обошла диван и встала возле [218] письменного стола. Протянув руку, она коснулась пальцем одну фотографию на стене.- Кто это хорошенькое дитя?

Теперь, когда в комнату неустанно исходило прохладный воздух, когда она вправилася снова нарум'янити и припудрить свое лицо, миссис Сілсберн уже не походила на ту растерянную испуганную девочку, что стояла на палящем солнце возле магазина Шрафта на Семьдесят девятой улице. Она обращалась ко мне тем самым уравновешенным тоном, который так хорошо служил ей, когда я вскочил в машину возле дома бабушки невесты и когда она спросила меня, я не Дики Бріганца.

Я перестал встряхивать кружку с "колінзами" и подошел к ней. Она вперла свой лакированный ноготь в фотографию детей, выступавшие в передаче "Умный ребенок" 1929 года, указывая на одного из них. Семеро нас сидело за круглым столом, перед каждым стоял микрофон.

- Такой смазливой ребенка я еще никогда не видела,- сказала миссис Сілсберн.- Знаете, кого она немного напоминает? Очертаниями глаз и рта?

На то время шотландское виски - не все, а порция где-то на палец - начало на меня влиять, и я чуть не ответил: "Дики Бріганцу". И меня еще предостерег внутренний импульс. Я кивнул и назвал имя киноактрисы, которую передне вспомнила была сваха, когда говорила о девяти хирургических швов.

Миссис Сілсберн широко открыла глаза.

- Неужели она тоже выступала в передаче?

- Да, выступала" года два. Пожалуй, выступала. Конечно, под собственным ім'ям. ее зовут Шарлотта Мейхью.

Лейтенант уже стоял позади меня с правой стороны, вглядываясь в фотографию. Услышав Шарлотине сценическое имя, он оставил книжную полку, чтобы позирнути и себе.

- Я и не знала, что она с детства выступала по радио,- сказала миссис Сілсберн.- Я этого не знала! То она была блестящая актриса еще с детства?

- Нет, она ужасно любила шуметь. Однако пела не хуже как сейчас. И всегда оказывала моральную поддержку. В студии она каждый раз умудрялась сесть рядом с моим братом Сімором, и когда он во время передачи говорил Что-нибудь потешное, она наступала ему на ногу. Словно сжимала ему руку, но делала это ногой.

Произнося свое коротенькое проповедь, я оперся руками на спинку стула. Вдруг они скользнули - как это порой бывает, когда опираешься локтями на стол или на шинквас [219] бара. Я пошатнулся и тотчас же восстановил равновесие. Очевидно, ни миссис Сілсберн, ни лейтенант не заметили. Я сложил руки на груди и продолжал:

- Теми вечерами, когда Симор был в особенно хорошей форме, он возвращался домой, слегка прихрамывая. Это истинная правда. Шарлотта не просто наступала ему на ногу, а давила изо всех сил. Но ему это было безразлично. Он любил людей, что наступают ему на ноги. Он любил шумных девушек.

- Да это же страшно интересно! - воскликнула миссис Сілсберн.- Я и не знала, что она когда-то выступала по радио.

- Правду говоря, то Сіморова заслуга,- сказал я. - Она была дочь остеопата, который жил в нашем доме на Риверсайд Драйв.- Я снова положил руки на спинку стула и оперся на него - частично для поддержки, частично, чтобы приобрести позы человека, который рассказывает о прошлом, опираясь на забор своей усадьбы. Меня не слишком радовал звук собственного голоса.- Мы играли в ступбол... Вам это интересно слушать?

- Конечно! - отказала миссис Сілсберн.

- Однажды после школы мы с Сімором играли в ступбол за углом нашего дома, и кто - то-потом оказалось, что то была Шарлотта,- начал бросать на нас мраморные шарики с двенадцатого этажа. Так мы с ней встретились. Мы приобщили ее к передаче того же неделе. Мы даже не знали, что она умеет петь. ее взяли просто потому, что у нее была замечательная нью-йоркская произношение. Она говорила с акцентом Дикман-стрит.

Миссис Сілсберн зайшлася звонким смехом, что поражает на смерть чувствительного рассказчика анекдотов, безразлично, трезвого или пьяного. Она, вероятно, ждала, пока я закончу, чтобы обратиться к лейтенанту.

- Как по-вашему, на кого она смахивает? - спросила она настойчиво.- Особенно очертаниями глаз и рта. Кого он вам напоминает?

