епогано писать сочинения, а тебе начинают бить о запятой! Стредлейтер вообще имеет такую привычку. Хочет тумана напустить: якобы у него так паскудно выходят произведения только из-за того, что он не туда тычет запятой! В этом он похож на Экли.
Как-то я сидел у Экли на баскетболе. В нашей команде был первостепенный игрок - [26] Гови Койл, он забрасывал мяч в корзину из самой середины площадки и даже щита не трогал. А Экли, зануда, всю игру мне товкмачив, что в Коила просто такое тело - будто нарочно созданное для баскетбола. Господи, как же я ненавижу эти глупые разговоры!
И в конце концов мне надоело сидеть на раковине. Я встал и принялся выбивать посреди умивалки чечетку - просто так, лишь бы подурачиться. Захотелось как-то развлечься. Танцевать чечетку я совсем не умею, но в умивалці пол каменный, будто специально для чечетки. Я последовал одного киноактера. Видел его в какой-то музыкальной комедии. Кино я смертельно ненавижу, но покорчити из себя актера люблю ужасно. Каналья Стредлейтер бреется и все время поглядывает на меня в зеркало. А мне только того и надо. Я просто создан для публики.
- Я губернаторский сын, сто чертей! - кричу. Разошелся - ужас. Летаю по всей умивалці.- Отец не хочет, чтобы я стал танцором! Посылает меня в Оксфорд! Но в крови у меня - чечетка, трясця его матери!
Каналья Стредлейтер - в смех. Все-таки он парень с юмором.
- Сегодня вечером - премьера в Зігфельда! - воскликнул я, тяжело дыша.
Дыхание у меня вообще ни к черту.- Солист не может выступать! Пьяный в дым! И кого же берут вместо него? Меня - вот кого! Несчастного губернаторского сынка, сто чертей!
- Где ты доп'яв такую шапку? - спрашивает Стредлейтер. Это он про мою охотничью.
Такой он еще никогда не видел.
Мне все равно уже совсем перехватило дух, и я перестал валять дурака. Скинул шапку, в сотый раз посмотрел на нее и говорю:
- Купил сегодня утром в Нью-Йорке. Отдал зелененькую. Нравится?
Стредлейтер кивнул головой.
- Класс! - говорит. Просто он хотел подлизаться ко мне, потому сразу и спросил: - Слышишь, ты напишешь мне произведение? Чтобы я знал.
- Будет время - напишу. А не будет - не напишу,- говорю. Я вновь сел на раковину рядом него.- А с кем у тебя рандеву? - спрашиваю.- 3 Фитцджеральд?
- Ты что - сдурел?! Я же тебе говорил: я завязал с той поторочею.
- А ты не бре? Слушай, тогда отдай ее мне! Серьезно. Она в моем стиле. [27] - Бери. Только она старкувата для тебя.
И вдруг - просто так, ни с сего ни с того, чтобы лишь подурачиться - мне захотелось спрыгнуть с раковины и сделать канальи Стредлейтерові напівнельсон. Это, чтобы вы знали, такой прием у борцов: хватаешь противника сзади за шею и душишь, пока задохнется - если, конечно, это тебе надо. Так я и сделал. Набросился на Стредлейтера, словно бешеная пантера.
- Отвяжись, Голдене! Пусти! - прохрипел Стредлейтер. Он не любил дурачиться. Да еще и именно брился.- Ты что, хочешь, чтобы я перерезал себе горло, бес?!
А я держу его и не пускаю. Вот напівнельсон вышел!
- А ты сам,- говорю,- вирвись из моих тисков!
- Че-орт! - Он положил бритву, сбросил внезапно руки вверх и уволился. Парень он сильный, ничего. А я вообще слабак.- Оставь свои глупости,- говорит. И начал бриться во второй раз. Он всегда брился дважды - наводил лоск. А на бритву противно глянуть, такая загиджена.
- Так с кем же это у тебя рандеву, как не с Фитцджеральд? - спрашиваю. Я вновь сел возле него на раковину.- Время не с той ціпою Филлис Смит?
- Да нет. Сначала договорился было с ней, но ничего не получилось. Теперь у меня та, что живет в одной комнате с девушкой Беда Тоу... О, чуть не забыл! Она тебя знает!
- Кто?
- Ну, моя.
- Неужели? - говорю.- А как ее зовут? -Меня уже подмывала любопытство.
- Постой, как же ее... Ага, Джин Галлахер! Слушайте, я чуть не выпал в осадок, когда услышал это.
- Джин Галлахер?! - говорю. Я даже из раковины спрыгнул. Внутри у меня действительно все опустилось.- Черт, я ее знаю! Позапрошлым летом мы с ней жили по соседству, совсем рядом. У нее еще был такой здоровенный доберман-пинчер.
Мы через него и познакомились. Тот пес забрался в наш...
- Голдене, черт бы тебя взял, не заступай света! - перебил меня Стредлейтер.- Тебе что - нет больше где встать?
Слушайте, ох и разволновался же я!.. Слово чести.
- А где она? - спрашиваю.- Надо пойти с ней поздороваться. Где же она? В том крыле?
- Ага.
- А как это она обо мне вспомнила? Она что - в Брин-Море? Ибо говорила, что, пожалуй, будет поступать туда. Говорила, или [28] в Брин-Мор, или в Шіплі. А я думал, она в Шіплі. Как же это она обо мне вспомнила? - ей-богу, я так разволновался!
Серьезно.
- Да откуда я знаю, черт побери! - отвечает Стредлейтер.- Встань, слышишь?! Ты устроился на моем полотенце.
Я действительно сидел на его вонючем рушнике.
- Джин Галлахер! - говорю. Никак я не мог угомониться,- Боже ж ты мой!..
Каналья Стредлейтер именно мазал волосы "Віталісом". Моим "Віталісом".
- Она танцует,- говорю.- Балет и прочее. Тренировалась по два часа ежедневно, даже в адский зной. Все боялась, что у нее испортятся ноги - розповніють, что ли. Мы с ней всю дорогу играли в шашки.
- Что-что вы играли?
- В шашки.
- В шашки?! Тьфу!
- Да. Она никогда не ходила своими дамками. Проведет дамку и не играет ею.
Просто не переставляет ее, пока не построит в последнем ряду все свои шашки. И не делает ними ни ходу. ей просто нравилось, когда они стояли все в ряд на краю доски.
Стредлейтер ничего не сказал. Такая мура вообще редко кого интересует.
- А ее мать ходила в тот же гольф-клуб, что и мы,- рассказываю дальше.- Иногда я подавал там клюшки - просто подрабатывал. Несколько раз подносил клюшки и ее матери. Бывало, пока пройдет девять дучок, раз сто семьдесят бьет.
Стредлейтер почти не слушал. Стоит, расчесывает свою чуприну.
- Надо было бы пойти и поздороваться с ней,- говорю.
- Так чего же не идешь?
- И сейчас, еще минутку.
Стредлейтер начал заново делать пробор. Он всегда прилизувався добрый час.
