во те, кто не читал его рассказов. А меня это доводит до бешенства.
- Ой, как интересно! - воскликнула каналья Симмонс. Тогда познакомила меня со своим моряком. Капитан третьего ранга Блоп или как-то так. Это был один из типов, которые скорее юбку оденут, чем упустят возможность, пожимая вам руку, переломать все пальцы. Господи, как же я их ненавижу! - Ты здесь один, малый? - спросила Лилиан. Загородила собой, каналья, весь тот проклятый прохід. ей, видно, страсть как нравилось торчать людям на дороге. Официант и тот стоял, ожидая, пока она его пропустит. Но Лилиан даже никого не замечала. Смех, да и только. В официанта на лбу было написано, что она ему не очень нравится. А впрочем, и у самого моряка было на лбу написано, что она ему не очень нравится, хоть он и привел ее сюда. И мне Лилиан не очень нравилась. Всем она нравилась.
ее даже можно было пожалеть.
- У тебя что, малый, нет девушки? - спрашивает далее Лилиан. Наконец Я встал, а она даже не подумала сказать, чтобы я сидел. Такие могут часами продержати вас на ногах. - Правда, хорошенький? - говорит она до своего моряка.- Голдене, ты со дня на день становишься все лучше!
В конце концов моряк попросил ее, чтобы она прошла дальше. Мы, говорит, загородили весь проход.
- Пойдем к нашему столику, Голдене! - пригласила меня каналья Лилиан.- Бери свой стакан!
- И я уже собрался уходить отсюда,- отвечаю. У меня еще свидание.
Я видел, что она, каналья, ко мне подлизывается. Чтобы я потом рассказал о ней Д. Б.
- Вот малое барахло! Ну, молоток! Как увидишь своего старшего братика, скажи, что я его ненавижу!
И ушла. Мы с моряком на прощание еще бросили друг другу, что, мол, рады были познакомиться и др. Я от этого всегда пупа вриваю. В таких случаях я каждый раз говорю: "Рад был с вами познакомиться!" А на самом деле совсем не рад.
И, если хочешь жить, приходится говорить и такую грязь.
После того, как я ляпнул канальи Лилиан, якобы у меня свидание, не оставалось ничего другого, как убираться оттуда к бісовому отцу. Я уже даже не мог посидеть и послушать, как каналья Эрни играет что-то более-менее приличное. [73] И не садиться же мне за один столик с Лилиан Сіммопс и ее моряком, чтобы потом умереть от скуки! И я пошел. Но меня разбирала такая злость, когда я брал в гардеробе пальто! Всегда тебе люди все испортят.


13 Я шел пешком до самого отеля. Все сорок один - еще и_! - квартал. И не потому, что мне хотелось пройтись далее. Просто противно было снова влезать в такси.
Иногда ездить в такси надоедает так же, как вот подниматься и спускаться в лифте. Вдруг приспичит просто уйти - далеко или близко, безразлично. Маленьким я любил выходить пешком до самой нашей квартиры. Аж на тринадцатый этаж!
Уже и не верилось, что недавно тряс снег. На тротуарах от него не осталось и следа. Однако стужа стояла страшная, и я достал из кармана свою красную охотничью шапку и натянул ее - мне один черт, какой у меня вид. Даже наушники повідкочував. Вот если бы знать, кто же все-таки свистнул мои перчатки в Пэнси! Руки у меня прочь закоцюбли. Я, правда, ничего особенного не сделал бы, даже если бы и знал. Вообще я большой трус. Стараюсь, конечно, этого не показывать, и все же душа у меня пугливая. Если бы мне, скажем, повезло узнать в Пэнси, кто украл мои перчатки, я бы, пожалуй, пошел к тому воришки в комнату и сказал: "Слушай, ты бы не отдал мои перчатки?" А тот гад, что украл перчатки, пожалуй, ответил бы таким невинным-невинным голосом: "Какие рукавицы?" Тогда я, наверное, открыл бы его шкаф и нашел бы-рукавицы сам.
Они, вероятно, были бы где-то в его проклятых калошах далее. Я бы взял их, показал поэтому заразе и сказал: "Может, эти розтриклятущі перчатки твои?" А воришка, пожалуй, свел бы на меня такой невинный, глупый-глупый взгляд и ответил бы: "Да я сроду не видел этих перчаток! Если они твои, бери. На черта они мне сдались?!" Я еще, наверное, стоял бы перед ним с теми идиотскими рукавицами минут пять. Надо, думал я, зацідити этом гадові в рожу прочее... Расквасить бы его вонючую рожу! Но духу у меня, конечно, не хватило бы. Я бы только стоял и яростно скрежетал зубами. Все, что я мог бы сделать, это пренебрежительно, свысока бросить ему несколько обидных слов вместо того, чтобы затопить в рожу. По крайней мере если бы я бросил ему что-то пренебрежительное, оскорбительное, он бы, пожалуй, встал, подошел ко мне и сказал: "Слушай, Колфилд, не хочешь ли ты сказать, что я - вор?" Тогда я вместо [74] заявить: "Да, ты не ошибся, я хочу сказать, что ты - дрянной воришка еще и сукин сын!" -' пожалуй, только сказал бы: "Я знаю только то, что мои проклятые перчатки нашлись у твоих проклятых калошах". И тот тип сразу же увидел бы, что бить его я не намерен, и, видимо, сказал бы: "Слушай, давай разберемся. Ты что - обзываешь меня вуркаганом?" Тогда я, пожалуй, ответил бы: "Никто никого вуркаганом не обзывает. Я знаю только то, что мои перчатки были в твоих чертовых калошах". И так тянулось бы целые часы. И в конце концов я улизнул бы из его комнаты и даже не засветил бы потому гадові в зубы. Я, пожалуй, пошел бы к умы-валки, висмалив тайком сигарету и покорчив бы перед зеркалом свирепые гримасы.
Одно слово, вот о чем я размышлял всю дорогу до отеля. Это совсем не смешно, когда ты трус. А может, я и не совсем трус. Кто знает. Может, я трус только наполовину, а наполовину человек, которому сугубо наплевать, когда где-то пропадают ее перчатки. Вот это и есть одна из моих пороков: я не беру в голову, когда что-то утрачаю. Иметь за это очень гневалась, когда я еще был мал. Бывает, люди целыми днями ищут потерянную вещь. А я никогда не имел ничего такого, за чем бы пожалел, если бы его потерял. Может, именно поэтому я наполовину и трус. Это, конечно, не оправдание. Быть трусом вообще не имеет права никто. Если ты чувствуешь, что должен зацідити кому-то в зубы и тебе этого хочется, надо зацідити. Но у меня так не получается. Мне легче было бы выбросить гада из окна или отрубить ему топором голову, чем ударить в лицо. Ненавижу я бить людей в лицо. Лучше уж пусть бьют меня. Хотя такая перспектива меня, конечно, тоже не привлекает, но еще сильнее я пугаюсь в драке лицо противника.
Просто не могу на него смотреть, вот в чем беда. Если бы хоть позав'язувати обоим нам глаза или еще что - уже было бы легче. Странное у меня трусость, если хорошо подумать, однако все же трусость, и край. Я себя не хочу обманывать.