Лейтенант посмотрел на нее, потом на фотографию.

- Вы имеете в виду на этом фото? Еще ребенком? - спросил он в свою очередь.- Или сейчас? Как она выглядит в кино?

- Думаю, и здесь, и там. А особенно здесь, на этом фото. Лейтенант стал присматриваться к фотографии. Вид у него был явно недовольный, словно он отнюдь не одобрял, что миссис Сілсберн - гражданское лицо, да еще и женщина,- попросила его это сделать. [220]

- Мюриэл,- сказал он коротко.- На этом фото она похожа на Мюрієл. Такое же волосы и все остальное.

- Истинная правда! - воскликнула миссис Сілсберн и повернулась ко мне.- Истинная правда,- повторила она.- Вале приходилось видеть Мюрієл,? Или вы видели ее, когда она скручивает волосы хорошим валиком...

- До сегодняшнего дня я никогда не видел Мюрієл,- сказал я.

- То поверьте моему слову,- сказала миссис Сілсберн, значливо стуча по фотографии указательным пальцем.- Этот ребенок мог быть двойником малой Мюрієл. Она похожа на нее, как вылитая.

Виски постепенно захватывало мне память, и я никак не мог понять это утверждение в целом, а тем более сделать из него все возможные выводы. Я пошел к кофейному столику - пожалуй, шагавший чуть прямолинейно,- и снова принялся стряхивать кружку с "колінзами". Дядя отца невесты попытался был привлечь мое внимание, чтобы поздравить меня с возвращением, но я именно сосредоточенно размышлял над тем, что Мюрієл якобы похожа на Шарлотту, и не ответил ему. К тому же голова моя наморочилася. Меня пойняло желание котором я не поддался - встряхивать кружку, сидя на полу.

Минуты через две, когда я начал наливать коктейль в стаканы, миссис Сілсберн обратилась ко мне с вопросом. Оно прозвучало в комнате, как песня, так мелодично она его произнесла.

- Удобно ли будет спросить о той беде приключение, что ее вспоминала миссис Бервик? Я имею в виду девять швов, о которых она говорила. Как это произошло? Ваш брат нечаянно толкнул ее или как?

Я поставил кружку, что казался мне чрезвычайно тяжелым и неудобным, и посмотрел на нее. Странная вещь: хотя в голове мне слегка наморочилося, удаленные предметы и не думали расплываться в моих глазах. Во всяком случае миссис Сілсберн, что стояла на той стороне комнаты, вырисовывалась уж слишком четко.

- А кто такая миссис Бервик? - спросил я.

- Моя жена,- коротко ответил лейтенант.

Он присматривался ко мне, словно член единоличного комитета, имел целью выяснить, почему я так долго готовил напиток.

- О, да,- сказал я.

- То это была бедствия приключение? - допытывалась миссис Сілсберн.- Он сделал это ненароком, правда же?

- О боже милостивый, миссис Сілсберн! [221]

- Прошу? - холодно проговорила она.

- Извините. Не обращайте на меня. Я немного захмелел. Минут пять назад на кухне я выпил лишнего...- Тут я замолчал и резко обернулся. На не устланной ковром полу холла зазвучала знакомая тяжелая поступь. Шаги быстро приближались - будто надвигались на нас,- и через мгновение в комнату вскочила сваха. Она не смотрела ни на кого в частности.

- Наконец-то мне повезло до них дозвониться,- заявила она. ее голос был на удивление обесцвеченный, без всяких признаков курсива.- Всю час потратила.- Лицо у нее так было раскрасневшимся, что, казалось, вот-вот вспыхнет.- Оно холодное? - спросила она и сразу же, не дожидаясь ответа, подошла к кофейному столику, взяла стакан, что я минуту назад налил до половины, и жадно ее вихилила.- Никогда еще не бывала в такой жаркой комнате,- сказала она между прочим и поставила пустой стакан. Потом взяла кружку и, громко гремя кубиками льда, снова налила себе полстакана.

Тем временем миссис Сілсберн оказалась возле столика.

- Что они сказали? - нетерпеливо спросила она.- Вы разговаривали с Руею?

Сваха сначала глотнула коктейля.

- Я разговаривала со всеми,- мрачно ответила она, ставя на столик стакан и делая прижим на слове "все" с присущим ей, однако, неумением произвести драматический эффект. Она глянула сначала на миссис Сілсберн, потом на меня, потом на лейтенанта.- Можете успокоиться. Все сложилось наилучшим образом.