- А отец и мать у нее развелись,- говорю дальше.- Мать потом вышла за какого-то алкаша. Сам худющий, а ноги волосатые-мохнатые. Как сейчас вижу. Когда не встретишь - всегда в шортах. Джин говорила, будто он какой-то писатель - драматург или черт его знает кто. Но при мне он только то и делал, что хлестал виски и слушал по радио все подряд эти идиотские детективчики. И гонял по всему дому нагишом. При Джейн, и вообще. [29] - Иди?! - отозвался Стредлейтер: Когда я вспомнил, что алкоголик бегал при Джейн по дому нагишом, он вмиг оживился. Этот гад Стредлейтер ужасный развратник.
- Детство у нее было паршивое. Серьезно говорю. И это его не интересовало.
Стредлейтера только всякое такое паскудство интересовало.
- Подумать только! Джейн Галлахер! - Я никак не мог успокоиться. Не мог, и все.- Надо было бы пойти хоть поздороваться с ней далее.
- Какого же ты ката не идешь, а все стоишь здесь и мелешь языком?! - говорит Стредлейтер.
Я шагнул к окну, но ничего не было видно - от жары стекла в умивалці совсем запотели.
- Сейчас душа не лежит,- говорю. Я и вправду был не в настроении. А для такого дела нужно иметь соответствующее настроение.- Я думал, она в Шіплі. Даже готов был побиться об заклад, что она в Шіплі.- Я побродил по умивалці. Более мне нечего было делать.- А . футбол ей понравился? - спрашиваю.
- Да вроде бы понравился. Не знаю.
- А она тебе рассказывала, как мы с ней всю дорогу играли в шашки? Вообще что-нибудь рассказывала?
- Господи, да ничего я не знаю! Мы только познакомились,-говорит Стредлейтер.
Наконец он расчесал свои проклятые волосы и принялся складывать то загажен причиндалы, что им брился.
- Слышишь,-правлю я своей,-передай ей от меня привет, ладно?
- Ладно,- буркнул Стредлейтер, но я знал, что он ничего не передаст. Такие типчики, как Стредлейтер, никогда ничего не рассказывают.
Он пошел в комнату, а я еще немного ушибся в умивалці, вспоминая о каналію Джейн. Потом и сам двинулся в комнату.
Когда я открыл дверь, Стредлейтер именно завязывал перед зеркалом галстук.
Он полжизни простаивал перед тем проклятым зеркалом. Я сел в свое кресло и волну молча смотрел на него.
- Слышь,- говорю,- ты ей только не ляпни, что меня выгнали из школы, хорошо?
- Хорошо.
Стредлейтер имел одну неплохую риса. Ему не надо было разжевывать каждую мелочь, как вот, скажем, тому же Экли. И прежде всего, видимо, потому, что Стредлейтерові было на все наплевать. Наплевать, и баста. А Экли - о, это совсем другой фрукт. Тот хоть куда своего носа воткнет, [30] Стредлейтер таки натянул мою замшевую куртку.
- Ради бога, только не растяни! - говорю.- Я надевал его всего раза два.
- Не бойся. Куда к черту подевались мои сигареты?
- Вон на столе.
Стредлейтер никогда не знал, где у него что лежит.
- Под твоим шарфом,- говорю.
Он спрятал сигареты в карман куртки. Моей куртки.
От нечего делать я вдруг вновь вернул свою охотничью шапку козырьком вперед. Вижу, чего-то разгулялись мои нервы. Они у меня вообще ни к черту.
- Слышь, а куда ты ее поведешь? - спрашиваю.- Придумал уже?
- Нет еще. Махнем в Нью-Йорк, если успеем. Она какой хороби взяла разрешение только к половине десятого.
Его тон мне не понравился. Я ему говорю:
- Это она, видно, за то, что не разглядела еще, сколько в тебе, паскуді, красоты и шарма. Потому что если бы разглядела, то взяла бы разрешение, пожалуй, в половине десятого утра!
- Конечно, черт побери! - ответил Стредлейтер. Его ничто не берет, никакие глузи. Слишком уж он высокого мнения о себе.- А теперь давай без шуток,- говорит.- Напиши мне то пакостный произведение.- Он уже застегнул куртку и собрался уходить.- Но не очень суши себе голову - чтобы только рассказ была яркая, чтобы убивала. Договорились?
Я ничего не ответил. Не хотелось. Только сказал:
- Спроси ее, она и до сих пор не ходит дамками.
- Спрошу,- пообещал Стредлейтер, однако я знал, что он все равно не спросит.- Ну, бывай! - И хлопнул за собой дверью.
Я посидел еще с полчаса. Просто сидел себе в кресле и никакого черта не делал.
Думал о Джейн, о Стредлейтера, об их свидания и др. И так нервничал - чуть не сошел с ума. Я же вам уже говорил, какой он развратник, тот гад Стредлейтер.
Неожиданно завесы в душевой раздвинулись, и в комнату снова зашелепався каналья Экли. Впервые за все мое розтрикляте жизнь я ему обрадовался. Хоть отвлек меня от той стены в голове.
Экли просидел у меня почти до самого вечера. Все распространялся о парнях в Пэнси, которых он ненавидел, и сколупував огромного угря у себя на подбородке. Хотя бы носовой платок взял далее. А впрочем, если хотите знать правду, я не уверен, что тот субчик имел носовой платок. По крайней мере я никогда его в Экли не видел. [31]

5 По субботам в Пэнси на ужин всегда давали то же самое - бифштекс. Считалось, что это такой деликатес - куда твое дело! Спорим на тысячу зеленых, делалось это не просто так. В воскресенье же в многих ребят приезжали родители, и каналья Термер, вероятно, думал себе: каждая мать сразу спросит своего милого сыночка, что ему давали вчера на ужин, и тот, конечно, ответит:
"Бифштекс". Вот дури! Вы бы только увидели тот бифштекс! Сухой, жесткий, как подошва - нож не берет. К тому бифштекса каждый раз клали кусок словно глевкої мятого картофеля, а на десерт была "рыжая Бетти" - слоеный пудинг из сухарей с яблоками. Его никто и не ел, разве что та шпана из младших классов, которая вообще ничего лучшего не видела, да еще такие обжоры, как Экли.
Когда мы вышли из столовой, на улице было очень красиво. Землю уже притрусил снежок - дюйма три толщиной - и все сыпал и сыпал, словно сумасшедший. Погода стояла чертовски замечательная, и мы принялись швырять друг в друга снежками и вообще казитися. Дети, да и только* Но всем было очень весело.
Ни на какое свидание или там еще куда я не шел, и мы с моим приятелем Мелом Броссардом из команды борцов надумали поехать автобусом до Егерстауна - съесть по бифштексу, а может, и посмотреть какой-нибудь зачуханны й фильм. Не хотелось же весь вечер сидеть крячкою в общежитии. Я еще спросил Мела, он не против, если с нами поедет и Экли. Дело в том, что в субботу Экли всегда чипов в комнате и только то и делал, что видушував свои угри. Мел ответил, что в целом он, конечно, не против, но и не в восторге от такой перспективы. Он не очень любил Экли. Одно слово, возвратились мы в общежитии собраться, и я, пока надевал калоши и т.д., крикнул Экли, не желает ресниц в кино. Тот каналья, конечно, хорошо слышал меня сквозь душевую, но сначала не откликнулся. Такие, как Экли, никогда не отзываются с первого раза. Наконец он приоткрыл завесу в душевой, стал на пороге и спросил, кто с нами пойдет еще. Ему всегда надо знать, кто с ним идет. Честное Слово, если бы этот канарик попал в корабельную катастрофу и вы бросились на лодке его спасать, то Экли, прежде чем залезать в лодку, еще поинтересовался, зануда, кто сидит на веслах. Я ответил, что с нами идет Мел Броссард. Тогда Экли и говорит:
- А, тот кретин... Ну хорошо. Подожди минутку. [32] Можно было подумать, что он делает мне бог весть какую услугу!