И чем дольше я размышлял о тех рукавицы и свою трусость, тем тяжелее мне становилось на сердце. И решил я зайти по дороге куда-нибудь выпить. В "Эрни" я взял только три виски с содовой, да и то последнее не допил. Вот что я умею, то уже умею: это - пить. Я могу пропиячити целую ночь, и по мне никто ничего не заметит, особенно когда я в настроении. Как-то в Гутоні мы с одним парнем, Рэймондом Голдфарбом, купили бутылку виски и выпили ее в субботу вечером в школьной часовне т - чтобы никто не увидел. Он был пьяный в хлам, а по мне даже не было ничего видно. Я только совсем замкнулся [75] в себе и стал ко всему безразличен-байдужісінький. Но перед тем, как улечься спать, я стошнило - просто умышленно, не очень меня и тянуло.
Одно слово, не доходя до отеля, я завернул в какой-то занюханный бар. Но оттуда навстречу мне выползли два пьяные в дым типы и начали расспрашивать, где метро. Один очень походил на кубинца и все время дышал мне под нос вонючим перегаром, пока я объяснял им дорогу. После этого мне уже даже расхотелось заходить к тому чертова бара, и я вернулся в отель.
В вестибюле - ни одной живой души. А воняло так, словно там сбрасывали миллионов пятьдесят сигарных окурков. Не вру. Спать не хотелось, но на душе было паскудно. Тоска зеленая. Хоть руки на себя накладывай.
И неожиданно вшелепався я в страшную беду.
Как только я вошел в лифт, как лифтер и говорит:
- Развлечься не желаете, молодой человек? Или, может, для вас уже поздновато?
- Вы о чем? - спрашиваю. Я даже не догадывался, куда он гнет.
- Как насчет девочек? Не желаете?
- Кто - я? - говорю. Поводивсь я ужасно по-дурацки, но попробуй не розгубися, когда тебя вот так прямо в лоб и спрашивают!
- Сколько вам лет, шеф? - осуществляет лифтер.
- А что? - говорю.- Двадцать два.
- А-а... Гм... Ну, так как насчет девочек? За один раз - пять зеленых за ночь - пятнадцать.- Он взглянул на свои часы.- К двенадцати дня. Пять зеленых за один раз, пятнадцать - за целую ночь.
- Можно,- говорю. Вообще это противоречило моим принципам и т.д., но настрой был очень удручающий, и я уже ни о чем не думал. В этом же и беда: когда настроение такое гнетущее, то даже не думается.
- Что значит "нельзя"? На один раз или на всю ночь? Мне надо знать.
- На один раз.
- Ну хорошо. Вы в каком номере?
Я взглянул на красный номерок на своем ключе.
- Двенадцать - двадцать два,- говорю. Я уже жалел, что завел всю эту музыку, и отступать было поздно.
- Прекрасно. Я пришлю вам одну минут через пятнадцать.- Он открыл дверь лифта, и я вышел.
- Слышите, а она собой как - ничего? - спрашиваю.- Потому что старая шляйка мне не нужна.
[76] - Какая там старая шляйка! Будь спок. шеф!
- А кому платить?
- Ей,- говорит.- Ну, то договорились, шеф! - И притворил дверь перед самым моим носом.
Я вошел к себе и смочил волосы. И когда носишь "ежика", прилизать его - мертвый дело. Потом попробовал, не воняет у меня изо рта - ведь я висмалив в "Эрни" тьму сигарет, еще и пил виски с содовой. Это делается так: приставляєш ко рту ладонь и хукаєш вверх, к носу. Запаха я якобы не услышал, но ,зубы все же почистил. Потом одежду свежую рубашку. Я знал, что ради какой-то там проститутки особенно убираться не стоит, но нужно было скоротать время. Потому-то я немного нервничал. Правда, я уже был достаточно возбужден и др., но все же немного нервничал. Если уж хотите знать правду, то я еще и женщины не знал. Не вру.
Возможность стать мужчиной и т. п. случалась не раз, но у меня так ничего и не получилось. То помешает, то. Скажем, когда ты у девушки дома, то ее старые припхаються не тогда, когда надо,- то есть ты сам боишься, что они вот-вот припхаються. А когда всядешся с ней в чьей-то машине на заднем сидении, то на переднем непременно сидит еще одна девушка - то есть кто-нибудь со своей девушкой, и этой тоже хочется знать, что же у черта творится на том заднем сидении. И она все круть круть и головой назад - мол, что же у черта вы там делаете?! Одно слово, то помешает, то. Но раз или два до этого еле-таки не дошло. Особенно один раз, я хорошо помню. Однако опять что-то помешало - даже не помню уже, что именно. И в основном, когда уже почти дойдет до дела, девушка - если она, конечно, не проститутка и т.д. - непременно скажет:
"Брось, не надо". И я опускаю. Вот в чем моя беда. Другие не облишають, а я ничего не могу с собой поделать. Черт его знает - действительно ли она хочет, чтобы ты оставил, просто ужасно боится, а только говорит тебе оставить, чтобы потом, когда не послушаешься, виноват был ты сам, а не она. Одно слово, я всегда слушаюсь. На беду, мне всегда жалко, девушек. Понимаете, большинство из них такие дуры, и вообще. Только начнешь ее целовать, смотришь - а она уже и рады себе не может дать. Как только девушка по-настоящему воспламенятся, ума у нее уже не спрашивай. Не знаю. Говорит мне: "Оставь!" - и я опускаю. Потом каєшся, когда проведешь ее домой, но каждый раз делаешь то же.
Одно слово, надевая свежую рубашку, я думал о том, что такой шанс мне, собственно, еще не попадался. Если она, думаю, проститутка, то по крайней мере хотя бы чего-нибудь у нее научусь [77] - гляди, придется когда-нибудь жениться и так далее.
Время меня эта ерунда беспокоит. Я читал в Гутонській школе книжку про одного очень изысканного, галантного и развратного типа. Звали его месье Бланшар, еще и до сих пор помню. Сама книга гадостном, но тот месье Бланшар был зух ничего.
Он еще имел такой здоровенный замок на Ривьере, в Европе, и все свободное время згаював тем, что бил дубинкой женщин. Сам был тощий, как щепка, но женщины за ним просто умирали. В одном месте он там говорит, что женское тело - это как скрипка и др., и чтобы она спела, надо быть великим музыкантом.
Ужасная книга, сам знаю, но та мура со скрипкой с тех пор не идет мне из головы. Собственно, именно за это мне и хотелось немного підучитись - гляди, думаю, когда-нибудь женюсь. Слушайте, Колфилд и его волшебная скрипка! Все это, конечно, глупости, я знаю, но не такие уж глупости. Я бы не против хоть что-нибудь в этом деле разбираться. А то, если уж хотите знать правду, я по большей части даже не знаю, с чего и начинать, когда остаюсь один па один с девушкой, черт побери! Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Взять хотя бы ту девушку, с которой у меня это чуть не получилось - я о ней уже рассказывал. Добрый час вхекав, пока стянул с нее тот розтриклятущий лифчик. А когда наконец стяг, она готова была плюнуть мне в глаза.