- Что вы имеете в виду? Что случилось? - остро спросила миссис Сілсберн.

- То, что я вам сказала. Молодой уже не боится бремени счастья.

Сваха снова прибегла к своей привычной интонации.

- Как это так? С кем вы разговаривали? - спросил лейтенант.- Вы разговаривали с миссис Федер?

- Говорю вам, я разговаривала со всеми. Со всеми, кроме застенчивой невесты. Она сбежала с женихом. Сколько сахара вы положили в эту штуку? - раздраженно спросила она, поворачиваясь ко мне.- На вкус она точь-в-точь как...

- Сбежала? - переспросила миссис Сілсберн, прикладывая к горлу руку.

Сваха покосилась на нее.

- Успокойтесь, голубушка,- посоветовала она.- Не надо укорачивать себе жизнь. [222]

Миссис Сілсберн села инертно на диван, как раз рядом со мной. Я пас глазами свашку, и, очевидно, миссис Сілсберн пошла по моим примером.

- Видимо, когда они вернулись домой, он ждал их в доме. Итак Мюрієл работай спакувалася, и они вдвоем сразу же выехали.- Сваха артистично пожала плечами, снова взяла стакан и допила коктейль.- В любом случае всех нас приглашают в гости, или как оно там называется. Ведь молодой на молодой уже выехали. Там собралась сила людей. Все такие веселые - я слышала по телефону.

- Ты, говоришь, разговаривала с миссис Федер. Что она тебе говорила? - спросил лейтенант. Сваха загадочно покачала головой.

- Она держалась прекрасно. Боже, какая женщина! Она болтала вполне нормальным тоном. Как я висновую по ее словам, этот Симор обещал обратиться к психоаналіста, чтобы тот привел его в порядок.- Она снова пожала плечами.- Кто знает, может, все сложится к лучшему. Я так заморочилася, что уже не могу думать.- Она вернулась к мужу.- Пойдем. Где твоя фуражка?

Не успел я опомниться, как сваха, лейтенант и миссис Сілсберн ушли к двери, а я, выполняя обязанности хозяина, отправился вслед за ними. Меня уже заметно погойдувало, но ни один из них не вернулся, то, думаю, они не заметили мое состояние.

Я услышал, как миссис Сілсберн спросила свашку:

- Вы собираетесь заглянуть к ним или как?

- Не знаю,- ответила та.- Если мы зайдем, то только на одну минутку.

Лейтенант нажал кнопку лифта, и все трое застыли, вперившись в очко індикатора. им словно отняло язык. Я стоял за несколько футов на пороге, глядя словно сквозь воду. Когда лифт прибыл, я громко сказал "до свидания". Три головы повернулись ко мне как по команде.

- До свидания,- крикнули они, и, когда дверца захлопнулась, сваха крикнула: - Спасибо за коктейль!

Я вернулся в комнату очень робкими шагами, стараясь добром или злом расстегнуть свою гимнастерку. Мое появление бурно приветствовал гость, который остался и о котором я забыл. Увидев меня, он поднял свой почти полный стакан и принялся размахивать ею буквально. Он [223] кивал мне головой и широко улыбался; словно наслаждаясь тем, что наконец наступила уроча радостное мгновение, которую мы так долго ждали. Я почувствовал, что на этот раз не могу ответить равноценными улыбками, однако, помню, похлопал его по плечу. Потом я тяжело сел на диван и наконец-таки расстегнул свою гимнастерку.

- Неужели у вас нет собственного дома? - спросил я его.- Кто вас ухаживает? Голуби в парке?

В ответ на эти провокационные вопросы мой гость начал еще яростнее размахивать стаканом, словно то был пивная кружка, показывая, что пьет на мое здоровье. Я закрыл глаза и лег навзничь на диван, положив ноги. Но от этого комната пошла кругом. Тогда я сел и поставил ноги на пол. Сделал это я так внезапно и так плохо скоординировал движения, что едва не потерял равновесие и схватился рукой за кофейный столик. Минуты две я сидел, склонив на грудь голову и закрыв глаза. Потом, не вставая, достиг рукой по кружку с "Томом Колінзом" и налил в стакан коктейля, так что напиток плеснул на столик и на пол вместе с кусочками льда. Еще несколько минут я посидел, держа полный стакан, но не поднося ко рту, тогда поставил в мелкую лужу на кофейном столике.