Пока Экли собрался, прошло часов пять. Я тем временем подошел к окну, распахнул его и сделал снежку. Снег лепился очень хорошо. Однако снежки я никуда не бросил, хотя уже и нацелился был в машину - она стояла по ту сторону улицы.
Просто я передумал. Машина была такая белая, красивая. Потом я націливсь в водопроводную колонку. Но колонка тоже была белая-белая и красивая. Так я той проклятой снежки никуда и не бросил. Я прикрыл окно и заходил по комнате, все сильнее сжимая в руках снежку, чтобы она стала как камень. Когда чуть позже мы с Экли и Броссардом сели в автобус, я еще держал снежку в руках. Водитель открыл дверь и сказал мне выбросить ее. Я ответил, что не собираюсь ни в кого бросать. И водитель мне не поверил. Никогда тебе никто не верит.
Экли с Броссардом оба уже видели фильм, который крутили в Егерстауні, поэтому мы съели по бифштексу, немного поиграли на рулетке-автомате и поехали обратно в Пэнси. Я и не жалел, что мы не попали в кино. Кажется, то была какая-то комедия с участием Кэри Гранта и вообще со всей этой их мурой. К тому же как-то я уже потащился был с Экли и Броссардом в кино. Оба гиготіли, словно гиены, и именно там, где речь шла о серьезных вещах. Аж обидно было сидеть рядом с ними.
Когда мы вернулись в общежитие, была еще только без четверти девять. Каналья Броссард любил резаться в бридж и пошел искать партнеров. А пакостному Экли вновь в голову взбрело постриміти у меня в комнате. Только на этот раз он не пристроился на спинке Стредлейтерового кресла, а плюхнулся на мою кровать - просто мордой в подушку. Лежит, зараза, и что-то бормочет хобби под нос - так занудно-занудно - и знай сколупує проклятые свои угри. Я сто раз намекал ему, чтобы ушивався, но где там. Разлегся и все твердит, твердит своим занудным голосом о каком-то девчонка, что с ним якобы тянулся прошлого лета. Экли рассказывал мне об этом уже раз сто. И каждый раз по-другому. То он, мол, делал это с ней в кузеновому б'юїку, а то уже под каким-то помостом на пляже.
Конечно, это все ложь. Экли еще и женщины не знал, зуб даю. Я даже сомневаюсь, есть ли он вообще хоть раз в жизни тронул девушку. Одно слово, я должен наконец сказать ему через: мне, мол, надо писать по Стредлейтера произведение, убирайся к бісового отца, а то я не могу собрать мыслей. Экли таки и забрался, только не сразу - сначала он, как всегда, еще немного со стоном повис у меня [33] на душе. Когда он наконец вышел, я надел пижаму, халат, нацупив эту свою охотничью шапку и сел писать сочинение.
На беду, я хоть умри не мог придумать, какую бы его комнату или дом описать так, как надо было Стредлейтерові. Я вообще не люблю описывать всякие там комнаты, дома и прочую муру. Поэтому я решил взять взамен бейсбольную перчатку моего брата Алли. Там есть что описывать. Серьезно говорю. Алле имел бейсбольную перчатку на левую руку. Он был левша. Но вся штука в том, что рукавицу брат прочь пообрисовывал стихами - и пальцы, и карман, и все-все.
Зелеными чернилами. Это чтобы было что читать, когда на поле к нему не шел мяч и он не имел чего делать. Алли умер. Заболел белокровие и умер, когда мы жили в штате Мэн,- 18 июля 1946 года. Он бы вам понравился. Алле был на два года младше меня, зато раз в пятьдесят умнее. Ужасно толковый был парень. Учителя часто писали матери, что очень, мол, рады иметь в своем классе такого ученика. Но дело не только в том, что Алле был в нашей семье самый умный. Он вообще был лучший, из многих взглядов. И никогда ни на кого не злился. Говорят, якобы руди быстро заводятся. А вот с Алле никогда такого не случалось, хотя чуб у него аж горел. Сейчас я вам расскажу, какой он был рыжий. Я начал играть в гольф с десяти лет. Помню, как-то летом - мне было тогда лет двенадцать - я гонял мяч. И все время на душе было такое чувство, словно вот вдруг обернусь и увижу Алле. Таки обернулся и вижу:
сидит брат на велосипеде по ту сторону забора - весь площадка был огорожен,- так вот сидит он ярдов за сто от меня и смотрит, как я гоняю мяч. Вот такой он был рыжий. Господи, какой же милый был парень И Иногда за столом, бывало, что-то как зайдет ему в голову, и он как начнет смеяться - чуть со стула не падает. Я имел тогда всего тринадцать лет, и родители хотели показать меня психиатру и др., потому что я перебил в гараже все окна. И я родителей не осуждаю. Правду говорю. Той ночью, когда умер Алле, я ночевал в гараже и повисаджував кулаком прочь все проклятые окна. Просто так. Я еще хотел раздробить стекла и в машине,- того лета мы имели туристский фургончик,-но уже покалечил до крови руку и не смог. Разумным меня-это, конечно, не назовешь, да я и сам не соображал, что делал, а кроме того, вы же не знали нашего Алли. У меня и до сих пор время ноет рука, как идет дождь и тому подобное, и в кулак я не могу сжать ее как следует - то есть в настоящий кулак, но вообще мне на это наплевать. [34] все Равно я не Избираюсь становиться ни хирургом, ни скрипачом, ни еще кем-то таким.
Одно слово, об этом я и написал в сочинении для Стредлейтера. О бейсбольную перчатку Алле. Она случайно оказалась со мной в саквояже, поэтому я достал ее и списал с нее все стихи. Пришлось только поменять фамилию Алле, чтобы никто не догадался, что это мой брат, а не Стредлейтерів. Мне, правда, не очень хотелось это делать, но лучшей темы для сочинения я все равно не придумал. К тому же мне даже понравилось писать о таком. Просидел я добрый час - печатать пришлось на Стредлейтеровій машинке, а она, проклятая, всю дорогу заедала. Свою я одолжил одному парню с другого конца коридора.
Когда я кончил, было уже около половины одиннадцатого. И я не устал и решил немного постоять у окна. Снег уже перестал, время от времени откуда-то доносилось завывание стартера - видно, чья-то машина никак не хотела заводиться. И еще было слышно, как храпит каналья Экли. Даже сквозь завесы в душевой проникало его чертово храп. Он должен был гайморит, и во сне ему было трудно дышать. Тот тип имел вообще почти все: и гайморит, и угри, и гнилые зубы, и отвратительный запах изо рта, и эти Отвратительные ногти... Несчастное создание! Даже немного жаль каналію.

6 Не все приходит на память сразу. Я вот думаю: в каком же это Стредлейтер пришел со свидания с Джейн? Понимаете, вот хоть убей, не могу вспомнить, что я делал, когда услышал его, каналію, в коридоре: чалап, чалап, аж противно было слушать. Пожалуй, я тогда еще смотрел в окно, но врать не хочу, не ручусь.