Одно слово, я никав по комнате и ждал этой проститутки. Хоть бы, думаю, хорошенькая была духе. А впрочем, это меня не очень волновало. Лишь бы скорее все отбыть.
Наконец кто-то постучал, я поспешил к двери открывать, но зацепился за проклятый саквояж, стоявший на дороге, и так шандарахнувся - чуть колени не развалил. Черт, ну и время я всегда выбираю, чтобы дать сторчака через саквояж!
Открываю дверь. За порогом действительно стоит та проститутка. Спортивное пальто из верблюжьей шерсти, без шляпки. На вид блондинка, но волосы, видно, перекрашенное. Однако старой шляйкою эту не назовешь!
- Доброго здоровья! - говорю. И так вежливо, слушайте!
- Это о вас говорил Морис? - спрашивает. Вид у канальи не очень приветливый.
- Кто - лифтер?
- Угу,- говорит.
- Да, про меня. Может, войдете? - спрашиваю. Я чувствовал себя все невимушеніше.
Не вру.
Она вошла, сразу сбросила пальто и пошпурила его на кровать. Под пальто зеленое платье. Потом садился как-то так бочечком на стул возле письменного стола и занимается качать ногой. Опрокинула, каналья, ногу на ногу и сидит, [78] покачивает: вниз - вверх, вниз - вверх. Т так первується! На проститутку даже не похоже. Серьезно говорю. Видимо, за то, что совсем еще молоденькая. Примерно моего возраста. Я сел в большое кресло рядом и предложил ей сигарету.
-Не курю,- говорит. Голосок такой тонюсінький-тонюсінький, и едва слышно. А вот спасибо говорить не умеет, когда ей что-нибудь предлагают. Видно, его этому не научили.
- Позвольте представиться,- говорю.- Меня зовут Джим Стол.
- Часы есть? - питає. ей, конечно, один черт, как там меня зовут.- Слушай, а сколько тебе, кстати, лет?
- Мне? Двадцать два.
- Ага, ври толще!
Вот сказонула! Как школьница, ей-богу. Я думал, такая проститутка бросит: "Черта лысого!" или: "Черта с два!" - а она: "Ага, ври толще!" - А вам сколько? - спрашиваю.
- Столько, сколько надо! - отрубила она. Еще и остроты отпускает, каналья! - Часов имеешь? - спрашивает второй раз, а потом вдруг встает и стягивает через голову платье!
Сбросила платье, стоит, а мне так чудно, неловко! Я же не думал, что она начнет так сразу. Я понимаю: когда перед тобой вдруг начинают стягивать через голову платье, ты должен уже весь аж гореть и др. Но я никакого огня в себе не чувствовал. Наоборот, все это меня скорее подавляло, чем распаляло.
- Слышишь, ты имеешь часов?
- Нет-нет, не имею,- говорю. Слушайте, ох и неловко мне стало! - А как вас зовут?
- спрашиваю.
А она стоит передо мной в самой розовой комбінашці. Ужасно неудобно мне было. Слово чести.
- Санни. То что, поехали?
- Может, сначала немного поговорим? - спрашиваю. Тоже придумал идею! Детский сад.
Но я чувствовал себя чертовски неловко.- Вы очень спешите?
Она взглянула на меня, как на сумасшедшего.
- Какого черта? О чем здесь розбузикувати? - говорит.
- Да не знаю. Ни о чем. Просто я подумал, может, вам скортить немного поболтать...
Она вновь села на стул возле стола. Видно, не по вкусу ей все это было.
Сидит и вновь покачивает ногой. Слушайте, ох и нервная же попалась!
- Может, возьмете сигаретку? - забыл к дідьку, что она же не курит. [79] - Я не курю. Знаешь, ты как хочешь поговорить, то давай говори. А то мне некогда.
И если бы знала, о чем с ней разговаривать! Может, думаю, спросить, как она стала проституткой или что? Но я побоялся спрашивать. Все равно ничего, пожалуй, не скажет.
- А вы сами не из Нью-Йорка? - спрашиваю наконец. На большее я не смог.
- Нет, я из Голливуда,- говорит. Потом встает и подходит к кровати, где бросила платье.- У тебя есть плечики? А то еще платье помнется. Она только что из чистки.
- Конечно! - поспешил ответить я. И так обрадовался, что наконец можно підхопитись и найти себе работу! Я взял платье и повесил ее в шкаф. Даже странно как-то. Когда я вешал платье, мне стало почему-то грустно. Я представил себе, как эта девушка входит в магазин, покупает платье, и никто там даже не догадывается, что она проститутка и т.
др. Продавец, видимо, подумал, что она порядочная девушка - покупает же платье.
Грустно мне стало, аж страх - сам не знаю почему.
Затем я снова сел и попытался вернуться к нашему разговору. Но собеседница у меня была никудышная.
- А вы каждый вечер работаете? - сказал я и сразу понял, что мой вопрос идиотский.
- Угу,- говорит и все ходит по комнате - туда-сюда, туда-сюда. Взяла со стола меню, читает.
- А что вы делаете днем?
Она стенула плечами. Плечи такие худенькие-худенькие.
- Сплю. В кино иду.- Она положила меню и подняла на меня глаза.- Слышишь, то что? Не могу же я целую...
- Вы понимаете,- перебил я ее,- что-то плохо я себя сегодня чувствую. Тяжелая ночь была. Слово чести. Я вам, конечно, заплачу тому подобное, но вы не очень будете возражать, если сегодня ничего не будет? Как вы на это?
Все дело в том, что мне просто ничего не хотелось. Если уж говорить правду, то все это меня скорее подавляло, чем возбуждало. Меня угнетала она. Та ее зеленое платье в шкафу, и вообще. А кроме того, я и в мыслях не допускал, что это можно делать с человеком, который весь день просиживает в том идиотском кино. Честное Слово, и в мыслях не допускал.
- А она подходит ко мне и странно так смотрит, будто мне не верит.
- А что такое?
- Да ничего такого.- Слушайте, я уже и сам начал нервничать! - У меня, видите ли, совсем недавно была операция.
- Да ну?! Где? [80] - И, как там ее, на клавікорді.
- Да ну?! А где же у черта и клавикорда?
- Клавикорда? Понимаете, она, по сути, в спинном мозге. В самом низу спинномозговой канала.
- Да ну?! - говорит.- Кошмар! - А тогда берет, каналья, и садится мне на колени! - Пупсику! - говорит.
Она так меня рознервувала, что я молол уже черт их батька-знает-что.
- Я еще не выздоровел,- говорю.
- А ты похож на одного актера кино. Знаешь? Как там его... И ты знаешь, о ком я. Как же его в черта зовут?..
- Не знаю,- говорю. Вижу, она и не собирается, каналья, слезать с моих колен.
- И чего там не знаешь! Он еще играл в том фильме с Мелвіном Дугласом. Тот, что был младшим братом Мелвина Дугласа. Помнишь? Ну тот, который выпал из лодки. И ты знаешь, о ком я!