- Хотите знать, как Шарлотта достала те девять швов? - спросил я внезапно вполне обычным, как мне казалось, голосом.- Мы отдыхали у озера. Симор написал письмо Шарлотте, приглашая ее к нам в гости, и мать в конце концов ее отпустила. Было это так: однажды утром она присела среди аллеи погладить кошку Бу-Бу, а Симор швырнул в нее камнем. Ему было двенадцать лет. Вот и все. Он швырнул камень, потому что девочка показалась ему невыносимо красивой, сидя посреди аллеи с кошкой Бу-Бу. Боже! И об этом знали все: я, Шарлотта, Бу-Бу, Уейкер, Уолт, вся наша семья.- Я уставился в пепельницу.- Шарлотта ему и словом не упоминала. Ни одним словом.

Я поднял глаза на своего гостя, ожидая, что он будет спорить со мной, назовет меня лжецом. Конечно, я вру. Шарлотта так и не поняла, почему Симор швырнул ту каменюку. И гость и не думал со мной спорить. Наоборот, он ободряюще улыбнулся мне, как будто все, что я мог сказать по этому поводу, он собирался воспринимать как истинную правду. И я встал и вышел из комнаты. Помню, по дороге к двери мне пришло в голову вернуться и поднять два кубика льда, лежали на полу, но это показалось мне ужасно трудным делом, поэтому я направился в холл. Минуя [224] дверь кухни, я снял свою гимнастерку - содрал ее и бросил на пол. В тот момент я считал, что это именно то место, где я всегда сбрасываю свою одежду.

В ванной я долго постоял над корзиной на белье, споря сам с собой, брать или не брать Сіморів дневник и читать его снова. Не помню, которые я выдвигал доводы за и против, но в конце концов я все-таки открыл корзину и достал дневник. Снова я примостился на краешке ванны и листал страницы, пока не дошел до последнего записи:

"Один парень только что связался с летательной частью. Если облака поднимутся выше, то мы сможем вылететь еще до утра. Опенгайм говорит, чтобы мы не очень надеялись. Я позвонил Мюриэл,- хотел ее предупредить. Все сложилось очень странно. Она взяла трубку и начала кричать: "Алло!" Голос мне не повиновался. Она едва не повесила трубку. Мне надо немного успокоиться. Опенгайм собирается нанести храповицкого, пока отзовется летательная часть. Мне бы последовать его примеру, но я слишком возбужден. Я позвонил, чтобы в последний раз попросить, упросить ее встретиться со мной наедине, и жениться. Я слишком возбужден, чтобы встретиться с толпой. У меня такое чувство, будто я еще не родился. Святой, священный день. Слышно было очень плохо, и я так и не смог поговорить толком. Какой это ужас, когда говоришь: "Я тебя люблю", а в ответ тебе кричат: "Что?" Весь день я читал высказывания Веданты. Те, кто спариваются в браке, должны служить друг другу. Облагораживать, помогать, учить, укреплять друг друга, но все друг другу служить. Уважительно, самоотверженно и с любовью растить детей. Ребенок - это гость в доме, ее следует любить и уважать, но никогда не заявлять на нее права, потому что она принадлежит богу. Как это прекрасно, как умно, как прекрасно и трудно, а потому - правильно. Впервые в жизни я почувствовал радость ответственности. Опенгайм уже дает храповицкого. Мне следовало бы сделать то же самое, но я не могу. Кому-то надо сидеть за компанию с счастливым человеком".

Я прочитал запись, свернул дневника, отнес его в спочивальню и бросил в Сіморову чемодан на диванчике. Потом я поточився более-менее умышленно на то кровать, что стояла ближе. Не успел я, кажется, еще сорваться на постель, как уже уснул или, может, и потерял сознание.

Прокинувсь я за полтора часа. Голова у меня чуть не болела, во рту пересохло. В почивальню было почти темно. Помню, я долго сидел на краю кровати. [225]

Затем, знемігши от жажды, встал и поплелся в комнату, надеясь, что в кружке на кофейном столике осталось хоть немного чего-нибудь прохладительного и мокрого.

Мой последний гость, видимо, ушел. Только его пустой стакан, недожженный кончик сигары на олив'яній пепельнице свидетельствовали о том, что он действительно существовал. Я и до сих пор думаю: этот кончик следовало переслать Сіморові, принимая во внимание, чего, как правило, стоят свадебные подарки. Сам окурок сигары в хорошенькой коробочке. А для объяснения можно было вложить листок чистой бумаги.