Дело в том, что я был ужасно взволнован. А когда меня что-то волнует, то уже волнует по-настоящему. Мне даже в животе крутит, когда волнуюсь. Но в гальюн я не бегу. Я так волнуюсь, что и не думаю об этом. Потому вибіжу и, чего доброго, еще перебью себе все волнения. Если бы вы были знакомы с Стредлейтером, то тоже волновались бы. Несколько раз я с тем паскудой ходил к девушек и знаю, что говорю. Совести у него ни на крошку. Серьезно.
Одно слово, во всех коридорах у нас линолеум, и это его проклятый чалапання я услышал еще издали. Даже не помню уже, где я сидел, • когда он вошел,- у окна, в кресле или в его кресле. Честное Слово, не помню. [35] Вошел - и сразу жаловаться: мол, холод на улице собачий, то, се. А тогда и спрашивает:
- Куда это к черту все разбежались? Ни одной живой души, словно в морге, пусть ему черте А я и не думаю отвечать. Если у тебя, болван несусвітенний, думаю, не хватает ума понять, что в субботу вечером все просто ушли, легли спать, разъехались на воскресенье по домам, то не стоит вон лезть из шкуры и объяснять это тебе.
Вижу, Стредлейтер уже раздевается. И хоть бы тебе слово о Джейн, каналья! А то ведь ни слова. Я тоже молчу. Только краем глаза слежу за ним. Хорошо, что хоть за куртку поблагодарил. Повесил на плечики и убрал в шкаф.
Затем он сбросил галстук и спросил, я написал ему тот дуримарський произведение.
И вон он, говорю, на твоем вонючем постели. Стредлейтер подошел и, расстегивая, рубашку, начал читать. Стоит, читает, а сам гладит себе голую грудь и живот. А выражение лица - как у кретина. Стредлейтер вообще имел моду гладить себе живот и грудь. Любил себя до умопомрачения, каналья. - И вдруг говорит:
- Гром тебя избей! И тут же о какую-то чертову бейсбольную перчатку, Голдене!
- И что? - отвечаю. А голос у самого как лед.
- Как это - ну и что?! Разве я тебе не говорил, что надо описать какую-то комнату, дом или еще что, черт бы тебя взял!
- Ты сказал, надо что-нибудь описать. Так чего же у черта нельзя взять бейсбольную рукавицу?
- А ну тебя!.. - окрысился Стредлейтер. Он уже просто бесился.- У тебя все получается вверх тормашками! - Он злобно зыркнул на меня.- Не удивительно, что тебя выперли отсюда к чертовой бабушке,- говорит.- Никогда не сделаешь ничего так, как тебе говорят.
Я уже вижу. Ну никогда, пусть тебе черт!
- Прекрасно! - отвечаю. Тогда давай произведение назад.- Я подошел к Стредлейтера, выхватил у него из рук эти проклятые листки и порвал их.
- На которого бісового отца ты это сделал? - спрашивает он. Я ничего не ответил.
Швырнул обрывки в корзину, лег на свою кровать, и мы долго не озивались друг к другу. Стредлейтер разделся до трусов, а я, не вставая с постели, закурил, сигарету. Вообще курить в комнатах у нас не позволяли, но поздно вечером, когда все уже улеглись или ушли гулять, дыма никто не услышит. Кроме того, хотелось подрочить Стредлейтера. Он просто бесился, когда в общежитии [36] кто-нибудь нарушал правила. И сам в комнате никогда не курил. Только я.
О Джейн вия все еще ни словечка. В конце концов я не выдержал:
- Поздновато же ты ходишь, черт побери, когда она взяла разрешение только к половине десятого. Она что - опоздала из-за тебя в общежитие?
Он сидел на краю постели и обрезал свои вонючие ногти на ногах.
- Немного опоздала,- говорит.- А кто же у черта берет в субботу разрешение только в половине десятого?
Господи, как же я ненавидел его той минуты!
- Вы были в Нью-Йорке? - спрашиваю.
- Ты что - с горы упал?! Куда же у черта лезть в Нью-Йорк,когда она отпросилась только к половине десятого!
- Не повезло. Он поднял на меня глаза.
- Слушай,- говорит,- если уж тебе так чешется покадити, катай в гальюн. Тебе все равно отсюда убираться, а мне, гром бы тебя ударил, сидеть здесь до самых экзаменов.
Я и бровью не повел. Серьезно говорю. Лежу себе и димлю, как паровоз. Только вернулся немного в сторону и смотрю, как он обрезает дрянные свои ногти. Вот школа! Всю дорогу перед носом у тебя как не выдавливают угри, то ногти обрезают!
- Ты передал ей от меня привет? - спрашиваю.
- Угу.
Черта с два он пересказал, собака!
- А она что? - говорю.- Ты ее спрашивал, она и до сих пор выставлял все свои дамки в последнем ряду?
- Нет, не спрашивал. Ты думаешь, мы с ней целый вечер играли в шашки, га, черт побери?!
Я ничего не ответил. Боже мой, как я его ненавидел!
- Где же ты с ней был, когда ездил в Нью-Йорк? - спрашиваю по волне. А голос вот-вот задрожит, я уже еле стримуюсь. Слушайте, ох и разыгрались же у меня нервы! Видимо, слышала душа что-то неладное.
Наконец Стредлейтер обрезал проклятые свои ногти, встал в тех идиотских трусах-с кровати и принялся строить дурачка. Подходит, наклоняется и ну молотить меня кулаком в плечо - развлекается, паскуда!
- Не дури,- говорю.- Где же вы с ней были, когда не ездили в Нью-Йорк? [37] - А нигде. Просто сидели в машине, и все дела.- И вновь как стусоне меня в плечо.
Весело ему, кретинові таком!
- И не дури! - говорю.- В чьей машине?
- Эда Бенкі.
Эд Бенкі тренировал в Пэнси баскетбольную команду. Каналья Стредлейтер ходил у него в любимчиках - он играл у них центра, и Бенкі каждый раз, когда Стредлейтер хотел, давал ему свою машину. В общем ученикам не разрешалось брать у учителей машины, но эти спортсмены такая сволочь - всегда тянут один за одним руку.
Во всех школах, где я учился, те мерзавцы тащили один за одним руку.
А Стредлейтер знай дубасит меня в плечо, будто я ему боксерская груша. В руках у него была зубная щетка, и он сунул ее в рот.
- Что же вы делали в той бісовій машине? - спрашиваю дальше.- Ты ее что - то?..- А голос дрожит - кошмар!
- Ого, которой спел! Вот я сейчас наколю тебя за такие слова языка!
- Так ты ее то?..
-. Это профессиональная тайна, малый!
Что было дальше, я плохо помню. Помню только, как встал с кровати - так, будто собрался в гальюн или еще куда,- а тогда со всей силы внезапно как замахнувсь на Стредлейтера. Я целился в зубную щетку - хотел, чтобы она проткнула его безобразную горло. К сожалению,не получилось. Не попал. Я только засветил ему в ухо или куда-то туда. Поэтому лайнюкові, видно, все-таки немного заболело, но не так, как мне хотелось. Я бы бабахнул и сильнее, но бил с правой, а правую я не могу хорошо сжать в кулак. Она у меня покалеченная, я об этом уже рассказывал.