- Нет, не знаю. Я вообще стараюсь не ходить в кино. Когда вижу - она уже начинает позволять себе со мной черт знает что. Вульгарно так, и вообще.
- Может, не надо, а? - спрашиваю.- У меня нет настроения, я же вам говорил. Я только что после операции.
С моих колен она не спустилась, только глянула на меня такими злющими глазами и говорит:
- Слушай, я уже спала, а этот прицюцькуватий Морис взял и розбуркав меня. Ты что, думаешь, я...
- Я же сказал, я вам заплачу за то, что пришли, и вообще. Честное Слово, отдам. Денег у меня слава богу. Потому что мне недавно делали очень серьезную операцию и, считайте, я еще и до сих пор...
- На какого же черта ты сказал том прицюцькуватому Морісові, что тебе нужна девочка, га? Когда тебе недавно чикрижили эту твою розтриклятущу...
как ее там? На какого же черта?
- Ну, мне показалось, что я почуватиму себя много лучше. А значит, немного ошибся. Серьезно говорю. Извините. Если вы на минутку встанете, я возьму ґаманець. Встаньте, пожалуйста.
Она была злая, как собака, но с колен моих все же встала. Я взял с шифоньєрки бумажник, достал пять долларов и дал ей.
- Большое вам спасибо,- говорю.- Огромное спасибо!
- Здесь пять. А надо десять.
Вижу, что-то здесь не то. Недаром я страдал, что чем-то таким оно и кончится.
Слышала моя душа. [81]
- Морис сказал, что пять,- ответил я.- Он сказал: до утра - пятнадцать, а за раз - только пять.
- Десять за раз.
- Он сказал: пять. Извините, ей-богу, простите, но больше я не дам.
Она стенула плечами - точь-в-точь, как несколько минут назад, а тогда таким ледяным голосом процедила:
- Сделайте одолжение, дайте мне платье! Или, может, вам это слишком трудно?
Вот девушка - ужас! Голосок тонюсінький, а как сказоне что-нибудь, аж мороз по коже идет. Если бы это была толстая, старая и вся наквацьована вешалка, то не так бы наводила страх.
Я подошел к шкафу и достал платье. Она натянула ее, затем взяла с кровати пальто.
- Ну, бывай, гнида пузатая! - говорит.
- Бывайте! - говорю. Благодарить ли ей там что я уже не стал. И правильно сделал.


14 Когда каналья Санни ушла, я сел в кресло и выкурил две сигареты одну за другой.
На улице уже розвиднялося. Слушайте, а на сердце у меня кошки скребли. Так было тоскливо - вы себе не представляете. И тогда я начал разговаривать вслух с Алли. Время от времени я так делаю, когда на душе становится очень трудно. Беги, Алле, говорю, домой, бери велосипед и жди меня возле дома Бобби Феллона. Бобби Фэллон жил во Мне неподалеку от нас - еще тогда, много лет назад. И вот однажды произошло такое происшествие: мы с Бобби надумали поехать на велосипедах _на озеро Седебіго. Возьмем с собой, думаем, завтрак и т.д., прихватим дрібнокаліберки - мы еще были шкети и вообще думали, что с дрібнокаліберок можно настрелять дичи. Одно слово, Алле услышал, как мы договаривались, и себе захотел с нами, а я говорю, не поедешь, и край. Ты еще мал, говорю. И вот теперь, когда на душе мне становится тоскливо, я иногда говорю ему: "Ладно, беги домой, возьми велосипед и жди меня возле дома Бобби. Только не дляйся!" Дело не в том, что я никогда не принимал его никуда с собой и так далее. Нет, брал. Но в тот день не взял. А он вовсе и не обиделся. Он вообще на меня никогда не обижался. И я каждый раз вспоминаю об этом, когда на душе становится тоскливо.
В конце концов я все же разделся и лег. Уже в постели подумал: может, помолиться или что? Но так и не собрался. [82] Мне не всегда удается помолиться, даже если хочу. Во-первых, я, можно сказать, атеист. Иисус Христос подобное мне импонирует, однако от всей прочей муры в библии я не очень в восторге. Взять хотя бы тех апостолов. Честно говоря, они мне просто ужасно действуют на нервы. Конечно, когда Христос врезал дуба и т.
др., они сделались такие добренькие, и пока он был жив, толку ему с них было столько же, как из дыры в голове. Только то и делали, что подводили его под монастырь. Мне в библии меньше всего нравятся как раз Апостолы. Если уж хотите знать правду, то после Иисуса мне там больше всего по душе тот одержим, что жил в склепах и все царапал себя камнями. Я его, дурака несчастного, люблю десять раз сильнее, чем всех апостолов скопом. В Гутоні я частенько спорил об этом с одним типом из другого конца коридора, Артуром Чайлдсом. Он, каналья, был квакер ' и всю дорогу читал библию. Симпатичный был парень, мне нравился, но наши взгляды на многое в библии разбегались, особенно по той стены с апостолами. Если ты не любишь апостолов, говорил он мне, значит, ты и Иисуса Христа не любишь. Когда Иисус Христос сам выбрал себе апостолов, говорит, то надо их любить. Ну, конечно, говорю, Христос избрал, я знаю, но он выбирал их наугад. Ему, говорю, некогда было присматриваться к каждому. И я ему за это, говорю, не упрекаю. Разве он виноват, что так никогда? Помню, я спросил у канальи Чайлдса, как он думает, попал Иуда - это тот, что предал Иисуса и др.,- в ад, когда наложил на себя руки. Ну, конечно, попал, говорит Чайлдс. Тут я с ним никак не мог согласиться. Я готов, говорю ему, поспорить на тысячу долларов, что Иисус ни за что бы не турнув каналію Иуду в ад.
Я бы и сейчас поспорил на тысячу зеленых, если бы их имел. Вот апостолы, те посадили бы Иуду в ад, запросто, в это я поверю, а Иисус нет, зуб даю. Вся твоя беда в том, говорит Чайлдс, что ты не ходишь в церковь. И в этом он, каналья, по-своему был прав. К церкви я действительно не хожу. Во-первых, отец и мать у меня разной веры и все дети в нашей семье прибегли атеистами. Честно говоря, священников я терпеть не могу. В тех школах, где я учился, голоса у всех священников, как только начнет проповедовать, становились такие льстивые, такие елейные - слушать противно. Боже, как же я их ненавижу! Мне просто непонятно, чего в черта они не. говорят своими нормальными голосами? Как заведет - получается не проповедь, а сплошное надувательство. [83] Одно слово, лежу - и хоть бы словечко из какой-нибудь проклятой молитвы на голову, а то аніже! Едва-едва что-то начнет прорезаться - сразу слышу голос канальи Санни, как она обзывает меня "гнидой пузатой". В конце концов я сел в постели и висмалив еще одну сигарету. Привкус она имела гадский. После отъезда из Пэнси я выкурил уже, пожалуй, добрых две коробки сигарет.
Лежу я, значит, покурюю, как вдруг слышу - стучат. И это, думаю, не до меня. Однако я чертовски хорошо понимал, что до меня. Не знаю почему, но был уверен. Даже знал, кто там. У меня шестое чувство.
- Кто там? - кричу. А самого уже страх подмывает. В таком деле я трус.
Когда вновь: стук, стук, стук! Уже громче.
Я наконец встал - в самой пижаме - и открыл дверь. А света даже не надо было включать - на улице уже совсем рассвело. За порогом стояла каналья Санни с Морисом, тем лифтером-звідником.
- В чем дело? - спрашиваю.- Что вам надо? - Слушайте, а голос дрожит - кошмар!
- Да ничего такого,- отзывается каналья Морис.- Всего-навсего пять зелененьких.- Он сам разговаривал за обоих, а каналья Санни только стояла, разинув рот, и молчала.
- Я ей уже заплатил,- говорю.- Я дал пять долларов. Спросите у нее...- Слушайте, как же у меня дрожал голос!
- Надо десять, шеф. Я тебе уже говорил. За один раз - десять, до утра - пятнадцать. Я же тебе говорил.
- Такого вы мне не говорили. Вы сказали: за один раз - пять. А до утра пятнадцать, это правда, вы так и сказали. Но я хорошо слышал, как вы...
- Гони деньги, шеф!
- За что? - спрашиваю. Господи, а сердце, слышу, вот-вот выскочит, горемычную, из груди. Еще хотя бы я был одет и прочее. Это просто ужас - тут такое творится, а ты в самой проклятой пижаме!
- Шевелись, шеф, шевелись! - говорит Морис. И как толкнет меня, каналья, своим грязным лаписьком! Я чуть не грохнул черепком об пол - коренастый он был, собака. И не успел я и глазом моргнуть, как он и каналья Санни уже стояли в комнате. Вели они себя, как у себя дома. Санни, каналья, сразу огнездилась на подоконнике. А каналья Морис розсівсь в большом кресле и расстегнул воротник - он был в ліфтерській форме. Слушайте, я так разнервничался!
- Ну, шеф, деньги на бочку! Меня работа ждет. [84] - Я вам уже сто раз говорил: я не виноват больше ни цента. Я уже дал ей пять...
- А ну закрой рот! Гони деньги!
- Чего это я буду платить ей еще пять долларов? - говорю. А голос, слышу, вот-вот сорвется.- Вы хотите меня обмахорити!
Каналья Морис расстегнул куртку вплоть до низу. Под ней светилось голое тело - рубашки на нем не было, только фальшивый воротничок. Брюхо он имел гладкое, жирное, волосатое.
- Никто никого не хочет обмахорити,- говорит ресниц.- Давай деньги, шеф!
- Не дам!
Только я это сказал, как Морис встает с кресла и молча трогается до меня. А такая мина, будто он смертельно устал или будто ему все смертельно надоело. Боже, мне сделалось страшно! Помню еще, я скрестил на груди руки. И все это было бы полбеды, если бы я имел на себе еще что-то, кроме той идиотской пижамы!
- Давай деньги, шеф! - Морис стал перед самым моим носом." Больше этот тип ничего не умел сказать. Давай деньги, шеф! - Форменный кретин.
- Не дам.
- Гляди, доведешь меня до греха, шеф! - говорит.- Не люблю я давать волю рукам, да, видно, без этого не обойдется. Ты задолжал нам пять зеленых.
- Ничего я вам не должен,- говорю.- А если зацепите меня хоть пальцем, закричу не своим голосом. Подниму на ноги весь этот проклятый отель. Полицию, всех вон! - А голос дрожит, пакостный, словно струна!
- Что же, начинай,- говорит Морис.- Ори, здіймай шум. Кричи, кричи. Хочешь, наверное, чтобы твои папа и мама узнали, что ты провел ночь с потаскухой? Такой послушный, умный сынок - с потаскухой! - Ах ты, мразь-мерзо-да, а по-своему хитер, каналья! Что правда, то правда.
- Отстаньте от меня! Если бы вы сказали: десять - тогда совсем другое дело.
Но я хорошо слышал, что вы...
- Ты заплатишь нам деньги? - Он уже відтис меня до самых дверей. Просто навалился на меня своим вонючим волосатым пузом.
- Дайте мне покой! Убирайтесь из моего номера к чертовой бабушке! - говорю я. А руки как скрестил на груди, так и держу. Вот уже ничтожество, господи!
Наконец открыла рот и Санни.
- Слышишь, Морісе,- говорит,- может, подать его кошелек? Вон он лежит на этом самом, как его... [85] - Ага, давай его сюда!
- Не трогайте моего кошелька!
- А он уже вот тут, у меня,- говорит Санни. И размахивает, каналья, п'ятидоларовою банкнотой.- Видел? Я взяла только пять - столько, сколько ты мне не добавил. Я не какая-то там воровка!
И вдруг у меня потекли слезы. Я бы отдал что угодно, чтобы только не плакать, но поделать с собой ничего не мог.
- Ага, вы не воровка! - схлипую.- Украли у меня пять...
- Заткни глотку! - рявкнул Морис и дал мне, каналья, пинка.
- Брось его, слышишь! - говорит Санни.- Пойдем! Долг мы у него забрали. Пора убираться. Пойдем, слышишь!
- Да иду, иду! - говорит Морис, а сам, каналья, стоит, не уходит.
- Серьезно говорю, Морісе, слышишь?! Не трогай его.
- А кто здесь кого задевает? - отвечает Морис и так невинно - ужас. А потом как даст мне щелбан по пижаме! Не скажу вам, куда именно, но дал хорошенько, так заболело! За это я обозвал его грязным идиотом.
- Что такое?! - спрашивает он. Еще и руку приложил к уху, будто не дочув.- Что такое?
Кто-кто я такой?
А я схлипую, и край. Такая меня злость взяла - просто себя уже не соображаю.
- Ты грязный идиот! - говорю.- Задоголовий идиот и мошенник, а года через два станешь ободранной нищим и чіплятимешся на улице к людям, чтобы дали хотя бы десять центов на кофе. Обвішаєш соплями все свое задрипанное пальто, а сам...
И тогда он саданул меня по-настоящему. Я даже не успел отскочить или пригнуться. Только вдруг почувствовал страшный удар в живот.
Однако я совсем не отключился, потому что еще помню, что смотрел на них с пола и видел, как оба выходят из комнаты и притворяют за собой дверь. Я еще долго лежал на полу - как в тот вечер, с Стредлейтером. Но в этот раз мне казалось, что я уже отдаю богу душу. Серьезно. Словно утопаю далее. Так трудно было дышать. Когда я наконец встал, то должен был добираться до ванной, согнувшись в три погибели, еще и за живот обеими руками держался.
Но я действительно ненормальний. ей-богу, ненормальный. По дороге в ванную я вдруг забрал себе в голову, что в кишках у меня пуля! Якобы ее влепил мне каналья Морис. Вот я сейчас доповзу к ванной, підкріплюся хорошим глотком виски [86] или чего-то такого и, успокоив нервы, начну действовать решительно. Я представлял себе, как выхожу из ванной уже одет и т.д., с револьвером в кармане, а сам едва заметно похитуюсь. Тогда трогаюсь лестнице вниз - в лифт не сажусь. Иду, держась одной рукой за поручень, а из уголков рта время от времени капает кровь. Так я схожу на несколько этажей ниже - все держась за живот, и кровь всю дорогу капает на пол,- потом вызываю лифт. И только каналій Морис открывает дверь и видит меня с револьвером в рупии, он начинает с перепугу неистово визжать, чтобы я его не трогал. И я все равно его пристрілюю.