Одно слово, помню только, что очнулся на полу, а каналья Стредлейтер сидит на мне верхом - красный, как рак. То есть не сидит, а стоит своими плохими коленями у меня на груди. А весил он добрую тонну. Еще и руки мои держит, чтобы я его не ударил. Убил бы, такую гадину!
- Ты что, взбесился? Взбесился, да? - все допытывается он, а его глупая рожа становится все краснее и краснее.
- Забери из груди свои идиотские колени! - говорю. Я уже чуть ли не кричал. Слово чести.- Злізь с меня, пусти, пес вонючий!
А он не пускает. Сидит, зараза, держит меня за руки, а я обзиваю его сукиным сыном и чем хочу. И так часов десять. Чего я ему только не говорил-уже хорошо не помню. Ты, говорю, думаешь, что тебе можно таскать в машину [38] кого угодно. А сам, мол, даже не спросил, девушка и до сих пор выставляет в последнем ряду дамки. Тебе, говорю, вообще на все нас... потому что ты просто ненормальный кретин!
Стредлейтер не любил, когда его обзывали кретином. Никто из кретинов не любит, когда их обзывают кретинами.
- Заткай рот, Голдене! - цедит он, а рожа такая красная, тупая.- Сейчас же заткай рот, слышишь?!
- Ты же даже не знаешь, как ее правильно зовут - Джейн или Джин, кретин несчастный!
- Заткай рот, Голдене, трясця твоей матери! Последний раз говорю.
Я его доконал, гада.
- Или ты заткнешься, или я ограду тебе голову!
- Убери с меня свои вонючие колени, идиот!
- А заткнешься, если я тебя пущу? Я не отвечал.
Тогда он опять свое:
- Я тебя отпущу, Голдене, а ты заткнешься?
- Заткну. Стредлейтер слез с меня, и я встал. Так набил триклятущими своими коленями грудь, что я едва дышал.
- Слабоумный Кретин, идиот, сукин сын! - говорю ему.
Тогда он уже по-настоящему взбешен. Ссорится перед самым моим носом своим огромным вонючим пальцем, приговаривая:
- Голдене, трясця твоей матери, я тебя предупреждаю! Последний раз предупреждаю: если не буду молчать, я тебе такой всиплю...
- Чего это я буду молчать? - говорю. А сам уже аж кричу.- В этом же и вся беда с вами, кретинами. По-человечески с вами никогда не побалакаєш. Тем-то кретинов издалека видно. Никогда с ними разумно не побала...
В этот миг Стредлейтер действительно засветил мне в зубы. И второе, что мне запомнилось, это то, что я отбросил копыта. Не помню уже, он забил мне память или нет, но вряд ли. В жизни человеку вообще трудно забить память, то только в дурнячому кино легко. Однако юшка из носа у меня сильно цвіркнула.
Когда я вновь открыл глаза, то лежал на полу, а каналья Стредлейтер стоял надо мной. Под мышкой он держал то свое вонючее туалетные принадлежности.
- Я же тебя, бестолочь, предупреждал,- говорит,- чего же ты не заткнул глотки? - А голос у него дрожит. Видно, [39] испугался, каналья, не треснул у меня черепок, когда я грохнулся на пол. Аг жаль, что не треснул.- Сам виноват, черт возьми! - говорит. Слушайте, а он не на шутку испугался!
А я лежу себе на полу и даже не думаю вставать. Только обзиваю его паскудой и кретином. И я такой лютый, что срываюсь на крик.
- Слышишь, пойди умойся,- говорит Стредлейтер,- Ты меня слышишь?
- Сам иди,- отвечаю,- вмивай свою идиотскую рожу! - Я вел себя, конечно, как ребенок, но слишком уж он мне достал, стерва.- А по дороге в умивалку,-говорю,-заскоч к миссис Шмидт и сделай свое дело.- Миссис Шмидт была жена школьного сторожа, старуха лет шестидесяти пяти.
Так я и сидел на полу, пока не услышал, как каналья Стредлейтер прикрыл за собой дверь и подался коридору к умивалки. Тогда я встал. Долго не мог найти охотничьего шапки. Наконец таки нашел проклятую. Валялась под кроватью. Я натянул ее, повернул козырьком назад - так мне нравилось больше,- а тогда шагнул к зеркалу и посмотрел на свою дурацкую физиономию. Нет, такой розквашеної физиономии еще* мир не видел! Губы, подбородок - все залито кровью, даже пижама и халат. И страшно, и интересно. Я походил на форменной разбойника. В жизни я только дважды попадал в драку, и оба раза мне перепадало. Так-что розбіяка из меня никудышный. Если хотите знать правду, то я пацифист.
Я догадывался, что каналья Экли не спал и, наверное, слышал весь наш бардак. Поэтому я відслонив завесы и прошел сквозь душевую в его комнату посмотреть, что он у черта делает. Вообще я редко к нему заходил. Там всегда чем-то воняло - Экли был ужасный неряха.


7 Сквозь завесы в душевой сюда из нашей комнаты падало немного света, и я увидел, что Экли уже в постели. Но я хорошо знал, что он, зараза, не спит.
- Экли,- говорю,- ты спишь?
- Нет.
Было все-таки темновато, я спіткнувсь о чей-то проклятый ботинок и чуть не дал сторчака. Экли звівсь в кровати и оперся на локоть. Все его лицо было густо наквацяне белой мазью от прыщей. В темноте Экли походил на привидение.
- Что поробляєш? - говорю. [40] - Он еще и спрашивает, что я в чертовски поробляю! Пробовал заснуть, но вы там подняли такую бучу! Чего вы завелись?
- Где тут свет? - Я никак не мог найти проклятого выключателя. Всю стену ощупал.
- А зачем тебе свет?.. Вон там, почти в тебя под рукой. .
Наконец я таки нашел выключателя и включил свет. Экли, каналья, затулився ладонью - свет, видите ли, ослепило ему глаза!
- О боже! - вскрикнул он, увидев мою розквашену физию.- Что с тобой?
- И мы с Стредлейтером немного... погиркались,- ответил я и сел на пол. У них В комнате никогда не было стульев. Кто знает, где в черта они их дівали.
- Слышь,- говорю,- ты не хочешь немного поиграть в канасту?
Экли любил играть в канасту.
- Господи, да у тебя же до сих пор кровь юшить! Ты бы что-нибудь приложил далее.
- Сама перестанет. Слышишь, то не хочешь немного перекинуться в канасту?
- Какая там канаста, черт побери! Ты хоть знаешь, который уже час?
- Еще не очень поздно. Всего лишь одиннадцать - полдвенадцатого.
- Всего лишь! - передразнил меня Экли.- Завтра мне, чтобы ты знал, рано вставать, я иду к церкви, черт побери! А вы среди ночи устроили мордобой, кричите, как недорезанное. За что вы, мерзавцы, хоть подрались?
- Долгая и скучная история, Экли. Мне жаль ней тебя мучить.- Я с ним никогда не разговаривал о свои личные дела. Прежде всего потому, что он еще тупее за Стредлейтера. Против этого недолобня каналья Стредлейтер просто гений.- Слушай,- говорю,- можно мне сегодня переночевать на Еловому постели? Ведь он приедет только завтра вечером, правда? - Я хорошо знал, что раньше Эл не вернется.