Шесть выстрелов просто в ту его жирнющу, мохнатую пузяку! Тогда убираю револьвер в шахту лифта - разумеется, сначала вытерев все следы пальцев. Далее доповзаю обратно до своего номера и звоню Джейн, чтобы пришла и перевязала мне рану. Я представил себе, как она держит мне у рта сигарету, я затягиваюсь, а сам схожу кровью и др.
Проклятый кино! Загубить может человека. Серьезно говорю.
Я с час просидел в ванной, попарился и т.д. Потом снова лег. Заснуть долго не удавалось,- я же совсем не устал,- и в конце концов таки задремал.
Но чего мне хотелось тогда больше всего, то это наложить на себя руки. Хотелось выпрыгнуть из окна. И я, пожалуй, так и сделал бы, если бы был уверен, что кто-нибудь меня накроет, как только упаду. Просто не хотелось, чтобы на меня витріщало баньки сборище тупоголовых роззявляк, когда я буду лежать окровавленный на тротуаре.


15 я Спал не очень долго, потому что, когда проснулся, была еще только час десятая. Я закурил и сразу почувствовал, что изрядно проголодался. Последний раз я ел, когда мы с Броссардом и Экли ездили к Егерстауна в кино. Те два бифы. А это было уже довольно давно. Так как лет пятьдесят назад. Телефон стоял рядом, и я уже даже взял трубку, чтобы заказать завтрак в номер, но потом испугался - гляди, думаю, до меня пошлют того гада Мориса! А когда вы думаете, что я умирал увидеть его еще раз, то время просто не все дома. Поэтому я повалялся немного и выкурил вторую сигарету. Хотел звякнуть канальи Джейн - спросить, она уже приехала на каникулы,- но душа не лежала.
И тогда я позвонил Салли Хейс. Салли училась в школе Мэри Е. Вудроф, и я знал, что девушка уже дома - недель [87] два назад она, каналья, прислала мне письмо. В восторге я от нее не был, но знал ее много лет и с глупой головы всегда думал, что она бог весть какая умная. Я думал так из-за того, что Салли знала кучу всякой всячины театры, пьесы, литературу и вообще про всю эту муру.
А когда девушка знает такую тьму-тьмущу всякой всячины, то не сразу поймешь, глупая она или нет. Я эту каналію Хэйс целые годы не мог разгадать. Может, до меня бы дошло много раньше, что она глупа, как ступа, если бы мы с ней не целовались столько. В этом же и вся моя беда: когда я целуюсь с девушкой, то всегда думаю, что она бог весть какая умная. Целование и ум, конечно, совсем разные вещи, но я все равно так думаю.
Поэтому я набрал ее номер. Сначала трубку взяла служанка. Потом отец Салли.
Наконец она сама.
- Салли? - говорю.
- Я. А кто звонит? - спрашивает. Вот уже любит покорчити с себя! Я же только что сказал отцу, что это я.
- Холден Колфилд. Как там у тебя?
- Голден?! У меня все нормально. А у тебя?
- Прекрасно! Слышишь, серьезно, как там у тебя? Что в школе?
- Нормально,- говорит.- Ну, сам знаешь.
- Прекрасно. Слышишь, я хотел спросить, как у тебя сегодня со временем? Воскресенье, правда, но в воскресенье у них там всегда бывают дневные представления. Бенефисы и прочая мура. Не хочешь пойти?
- Я с удовольствием! Это просто грандиозно!
Грандиозно! Одно из слов, которые я ненавижу, это - "грандиозно". Вот уже надувательство. Я едва не ляпнул ей, чтобы теперь ни о какой спектакль и не думала.
Однако мы разводили бузу дальше. То есть она разводила бузу. Салли и слова никогда не даст вбросить. Сначала она твердила мне про одного кадра из Гарварда,- видимо, какой-то першокурсничок, только об этом она, конечно, не сказала. Якобы подводит под нее клинья. Звонит ей, мол, днями и ночами. Днями и ночами!
Слушайте, я чуть в осадок не выпал. Потом завела еще одного типа - курсанта с Вестпойнтського военного училища,- это, мол, тоже ради нее готов в огонь и воду. Страшное дело. Я сказал ей, чтобы ждала меня в два под часами в отеле "Билтмор", только чтобы не опаздывала, потому что спектакль начинается, пожалуй, в половине третьего. Салли имела моду опаздывать. После этого я положил трубку. У меня от той Хэйс уже аж в одном месте крутило. Правда, мордашка у нее, канальи, как на картинке. [88] Договорившись с Салли, я встал, оделся и упаковал саквояже. Перед тем, как выйти из номера, глянул в окно - что там, думаю, поделывают эти психи. Но шторы у них у всех были спущены. Утром более скромных от них не найдешь. Потом я съехал на лифте вниз и заплатил за номер. Канальи Мориса не видно было нигде. Да я и не пытался свернуть себе шею, выглядывая его, собаку!
Перед отелем я взял такси, но куда ехать - хоть убейте, не знал. ехать мне, оказывается, некуда. Была еще только понедельник, а в среду или хотя бы до вторника сунуться домой я не мог. И поселиться в другом отеле, чтобы там мне вытряхнули последние мозги, я, конечно, тоже не сгорал от нетерпения. Поэтому я сказал таксисту ехать на Центральный вокзал. Это совсем рядом с отелем "Билтмор", где я должен был встретиться с Салли. Сделаю, думаю, так: оставлю вещи на вокзале в камере хранения, в той шкафчике, от которой дают ключи, а потом позавтракаю. Я был чертовски голоден. В такси достал кошелек и сосчитал деньги. Уже не помню хорошо, сколько у меня оставалось, но богатство не большое. За каких-то два триклятущі недели я потратил столько, сколько мог себе позволить разве король. Серьезно говорю. Душа у меня марнотратська. А что не успею профукать, то згублю. Часто где-нибудь в ресторане или в ночном кафе я даже забываю взять остальное. Мои старые за это на меня огнем дышат. И их можно понять. Хоть отец у меня и довольно богатый. Не знаю точно, сколько он зарабатывает,- об этом он никогда со мной не разговаривает,- но, думаю, немало.
Он адвокат в одном акционерном обществе. А такие гребут деньги лопатой. А еще я говорю так вот почему: я знаю, что отец все время вкладывает деньги в театры на Бродвее. Те театры, правда, каждый раз прогорают, и иметь всегда бешенство, когда отец с ними связывается. После смерти Алле иметь очень подалась. Такая нервная стала. Я еще и через это ужасно боялся сказать ей, что меня опять выгнали.
На вокзале я оставил саквояжи в камере хранения и зашел в буфет позавтракать. Как для меня, то я съел немало: апельсиновый сок, яичницу с ветчиной, тост и кофе.
Обычно утром я выпиваю только апельсиновый сік. едок я вообще никудышный.
Серьезно говорю. Так ведь и худющий такой - как щепка. Мне даже диету приписали: как можно больше крахмалистых продуктов и другой такой стены, чтобы нагнать вес и др. И мне все это до лампочки. Когда я ем не дома, то обычно беру сандвич с швейцарским сыром и молочный коктейль. И не много, зато в молочном коктейле, говорят, до бедствия витаминов. Г. В. Колфилд. Голден Витамин Колфилд. [89] Пока я ел яичницу, вошли две монахини с чемоданами и др.- видимо, перебирались в другой монастыря духе и ждали поезда. Обе сели за стойку рядом со мной. Они, видно, не знали, куда и чертовски девать свои вещи, и я им помог.
Чемоданы их на вид были довольно дешевые - не кожаные, и вообще. Это, конечно, не имеет никакого значения, я знаю, но терпеть не могу дешевых чемоданов. Страшно даже сказать, но у меня аж просыпается ненависть к человеку когда в нее дешевенькие чемоданы. Однажды произошла такая история. В Елктон-хилле я жил в одной комнате с парнем по имени Дик Слегл. У него тоже были такие дешевенькие-дешевенькие чемоданы. И держал он их не на полке, а у себя под кроватью, чтобы никто не видел их рядом с моими. Это меня ужасно угнетало, я готов был выбросить свои саквояжи из окна или даже поменяться с ним. Мои куплялися в Марка Кросса - натуральная кожа, все как следует,- и стоили, вероятно, к черту. И вот что было дальше. Вышла целая история. Не выдержал я, снял с полки свои саквояжи и запихнул их под кровать, чтобы каналья Дик не страдал от этого дурацкого комплекса неполноценности. А Слегл знаете что втнув? На второй день получил мои саквояжи из-под кровати и вновь випер их, каналья, на полку! До меня только потом дошло, почему он так сделал: хотел, чтобы ребята думали, будто те саквояжи его! ей-богу, не вру. Относительно этого у него были свои заскоки. Всегда ко всему придирался, скажем, в тех же моих саквояжей.
Слишком уж они, говорит, новенькие, мещанские. Вот проклятый "мещанские" было у него любимое словечко. Видимо, где-то вычитал или услышал. У меня все было ужасно "мещанское". Даже самописка. Дик ее всю дорогу у меня одалживал, но она все равно была "мещанская". Мы прожили с ним в одной комнате всего два месяца. А потом оба стали просить, чтобы нас расселили. И самое смешное, что мне, когда мы разъехались, очень не хватало того Слегла, потому что у него чертовски тонкое чувство юмора и мы порой неплохо развлекались. Я не удивлюсь, если услышу, что и ему не хватало меня. Сперва он только дражнився с меня, называл мои вещи мещанскими и др., но я не то и внимания не обращал - даже смешно было. Но потом вижу - он уже не шутит. Дело в том, что вообще трудно ужиться в одной комнате с таким парнем, чьи саквояже или чемоданы много хуже твоих,- если твои действительно добротные, а у него нет. Вы, наверное, думаете, что когда парень умный и т.д. и чувствует юмор, то ему сугубо наплевать, в кого эти проклятые чемоданы лучшие. Ан нет. Ему, выходит, не наплевать. И это одна из причин, почему я поселился с этим тупоголовым кретином Стредлейтером. У него хоть саквояжи были не хуже моих.
Одно слово, сидят те две чернички рядом со мной, и мы понемногу разговорились.
Та, что сидела ближе ко мне, держала соломенную корзину - такого, в которые монахини и девушки из Армии Спасения конечно собирают перед Рождеством пожертвования.
Они всегда стоят на углу, особенно на Пятой авеню, перед большими универмагами и т.д. Одно слово, у той, что сидела ближе ко мне, корзина вдруг гуп из рук на пол! Я наклоняюсь и подаю ей. Вы, видимо, спрашиваю, собираете на благотворительные мероприятия. А она говорит - нет. Просто, говорит, корзина не влезло в чемодан, когда упаковывались, и пришлось нести в руках. Подняла на меня глаза и так мило улыбается. Нос она имела великоват, а очки в какой-то железный оправе - не очень хорошие, но лицо было чертовски приветливое.
- Потому что если вы собираете деньги,- говорю,- то я тоже немного пожертвую. Возьмите у меня деньги сейчас, а как собирать, то положите и мои.
- О, это очень мило с вашей стороны! - говорит она. Тогда и вторая, ее подруга, и подняла на меня глаза.
Эта вторая, попивая кофе, читала какую-то небольшую книжку в черной оправе. Книга была похожа на библию, только очень тоненькая. Но все равно это было что-то такое, как библия. Обе монахини завтракали только кофе с гренками. На душе мне стало трудно. Ненавижу метать яичницей с ветчиной и др., когда рядом едят самую тост, запивая ее кофе. Они взяли у меня на благотворительные мероприятия десять долларов. Только всю дорогу переспрашивали, это не большая для меня расход и т.
др. А я сказал, что денег при себе много. Однако они, кажется, не верили. Но десять долларов конце концов взяли. И так обе благодарили, что мне аж неловко стало. Я перевел разговор на другое - то, се, а потом спросил, куда это они собрались. Монахини ответили, что обе они учительницы, только приехали из Чикаго и намерены работать в какой-нибудь монастырской школе - то на Сто шестьдесят восьмой улице, то на Сто восемьдесят шестой. Одно слово, у черта на болоте. Та, которая сидела ближе ко мне, в железных очках, сказала, что преподает английский, а ее подруга - историю и американскую конституцию.
Интересно, думаю себе,- вот ненормальный! - что же эта святая черничка, которая сидит ближе ко мне и преподает английский, думает об некоторые книги по английской литературе? Не обязательно о тех, где полно секса и т.п., а о тех, о любви и т.д.? Взять хотя бы каналію Юстасію Вай с "Возвращение на родину" Томаса Гарди. В целом она там женщина не [91] очень страстная или там что, но все же интересно, что думает монахиня, когда читает о той каналію Юстасію. Я, конечно, ничего такого не спросил. Я только заметил, что из всех предметов английский знаю лучше всего.
- Ой, что вы говорите! Ой, мне так приятно! - обрадовалась та, которая в очках, учительница английского.- А что вы читали в этом году? Мне очень интересно знать.- ей-богу, симпатичная женщина.
- И мы проходили преимущественно англосаксов - Беовульф, Грендель, Лорд Рэндал, мой сын" и прочее. Но иногда нам наносили домашнее чтение. Я прочитал "Возвращение на родину" Томаса Гарди, "Ромео и Джульетту", "Юлия Цеза...".
- Ой, "Ромео и Джульетта"! Какое чудо! Вам, наверное, понравилось? - Она вела себя совсем не как монахиня.
- Конечно, понравилось. Очень понравилось. Несколько не очень, но в целом довольно трогательно.
- А что же вам там не понравилось? Не припоминаете? Сказать искренне, как-то неудобно было разговаривать с ней о "Ромео и Джульетте". Ведь в той пьесе много пишется о любви и т.д., а она как-никак-как монахиня и др. Но она спросила сама, и пришлось ей кое-что объяснить.