Он почти каждую субботу вшивався домой.
- Откуда мне чертовски знать, когда он приедет! - говорит Экли.
Слушайте, это уже мне надоело!
- Пусть тебе черт, как это ты не знаешь, когда он приедет? Разве он когда-нибудь возвращался раньше, как в воскресенье вечером, га? [41] - И оно так, но не могу я, черт его маме, сказать каждому: " ложись, если хочешь, и спи на его постели!.
Ну, он меня убил! Я как сидел, протянул с пола руку и похлопал его по плечу.
- Ты, малый, принц,- говорю.- Ты об этом хоть знаешь?
- Нет, я серьезно... Не могу же я каждому встречному сказать: ложись себе на...
- Ты, малый, настоящий принц. Джентльмен и мудрая голова,- говорю, в конце концов, так оно и было.- У тебя времени нет закурить? Если скажешь "есть", меня хватит инфаркт!
- Нет. ей-богу, нет. Слышишь, а за что вы там, черти, завелись?
Я не ответил. Только встал, подошел к окну и выглянул на улицу. На сердце вдруг стало так тоскливо - жить не хотелось.
- То-за что же вы, пусть вам черт, подрались? - уже в сотый раз спрашивает Экли. Вот зануда!
- За тебя,- говорю.
- Что?! Чего это к черту из-за меня?
- А того. Я защищал твою честь. Стредлейтер сказал, будто ты - скверный парень. Не мог же я подарить ему этого клеветы.
Под него словно жара высыпали.
- Так и сказал? А ты не бре? Серьезно?
Но я ответил, что только пошутил, а потом взял и лег на Елове кровать.
Слушайте, как же омерзительно было у меня на душе! Тоскливо, одиноко, хоть головой об стену бейся.
- У вас в комнате воняет,- говорю.- Я даже отсюда слышу, как воняют проклятые твои носки. Ты что, никогда не отдаешь их стирать?
- Не нравится - иди... сам знаешь куда! - отвечает Экли. Остроумный, собака!
- Может, погасишь это чертово свет?
И я не спешил тушить свет. Я лежал на Еловому постели, думал о Джейн и про все остальное. Когда я представлял ее с Стредлейтером в машине того товстозадого Эда Бенкі, на меня случался бешенство. Как вспомню об этом - сразу хочется броситься вниз головой из окна. Просто вы не знаете Стредлейтера. А я знаю. Большинство ребят в Пэнси только трепались, якобы тягаються с девушками,- как, скажем, Экли,- а Стредлейтер действительно тянулся. Я сам знал по крайней мере двух девушек, с которыми у него это было. Что правда, то правда.
- Интересная у тебя жизнь, Экли,- озиваюсь по волне.- Расскажи мне о себе, малый! [42] - Может, ты все же погасишь это чертово свет? Мне завтра утром надо в церковь.
Встал я и выключил розтриклятуще свет, когда уже Экли так не хватает этого для полного счастья. Потом снова лег на Елове кровать.
- Ты что - будешь спать там? - спрашивает Экли. До чего же гостеприимный хозяин, слушайте!
- Может, и буду спать. А может, и нет. Не бери дурного в голову.
- И я не беру, только что же я в чертовски скажу Елові, когда он вдруг вернется и застанет на своем проклятому постели...
- Спокойно, малыш! Я здесь не буду спать. Не хочется мне, черт возьми, злоупотреблять твоим гостеприимством!
Через несколько минут Экли уже храпел, как бешеный. А я лежавшу темноте и пытался не думать о каналію Джейн и Стредлейтера в машине того паршивця Эда Бенкі. И не думать было трудно. На беду, я знал, как умеет подкатить к девушке сволочь Стредлейтер. И от этого мне становилось еще хуже. Однажды мы вчетвером сидели в машине того же Эда Бенкі - Стредлейтер со своей девушкой сзади, я со своей - спереди. Ох и дока же был в своем деле Стредлейтер! Клеить девушку он начинал с того, что сперва запудрював ей мозги таким чистосердечной, ангельским голоском, будто он не только самый красивый парень в мире, но и страх какой милый и искренний. Меня чуть не стошнило от его болтовни. А его краля все шепчет: "Не надо... прошу тебя... Не надо..." Но каналья Стредлейтер, слышу, все уговаривает ее тем чистосердечной, как у президента Линкольна, голосом. И вдруг на заднем сидении наступила жуткая тишина. Мне стало так неудобно... Вряд ли тогда у него с той девушкой что-то получилось, но к тому шло. Шло, черт побери!
Пока я лежал так, стараясь об этом не думать, каналья Стредлейтер причалапав с умивалки в нашу комнату. . Я слышал, как он составляет свое вонючее туалетные принадлежности и открывает окно. Жить не может, видите ли, без свежего воздуха! Вскоре после этого он погасил свет. И. не подумал, гад, посмотреть, где я.
Даже за окном было тоскливо. Ни машина нигде не проедет, ничто. На душе у меня стало так одиноко, так плохо, аж захотелось разбудить Экли.
- Экли! - шепнул я тихонько, чтобы Стредлейтер не подслушал меня сквозь душевую.
Экли не услышал. [43] - Экли!
Он опять не услышал. Спал как убитый.
- Экли! Наконец-таки услышал!
- Что ты там у лешего опять придумал? - спрашивает.- Я только-только заснул, будь ты неладний!
- Слышь, а что надо для того, чтобы записаться в монастырь? - спрашиваю. Мне вдруг ударило в голову постричься в монахи.- Пожалуй, надо быть католиком и вообще, эге?
- Ну, конечно, надо быть католиком. Кретин! Ты что, розбуркав меня ради своих идиотских...
- А-а, ну, спи дальше. Все равно в монастырь я не собираюсь. С моим счастьем я непременно попаду не к монахам, а в каких-то болванов. К ненормальных кретинов. Или в обычных кретинов.
Не успел я договорить, как каналья Экли вскочил, словно ужаленный.
- Слушай,- говорит,- мне наплевать, что ты патякаєш меня самого и вообще, но когда ты начинаешь производить хіхи с моей проклятой религии, черт твоей матери...
- Не википай,- говорю.- Никто не думает оказывать хіхи с твоей проклятой религии.- Я встал из Елового кровати и направился к двери. Не хотелось дольше оставаться в той вонючей душегубке. Но по дороге я задержался, взял Экли за руку и с притворной сердечностью пожал ее. Экли вдруг выдернул руку.
- Ты чего? - спрашивает.
- Я ничего. Просто чертовски захотелось поблагодарить тебя, Экли, за то, что ты - настоящий принц, вот и все,- ответил я искренне искренне.- Ты, малый, парень на все сто! - говорю.- Ты об этом знаешь?
- Не будь такой умный! Потому что когда тебе втруть носа...
И я уже его не слушал. Я хряпнув дверью и вышел в коридор.