- Вообще я не очень в восторге от Ромео и Джульетты,- говорю.- Оба мне, конечно, нравятся, но... Сам не знаю. Порой они меня просто раздражают. Я хочу сказать, мне было куда печальнее, когда убили Меркуцио, чем когда умерли Ромео и Джульетта. Понимаете, Ромео вообще перестал мне нравиться после того, как Меркуцио проткнул шпагой этот второй, Джульєттин кузен, как его...
- Тибальд.
- Да, Тибальд,- говорю.- Каждый раз забываю, как его звали. А виноват сам Ромео. Он понравился мне больше всего, каналья Меркуцио. Не знаю даже почему. Все эти Монтекки и Капулетти тоже ничего, особенно Джульетта, но Меркуцио... он...
Мне просто трудно объяснить. Он такой умный, остроумный, и вообще.
Понимаете, меня всегда берет злость, когда кого-нибудь убивают, особенно такого умного, остроумного, и вообще. И еще когда не по его собственной вине. По Ромео и Джульетты, то эти, в конце концов, сами виноваты.
- А где вы учитесь? - спрашивает она. Видно, не знала, как оставить разговор о Ромео и Джульетте.
В Пэнси, отвечаю. Оказывается, о Пэнси она слышала. Замечательная школа, говорит. Ну, я не стал спорить. Тогда и вторая, которая преподавала историю и конституцию, заявила, что им пора собираться. Я взял их счет, и они не позволили [92] мне заплатить. И, в очках, забрала у меня счет.
- Вы и так повели себя слишком щедро,- говорит.- Вы очень милый мальчик...- ей-богу, она была симпатичная. Немного напоминала мне мать канальи Эрнеста Морроу, ту, с которой я ехал в поезде. Особенно когда улыбалась.-Нам было очень приятно с вами поговорить,- добавила она.
Я ответил, что мне тоже было очень приятно с ними пообщаться. И я говорил искренне.
И еще приятнее было бы с ними разговаривать, если бы я не страдал, что они с минуты на минуту вдруг спросят меня, католик я или нет. Католики все такие - им всегда надо знать, католик ты или нет. Со мной это часто случается - еще и за то, что фамилия у меня ирландское, а большинство коренных ирландцев католики. Мой отец, чтобы вы знали, когда был католик. И, женившись с матерью, он это дело бросил. Но в католика всегда пытаются выудить, католик ли он, даже если не знают, какая у него фамилия. В Гутонській школе я имел одного знакомого парня-католика, Луи Гормана. Он был первый, с кем я там познакомился. В тот день только начались уроки, и мы с ним сидели в очереди перед самыми дверями к врачу на этот проклятущий медицинский осмотр. Разговорились о теннис. Луи очень любил теннис, и я тоже. Он рассказал, что каждое лето ездит на национальный чемпионат в Форест-хилле, а я сказал, что тоже там бываю, и мы немного поговорили о екстракласних игроков. Как на свои годы, Луи на теннисе зубы съел. Серьезно говорю. А потом, среди разговора, он ни с того ни с сего спрашивает меня: "Ты не знаешь, где тут в городе католическая церковь?" Вся штука в том, что по его тону я сразу догадался: он хочет узнать - католик я или нет. Вот в чем вся штука. Не то что он имел предубеждение или еще что, нет,- просто ему хотелось узнать. Луи с удовольствием болтал о теннис и др., но у него на лбу было написано: если бы я был католиком, разговаривать со мной ему было бы еще приятнее. А меня этот кретинизм просто казить. Я не говорю, что вся наша беседа пошла коту под хвост или еще что - нет, но после того она и не оживилась.
Тем-то я и был рад, что чернички не спросили меня, я католик. Может, это и не испортило бы нашу беседу, и завершилась бы она, видимо, иначе. Нет, я католиков не виню. Ничуть. Пожалуй, если бы и я был католик, то делал бы так же. Просто это напоминает, по сути, историю с чемоданами, о которой я уже рассказывал. Я только хочу сказать, что такие вещи только портят приятную беседу.
Вот и все, что я хочу сказать.
А когда они поднялись, те две древоточца, и собрались идти, [93] я втнув такую ерунду, что даже стыд. Я курил сигарету и, когда встал проститься, ненароком пахкнув им прямо в глаза. Я не хотел, так получилось. Извинялся я, как сумасшедший, но они повели себя очень вежливо и мило. И все равно получилось очень некрасиво.
Когда они ушли, я пожалел, что пожертвовал им только десять долларов. Но я договорился с каналією Хэйс пойти на спектакль, и надо было оставить несколько зеленых на билеты и др. И все же мне было обидно. Проклятые деньги! Всегда за них только настроение себе испортишь!
16 Когда я позавтракал, еще не было и двенадцати. С Салли мы должны были встретиться в два, и я решил подольше погулять. Из головы не шли те две монахини.
Я все думал про тот старый, потрепанный соломенную корзину, с которым они ходили собирать пожертвования, когда не имели уроков. И я попробовал представить себе, как моя мать, тетка, эта психопатка мать Салли Хейс, или еще кто-то из знакомых стоит где-то под универмагом и собирает деньги для бедняков в старый, потрепанный соломенную корзину. Даже представить себе трудно! И не так мою мать, как тех двоих.
Тетка, правда, участвует в благотворительных мероприятиях - особенно в тех, которые проводит Красный Крест и др.,- однако одевается она всегда как на свадьбу и когда идет на такое мероприятие, то тоже каждый одевается как на свадьбу, и губы приводит, и др. Просто не знаю, как бы она вышла на улицу делать что-нибудь благотворительное, когда бы пришлось надеть черную черничу сутану и не красить губ. А мамочка канальи Салли Хейс! Господи боже! И эта пойдет - с корзиной собирать деньги только тогда, когда каждый, кто будет давать мелочь, будет целовать ее в одно место! А если бы люди просто клали деньги в корзину и шли своей дорогой, ничего ей не сказав, не обратив на нее внимания и т. д., то она уже через час покинула бы все к бісовому линии отца. ей это просто надоело бы. Отдала бы то корзинку и побежала бы обедать в какой-нибудь шикарный ресторан. Тем-то мне так и понравились те монахини. По ним сразу видно, что в шикарных ресторанах они не обедают. И мне стало мучительно грустно, когда я подумал, что они никогда не ходят обедать в шикарные рестораны. Я знал: это не так уж и важно, но мне все равно сделалось грустно.
Я двинулся в сторону Бродвея - просто так, от нечего делать, ведь я не был там целую вечность.
Кроме того, я хотел найти магазин [94] пластинок, который в воскресенье был бы открыт. Я собирался купить канальи Фиби одну пластинку - "Крошка Шерли Бинз". Достать эту пластинку было ужасно трудно. Там пелось про маленькую девочку, которая не хотела выходить из дома, потому что у нее выпали два передних зуба и она стеснялась. Я слышал эту песенку в Пэнси. Один парень с верхнего этажа имел пластинку, и я хотел ее уничтожить, потому что знал, что Фиби просто умрет, как услышит ту песенку. Но он не продал. Это была очень старая, но шедев