Там стояла тишина. Мрачная, гнетущая тишина. Одни ребята отправились гулять или вообще поехали на выходные домой, остальные спали. Под дверью комнаты Легия и Гофмана валялась пустая коробка, от зубной пасты "Колінос", и я, идя к лестнице, все время підгилював ее этими своими пантофлями на цыгейковому меху. Сперва я собрался было спуститься вниз и взглянуть, как там поживает каналья Мел Броссард. И вдруг передумал. Вдруг я решил сделать совсем другое: махнуть на все рукой и сбежать с Пэнси к бісовому отцу. Среди ночи. Сейчас же. Не ждать никакой среды. Да и квит. Я больше не мог торчать там ни минуты. Такая скука, [44] такая одиночество обтянула душу! И вот что я надумал: я решил поехать в Нью-Йорк, нанять в отеле номер в недорогом отеле, конечно, - и пересидеть там до среды. А в среду, отдохнув как следует и почувствовав себя человеком, прийти домой. Письмо от канальи Термера о том, что меня выгнали из школы, мои старые получат, вероятно, где-то во вторник или в среду. А мне не хотелось возвращаться домой, пока боны не прочитают письмо и не перетравлять его. Не хотелось видеть, как они будут читать его первый раз.
Мать у меня чуть что - сразу в истерику. Но потом, когда все переварит, с ней можно разговаривать. К тому же мне нужны были, так сказать, небольшие каникулы. Нервы у меня стали ни к черту. Серьезно говорю.
Одно слово, так я и решил сделать. Вернулся к себе в комнату и включил свет, чтобы упаковать вещи. Собственно, у меня почти все уже было уложено. А каналья Стредлейтер даже не проснулся. Я закурил, оделся и составил оба свои саквояжи. На это ушло минуты две. Пакуватись я хорошо научился.
Только один раз у меня немного защемило сердце, когда я стоял над саквояжами. Это "когда пришлось прятать эти новые-повісінькі коньки, что их мать прислала мне почти накануне. Через них у меня защемило сердце. Я себе представил, как мать ушла ,до спортивного магазина, как ставила продавцу миллион глупых вопросов... А тут на тебе-я вновь вылетел из школы! Грустно мне стало, ох грустно.
Да еще и не те коньки купила - я хотел беговые, а она взяла хоккейные. Но все равно стало грустно. Со мной почти всегда так - мне дарят подарки, а меня от них почему-то сумм боре.
Спакувавшись, я сосчитал деньги. Не помню, сколько их было, наверное, по крайней мере немало. На прошлой неделе бабушка как раз подбросила перевод на кругленькую сумму. У меня такая бабушка, что денег не жалеет. Правда, у нее не все дома,- старая как мир,- и она раза четыре в год пристает мне деньги на день рождения. И хоть я был и достаточно богатый, а все же решил, что несколько лишних зеленых в кармане не помешают. Заранее никто ничего не знает. Поэтому пошел к Фредерика Вудруфа - того самого, которому одолжил машинку. Спрашиваю, сколько дашь за нее. Вудруф парень состоятельный, ничего. А он говорит - не знаю. Говорит, я машинки покупать не думал. И в конце концов все же купил. Она стоила долларов девяносто, а он дал мне за нее всего двадцатку. Еще и ворчал, что я его разбудил.
Когда я уже собрался в дорогу и взял в руки саквояжи, [45] то задержался на миг возле лестницы и в последний раз бросил взгляд на наш вонючий коридор. Маме хотелось заплакать. Сам не знаю почему. Потом я надел мою красную охотничью шапку - по-своему, задом наперед,- и во всю глотку закричал:
- Спокойной ночи, кретины!
Зуб даю, все они, мерзавцы, на этаже проснулись. А я сразу улизнул.
Какой-то гад понакидав на лестнице ореховых скорлуп, и я едва не свернул себе к чертовой бабушке вязов.


8 Вызвать такси было уже поздно, и до самой станции я должен был идти пешком. Не очень далекий мир, но холод стоял собачий, а брьохати по снегу не легко, да еще и проклятые саквояжи по ногам каждый раз гуп гуп. Но настроение у меня все же вознесся - свежий воздух, и вообще... Вот только нос и верхняя губа на холоде занемели - то именно туда меня засветил каналья Стредлейтер. Так расквасил о зубы губу, коснуться нельзя было. Зато ушам было тепло, уютно. Моя новая шапка имела наушники, и я их откатил. А на кого я был похож - мне это было до лампочки. Все равно кругом ни души. Все давно уже давали храповицкого.
Мне еще повезло. Когда я пришел на станцию, ждать поезда пришлось всего минут десять. А пока ждал, набрал в горсть снега и умылся. Потому что лицо у меня было, все еще вимурзане кровью.
Вообще я люблю ездить в поезде, особенно ночью, когда в купе горит свет, а за окном темно-темно и в вагоне разносят кофе, сандвичи, журналы.
В основном я покупаю сандвич с ветчиной и четыре-пять журналов. Ночью в поезде я могу читать какую-то нелепую историю в иллюстрированном журнале, и меня от нее даже не воротит с души. Сами знаете какую. Одну из тех, где полно жлобуватих типов с выпяченной челюстью на имя Дэвид и вульгарных девиц по имени Линда ли Марсия - они там всегда разжигают этим треклятым Девідам трубку. Ночью в поезде, говорю же, я обычай во могу читать даже такую муру. А вот в этот раз не мог. Просто не хотелось, и все. Сижу себе и ничего не делаю. Только сбросил охотничью шапку и сунул ее в карман.
И вдруг в Трентоне заходит какая-то дама и садится рядом со мной. Вагон, считайте, пустой,- час же поздняя,- и вообще, но ей позарез надо устроиться возле меня, ни на [46] другое свободное место,- она тащила в собой большущий чемоданисько, а я сидел сразу возле дверей. Смотрю, она загораживает тем чемоданиськом весь проход, чтобы кондуктор или кто-нибудь другой дал через него сторчака. Дама, видно, ехала с какого-то банкета далее - на платья у нее были пришпилены орхидеи. Я бы дал ей лет сорок - сорок пять, но выглядела она люксусово. Я вообще перед женщинами умираю. Серьезно говорю. Нет, не в том смысле, что волочуся за ними и др., хотя они действительно меня привлекают.
Просто женщины мне нравятся. И всегда они загораживают своими гемонськими чемоданами проход! Одно слово, сидим мы, когда это дама и говорит:
- Извините, кажется, это у вас наклейка школы в Пэнси? - И смотрит на мои саквояжи, что лежат наверху, в багажной сетке.
- Да,- отвечаю.
Она не ошиблась. На одном из моих саквояжей действительно была та проклятая школьная наклейка. Тоже нашел красоту, ничего не скажешь!
- О, вы учитесь в Пэнси? - говорит дама. А голос приятный. Такой хорошо звучит по телефону. И чего в черта она не возит с собой телефона?
- Ага,- говорю,- учусь.
- О, это же замечательно! То, может, вы знаете моего сына? Эрнеста Морроу. Он тоже в Пэнси.
- Конечно, знаю. Мы в одном классе.
ее сынишка, чтобы вы знали,- крупнейший лайнюк, какой только когда-либо учился в той вонючей школе. После душа тот гад каждый раз выходил в коридор и хлопал всех подряд по заду мокрым полотенцем. Теперь вы понимаете, что это был за тип?
- О, это же замечательно! - воскликнула дама. Но так непринужденно, искренне. Просто она была милая женщина.- Я расскажу Эрнесту, как мы с вами встретились. Позвольте спросить, дорогой, как вас зовут?
- Рудольф Шмидт,- говорю. Не хотелось же рассказывать ей всю свою биографию. А Рудольфом Шмидтом звали дворника в нашем корпусе.
- Вам нравится в Пэнси? - спрашивает она.
- В Пэнси? Ну, там неплохо. Не рай, конечно, но и не хуже, чем в других школах. Есть даже довольно приличные учителя.
- Эрнест просто в восторге от школы!
- Да, я знаю,- говорю. Ну, тут я и начал вешать ей лапшу на уши: - Он у вас быстро привыкает к людям. [47] Серьезно. Я хочу сказать, ему всегда очень легко с людьми.
- Правда? Вы так думаете? - спрашивал он. Видно, ей было страх как интересно.
- Кому - Эрнесту? Ну конечно! - говорю. Потом смотрю - моя дама стягивает перчатки. Слушайте, и в нее же все пальцы в камнях!
- У меня только задерся ноготь, как я вылезала из такси,- говорит она. А сама смотрит на меня и улыбается. Ужасно милая у нее улыбка. Серьезно.
Большинство людей вообще не умеют улыбаться или как усмехнутся, то хоть стой, хоть падай.- Мы с отцом временем тревожимся за Эрнеста,- продолжает она.- Иногда нам кажется, что он не очень общительный.
- Что вы имеете в виду?
- Понимаете, Эрнест очень впечатлительный мальчик. Он, собственно, никогда ни с кем не дружил. Видимо, он относится ко всему куда уважительнее, чем положено относиться в его возрасте.
Впечатлительный мальчик! Слушайте, я чуть не окачурился! Тот субчик Морроу такой же уязвимый, как унитаз.
Я смерил даму взглядом. На дуру, думаю себе, не похожа. Посмотришь так на нее, то может сложиться впечатление, что она хорошо понимает, паскуда ее сыночек. Да разве их поймешь, этих матерей. Они все немного сумасшедшие. Но иметь канальи Морроу мне понравилась. Очень приятная женщина.
- Сигаретку не желаете? - спрашиваю. Она осмотрелась вокруг.
- Мне кажется, в этом вагоне не курят, Рудольф,- отвечает.
"Рудольф"! ей-богу, умереть можно.
- Неважно,- говорю.- Можно покурить, пока не снимут шум.
Она взяла у меня сигарету, и я дал ей припалить.
Курить ей подходило. Она затягалась, но не жадно глотала дым, как это обычно делают женщины в ее возрасте. В ней было столько шарма! И женской привлекательности, если уж хотите знать правду.
Потом она как-то странно посмотрела на меня.
- Если не ошибаюсь, у вас из носа идет кровь, милый,- вдруг говорит она.
- Это меня снежками,- говорю.- Как лед, такой твердой. Я, пожалуй, рассказал бы ей всю правду, только долго пришлось бы говорить. Но она мне нравилась. Я уже даже немного жалел, что назвался Рудольфом Шмидтом. [48] - Так, как каналію Эрни,- говорю,- у нас в школе никого не любят. Вы об этом знаете?
- Нет, не знаю!
Я кивнул головой.
- Мало кто из нас понял его сразу. Интересный парень. Правда, во многом чудаковатый. Вы понимаете, что я имею в виду? Взять хотя бы то, как я с ним познакомился. Когда я с ним познакомился, то сперва подумал, что он немного зазнайка. Вот что я подумал. И Эрни не зазнайка. Просто он очень своеобразный парень, и чтобы его узнать, нужно время.
Миссис Морроу слушала меня и молчала. И видели бы вы ее лицо! Она, каналья, как сидела, так и застыла. Матери все такие - им ничего не надо, только рассказывай, какая цаца в них сыночек.
А я расходился - плету такая, что на уши не налезет.
- Он рассказывал вам о выборах? - спрашиваю.- О выборах в классе?
Она покачала головой. Вижу, я уже совсем забил ей баки. Не вру.
- Многие ребята хотели выбрать каналію Эрни старостой класса. Собственно, все были в один голос за него. Потому что никто, кроме Эрни, с тем делом, считайте, не справился бы,- правлю я. Слушайте, я такое молол! - Но выбрали совсем другой - Гарри Фенсера. И только за то, что Эрни не захотел, чтобы мы его выдвигали. Потому что он у вас ужасно застенчивый, скромный и вообще. Взял и отказался...
Слушайте, он действительно очень застенчивый. Вы бы попытались как-то его отучить.-Я посмотрел ей в глаза.- Неужели Он вам ничего не говорил?
- Ни слова.
Я кивнул головой:
- Это на него похоже. Эрни о таком говорить. Это единственный его недостаток: он слишком застенчивый и скромный. Вы таки попробуйте с ним поговорить - чего он так стесняется?
В этот момент вошел кондуктор проверить в миссис Морроу билет. Если бы не он, я болтал бы еще долго. И я рад, что представилась возможность поболтать. Потому что такие субчики, как Морроу, только и смотрят, чтобы утащить вас сзади мокрым полотенцем - им лишь бы сделать кому-нибудь больно. Такие не только детства мерзавцы, они остаются паскудами всю жизнь. И после того, что я наплел миссис Морроу, она, зуб даю, будет видеть в своем сынишке себе такого застенчивого, скромного мальчика, который даже не захотел, чтобы его выбрали [49] старостой класса. А почему бы ей, канальи, так и не думать? Матерей никто не знает. В таком деле они мало что смыслят.
- Может, хотите коктейль? - спрашиваю. Я сам был не от • того, чтобы выпить коктейль.- Здесь есть вагон с баром. Пойдем?
- Разве вам уже позволяют заказывать спиртное, милый? - спрашивает миссис Морроу. Но совсем не ядовито. Слишком она милая женщина, чтобы разговаривать язвительно.
- Ну, вообще, конечно, не позволяют, но я высок ростом, и мне обычно дают,- говорю.- К тому же у меня уже немало седины.- Я повернул голову и показал ей свое седые волосы.
Здесь ей, канальи, и речь отняло!
- Пойдем! Почему вы не желаете поддержать мне компанию? - спрашиваю. Я так хотел пойти с ней в бар!
- Да нет, пожалуй, не стоит,- говорит она.- Я очень . вам благодарна, милый, но лучше не надо. Да и бар вероятно, уже закрыт. Уже очень поздно, вы же знаете.
Она была права. Я совсем забыл, который час. И вдруг миссис Морроу поднимает на меня взгляд и спрашивал о том, чего я так боялся:
- Эрнест писал, что приедет домой в среду. Что рождественские каникулы начинаются в среду. Надеюсь, у вас никто не заболел и вас не вызвали срочно домой?
Миссис Морроу выглядела действительно обеспокоенно. Она спрашивала не просто из любопытства, это сразу было видно.
- Нет, дома все здоровы,- говорю.- А вот со мной не все в порядке. Я должен ложиться на операцию.
- Что вы говорите. Вот жаль!
Ей было жаль меня. Я уже и сам жалел, что сболтнул глупость, но было поздно.
- Ничего серьезного. Небольшая опухоль на мозге.
- Какой ужас! - Миссис Морроу даже зажала ладонью рот.
- Да ладно! Я скоро вичухаюсь. Опухоль не глубоко